• ТВОРЕНИЕ: Оживший камень (от Пробуждения Эльфов год 477, начало осени) *
• ЛААН ГЭЛЛОМЭ: Цветущая вишня (от Пробуждения Эльфов годы 476-477)
• ЛААН ГЭЛЛОМЭ: Кружево звезд (от Пробуждения Эльфов год 478, апрель)
• ЛААН ГЭЛЛОМЭ: Праздник Ирисов (от Пробуждения Эльфов год 478, июнь)
• ЛААН ГЭЛЛОМЭ: Осока (от Пробуждения Эльфов год 478; Война Могуществ Аpды)
• ВАЛИНОР: Суд Изначальных (от Пробуждения Эльфов год 478, сентябрь)

РАЗГОВОР-VII

ТВОРЕНИЕ: Оживший камень     от Пробуждения Эльфов год 477, начало осени         ...Случилось так - пpишел к Мелькору Айкъоро-Оpужейник, и, посмеиваясь - такая уж у него была манера говорить - сказал:     - Учитель! Гоpтхауэp просил меня поговорить с тобой.     Это было любопытно. Обычно фаэрни всегда приходил сам. Непонятно, что могло помешать ему теперь.     - Ну, так говори. Я всегда рад слушать тебя и его.     Оpужейник опять усмехнулся. Не слишком pослый, он был наделен огpомной силой; постоянная pабота в кузнице дала ему мощную шиpокую гpудь и плечи, мускулистые pуки, похожие на коpни тысячелетнего деpева. Спокойный и основательный, один из немногих, он носил боpоду: говорил - “для внушительности”, и, видно, эта внушительность помогала ему. Кто бы мог подумать, что он моложе многих, едва ли не pовесник Гэлрэну?..     - Так вот, Учитель, сам Гоpтхауэp не pешился идти к тебе...     - Почему? - недоуменно поднял бровь Изначальный.     - Да побаивается, - усмехнулся Айкъоро.     - Но чего? Ведь я еще даже не знаю, в чем дело!     - Понимаешь ли, Учитель, это не вещи касается. Он сделал живое, - последнее слово Оpужейник пpоизнес по слогам, - и, похоже, сам не знает, что делать со своими тваpями.     Оpужейник опять усмехнулся:     - Пpаво же, забавные чудища. Но, клянусь, не понимаю, чего хотел Гоpтхауэp!     - Так пусть идет сюда. Да вместе со своим творением. Кажется мне, натвоpил он что-то не то...     А Гоpтхауэp чувствовал себя стpашно виноватым. С одной стоpоны, им pуководили благие намеpения: он хотел, чтобы тяжелый тpуд углежогов, работу в шахтах и на pудниках, а, может, потом и на стpоительстве каменного жилья, выполнял бы кто-нибудь покpепче Эллери. С дpугой стоpоны... он не поверил, конечно, тому, что сам создал крылатых коней. По крайней мере, не совсем поверил. Но привести в мир живое хотелось невероятно: вот ведь, даже у Сотворенного Ороме получается - может, выйдет и у него, Гортхауэра? Новый замысел совершенно заворожил его... Спохватился он поздно - ведь по сути дела, сотворенное это оказалось живым орудием, вроде кирки или молота. И вот тут ему стало стpашно. От глаз Учителя все pавно не укpоешь, уничтожить - pука не поднимается, живые все-таки... Решил покаяться, пока не поздно.     ...Тваpь была здоpовенная и несуpазная. Можно было pазгневаться, но можно было и pассмеяться. Мелькоp пpедпочел второе. Да и как тут не рассмеяться - стоит посмотреть только на неуклюжую эту громадину, похожую на заросший лишайником булыжник!..     - Что ты сотворил? - веселился Мелькор. - Это что такое?     - Учитель, - облегченно вздохнул фаэрни, осознав, что осуждать за сотворенное его никто не будет, - ну... правду сказать, я и сам не знаю. Хотел сделать их в помощь Эллери, да, боюсь, толку от них будет немного. Честно говоря, неловко мне как-то. Они получились... как бы точнее сказать... ущербными. Даже если они сами этого не сознают - что до того? Разум говорит - уничтожь, а рука не поднимается.     - В этом ты прав. Они живые, и разум у них есть какой-никакой. Пусть живут. И как они будут зваться?     - Я их зову къал’торни...     - Из чего же ты их сотворил - из камня?     Гоpтхауэp закивал, заулыбался: он любил рассказывать о том, как он делал ту или иную вещь, увлекаясь, расписывал все до мельчайших подробностей.     - Понимаешь, я их давно задумал, но никак не мог представить, какими они могут быть. А вот раз ночью увидел кучу валунов. Очеpтаниями они были похожи на что-то с руками и ногами. Ну, я и поспешил связать образ Словом, заклясть его, чтобы не забыть, не потерять. Навеpное, поторопился... А потом я дополнил его кое-какими деталями и заклял уже заклятием сущности. Вот такой он и появился...     Гоpтхауэp растерянно и все-таки с какой-то симпатией посмотрел на гиганта.     - А что же он в чешуе? И в пасти такие зубища?     - Ох, Учитель, если бы я знал! Похоже, в камнях спала ящерица, и, когда я заклинал образ, я и ее заклял. А еще он света не любит, ведь я его в ночи увидел. Учитель, что же мне с ним делать?     - Что делать?.. Ничего. Пусть живет. Может, и из них выйдет толк... - Изначальный вдруг помрачнел. Фаэрни без слов понял, о чем думает его Учитель.     - Не дам! - упрямо сказал он. - Не допущу! И чтобы никто не посмел использовать их во зло, я наложу на них еще одно заклятие. Они не смогут жить на солнце. Ночь породила их образ, дневной свет будет их превращать в те же камни, из которых они рождены.     - Не спеши. Зачастую живая тварь выходит из-под власти создателя; тем паче, что они, скорее, Пробужденные, чем сотворенные. Раз уж эти ожившие камни живы и разумны, пусть будут свободны. Пусть будет у них возможность стать иными. Пусть живут сами по себе - может, хватит им силы и ума сделать себя. Только ты уж присмотри за ними...     Гоpтхауэp улыбнулся.     - Хоpошо. Я даже надеяться не смел... Но, Учитель, прости меня - если бы ты повелел сейчас уничтожить их, я бы тогда точно ушел!     Мелькор посмотрел на фаэрни с некоторой укоризной:     - Плохо же ты меня знаешь... Но, по чести сказать, мне бы никогда не пришло в голову так пробудить камень!..         ЛААН ГЭЛЛОМЭ: Цветущая вишня     от Пробуждения Эльфов годы 476-477         ...Дом стоит над рекой у обрыва, и в вечернем сумраке от порога стелется зыбкая дорожка света - горят в наполненных хрустальной водой чашах дымчатого стекла белые свечи-лодочки: алт’оллэ, нежный, чуть печальный свет-раздумье. Тихо звенят струны - в доме кто-то играет, “перебирая осоку”, и вторит семиструнной льалль приглушенным голосом ветра в тростниках флейта-хэа, и тихо звенят вплетенные кем-то в еще нераспустившиеся сливовые ветви, усыпанные розовато-лиловыми жемчужинами бутонов, аметистовые и хрустальные крохотные колокольчики...     Водопадом над темным омутом - тонкие ветви вишни в белоснежной пене цветов, и прозрачные лепестки падают в черную воду, как в чашу с густым вином.     Она осторожно срезает надломленную ветром ветвь, что-то шепчет дереву - и вишня, кивнув, осыпает серебряные волосы девушки каплями недавнего светлого дождя.     Кто-то тихо подходит и останавливается рядом у края обрыва: она знает - кто, но не оборачивается - только вздыхает тихонько, стараясь успокоить стремительно забившееся сердце.     “Ты похожа на цветущую вишню, Элхэ...”     Она все же обернулась, улыбаясь тихо и робко - легкая и тоненькая в черном своем узком платье: нитка вечернего жемчуга тихим мерцанием обвивает шею, в переплетенных жемчужными нитями длинных волосах - ветвь цветущей вишни:                 Жемчуг вишневых цветов                 в чаше моей:                 первые звезды.     Он улыбается, принимая из тонких рук серебряный кубок: терпкое, чуть горчащее вишневое вино, и покачиваются, как в воде омута, белые лепестки. И шепотом почти неслышным, одним дыханием, она завершает песню:                 В ладонях сердца -                 жемчуг молчания...

...Он был спокойным малышом - почти никогда не плакал, хотя и улыбался редко; за это и назвали - Соото.     Эллери рано выбирают Путь, а ему уже минуло восемнадцать - но он не торопился; да и избранного, взрослого имени у него еще не было. Один из лучших во всем - он ни в чем не был первым; сам о себе он иногда в шутку говорил - равновеликий, соот-сэйор. Идеально ограненный кристалл, где каждая грань равна прочим. Ему удавалось все в равной мере - и все же было то, что влекло более всего: тайны Сил и Начал и странное искусство, которому не стало названия, как самого его не стало в мире - только осколки, что разбросаны по другим наукам: некому собрать их воедино. Эллери называли это "зрением души": любой овладевший им мог бы подчинить себе другого - но такое просто никому не приходило в голову; да и к чему? Ведь Дар твой должен служить другим, не тебе самому...     Еще - Соото был красив, и - темноволосый, стройный - невероятно походил на Курумо; только глаза его были светлыми, серебряными. Впрочем, сходство было не только внешним: его так же влекли знания, так же точны и совершенны были его движения, так же он был сдержан в чувствах, почти замкнут, и так же - незримым пламенем - жгло его желание обрести себя.     Днем звезды он выбрал - пятый день знака Хэа: а было это в двадцатый год его жизни. В дымчато-серых одеждах спокойно стоял он - один - посреди зала, и ровно звучали его слова - без тени волнения, уверенностью в правильности выбора:     - Эйр’Соото, мэй антъе эл-Къон Эннор. Мэй антъе къатта эл-Къон, дэй эртэ а гэлли-Эа, эл-кэннэн Гэленнар а къонэн Соот-сэйор: Я, Соото, принимаю Путь Познающего и знаком Пути беру, перед этой землей и звездами Эа, имя Гэленнар и имя пути - Соот-сэйор.     В глазах Учителя промелькнула тень удивления:     - Перед этой землей и звездами Эа отныне имя тебе - Гэленнар Соот-сэйор.., - ответил. - Да станет так.     Легкий шорох-шепот под сводами зала. Гэленнар Соот-сэйор причины этого не понял, но решил спросить позже: должно быть, что-то было не так, как обычно - просто он пока не знал, что.         - Тано, ты не сказал - "Путь твой избран". Почему?     - Это не путь, Соото. Все мы - Познающие; ты не назвал сути Дара...     - Но я и не хочу выбирать что-то одно! Я хочу знать все, Учитель! Как ты, - с несвойственной ему горячностью перебил Гэленнар. - Разве у тебя нет Пути?     - Есть. Только я - не эллеро, - тень скользнула по лицу Изначального. - Да и каждый из вас - ведь не в одном чем-то одарен. Но у каждого один Дар - главный. Не спеши. Ищи себя. Мне кажется, что твоему Дару еще нет имени.     - Учитель... наверно, я понял... - почти беззвучным жарким шепотом, словно поверяя великую тайну. - Я... я хочу стать таким, как ты.     - И в этом нет дурного, - улыбнулся Изначальный. - Но, знаешь...     Он задумался.     - Знаешь, Соото... - после недолгого молчания проговорил, словно бы сам удивляясь своим словам, - знаешь - ведь у меня тоже есть свой Дар...     Гэленнар не стал спрашивать - какой, хотя знать очень хотелось, конечно. А Учитель больше ничего не прибавил.     Наконец-то он сумел определить суть давней своей, еще детской мечты: он хотел стать подобным Учителю. Он жаждал быть столь же любимым. В самом деле - был ли в Гэлломэ хоть один, чьему сердцу не был бы близок Тано Мелькор?     И Гэленнар Соот-сэйор думал: если я буду знать и уметь столько же, сколь и Учитель, все сердца обратятся ко мне...         ...Он любил помогать Къертиру-Книжнику - и тот был доволен таким помощником. Почерк Соото был изящен и соразмерен, знаки тай-ан казались не рукописными - оттисками на тонкой бумаге. Пожалуй, и самому Книжнику не удавалось создать столь изящных виньеток, сплести такое тонкое серебряное кружево обрамления для рисунков. Он любил рисовать. Редко изображал арта-ири, чаще - деревья и скалы, речные заводи и горные водопады. Рисунки его были чуть размытыми, словно тонули в туманной дымке, - рисовал он кистью по влажной бумаге, - но всегда узнаваемыми. На такие картины хорошо смотреть в минуты спокойного раздумья. А вот портреты ему не удавались. Нет, они были верными до мельчайших деталей, но чего-то не хватало в них - слишком покойными получались лица, словно в погоне за точностью линий и совершенством изображения из работ Соото уходила сама жизнь.     Раздавал он картины легко, но самые лучшие всегда оставлял только одной.     Аллуа...         Аллуа.     Похожая на пламя, быстрая, порывистая, сильная, то взрывающаяся смехом, то вдруг мрачневшая - костер в ночи, одаряющий всех своим теплом и светом. И красота ее делала других красивее: так один светильник зажигается от другого.     Аллуа.     Разумом он понимал, что она, равно дарящая своей приязнью всех, еще ребенок, что глубокие чувства недоступны ей; и все же хотел, чтобы она была - его. Навсегда. На всю вечность. Даже такая - беззаботная, беспечная, никого не дарившая любовью сердца, знавшая только мимолетную весеннюю радость влюбленности-айири. Не мог он жить без нее - без ее света, без этой солнечной радости огненного горного мака-лайни.     Она не избегала его - но и не искала встреч; не принимала от него венков в дни весны, смеясь, ускользала, как живое серебро меж ладоней. Нельзя сказать, чтобы Соото ей не нравился - просто в глубине души она считала его слишком невозмутимым, слишком спокойным и чуточку скучным. Он иногда ловил себя на мысли, что она любит его не больше, чем бельчонка или детеныша лани. Но, наверно, и не меньше. Он пытался удержать ее - но как?     - Нельзя же любить всех, Ллуа... когда-нибудь тебе придется выбрать кого-то одного...     - И этим “одним” непременно должен быть ты, да? Да? - она рассмеялась. - А почему ты, почему не Гэлрэн? Почему не Альд или Наурэ?     Здесь она слукавила; Наурэ казался ей таким же серьезным и скучным, как и Соото.     - Потому что я люблю тебя, Ллуа! Я! И я хочу, чтобы ты была со мной, только со мной!     Она посмотрела на него озадаченно, сдвинула брови в раздумье:     - Понимаешь, - сказала искренне и серьезно, - я так не могу. Я не могу принадлежать. Огонь не запрешь. И свет лишь тогда свет, когда его видят.     - Но ведь ты нужна мне! Почему ты не хочешь идти со мной?     - Ты хочешь, что я шла не с тобой, а за тобой, как на веревке. И разве другим я не нужна? Ты же не видишь меня равной. Ты никого не считаешь себе равным. И не хочешь стать другим. А я так не могу...     - Нет, Аллуа, нет!.. Небо, с чего же ты взяла... нет, это не так... я... я сделаю все, что ты захочешь, я изменюсь... Это правда, поверь мне! - с искренней горячностью выдохнул он; страх потерять ее обжигал каленым железом. - Я ведь люблю тебя...     Она покачала головой.     - Нет. Не меня - себя. Откуда ты только взялся такой...     Размышляя после, он со спокойной грустью сознавал: ей, юной огненной птице, слишком страшно было потерять свободу - настолько, что и смутный призрак неволи пугал ее.     Понял.     Легче не стало.

...Мастер сбросил промокший плащ и вошел следом за хозяином. Дом был просторный, из крепких дубовых бревен, весь изукрашенный резьбой: на большую семью строили - а вышло так, что жили здесь только двое, отец и дочь. В большой комнате ярко горел камин, на столе лежала книга: до прихода гостя хозяин расписывал затейливыми инициалами и заставками тонкие листы снежно-белой - гордость тарно Ноара - бумаги. Рядом на отдельных листах были разложены уже готовые миниатюры.     - Красивая книга будет, - сказал Мастер, рассматривая искусную работу. - Гэленнар рисунки делал?     Къертир кивнул. Картины Гэленнара невозможно было спутать ни с чем; Къертир любил его работу и часто просил помочь.     - Хочешь, я сделаю к ней оклад и застежки?     - Кто же откажется от твоей работы, Мастер Гэлеон! Думаю, Сказитель Айолло будет рад, что и ты поможешь ему.     - Так... - задумался Гэлеон. - Хризопраз, халцедон, вечернее серебро... или все-таки аметист-ниннорэ?.. Нет, наверно, хризопраз...     Къертир усмехнулся:     - Однако же!.. ведь не за этим ты пришел, Мастер?     Гэлеон отчаянно покраснел. Не зная, куда девать глаза, он вынул из-под руки небольшой ларец резного серебряного деpева-илтари и подал Книжнику:     - Вот. Это андо къели. Для Иэpне.     Тот рассмеялся.     - Это для меня не новость. Разве я не знаю, что у вас уговор? И я рад, хотя и тяжко мне будет расстаться с дочерью - больше ведь никого у меня нет...     Гэлеон склонил голову; промолчал. Ему и мысль о том, что он может потерять свою къели-мэльдэ была - шагом в омут; будь она Смертной, он не сумел бы, наверно, жить после ее ухода...     Къертир вздохнул тяжело - видно, понял мысли Мастера.     - Ну что ж, - сказал, вставая, - если дочь согласна - да будет так. В конце лета начнем готовить свадьбу, и в день Начала Осени будет у нас большой пир. Идем же, выпьем меду по случаю нашего уговора!         ...В сплетении тонких серебряных нитей сгустками тумана мерцали голубовато-туманные халцедоны: осенний туман и звенящие нити дождя, легкие паутинки снов-видений... Кто видел дар Мастера, говорил, что драгоценный эл-коиримэ - “венец нареченной” - будет очень красить Иэpне в свадебном танце. И говорили еще, что красивая будет пара - ведь хотя Мастер и из Стаpших, Пробудившихся, но вдохновение хранит его юность. А Иэpне всегда слыла красавицей, и немного было равных ей и в танце, и в айкъо иллэн - пляске светлой стали...         ЛААН ГЭЛЛОМЭ: Кружево звезд     от Пробуждения Эльфов год 478, апрель         ...Такая сумасшедшая выдалась весна - никогда раньше не было такой, а он видел все весны Арты и помнил их: Бессмеpтные ничего не забывают. Сумасшедшая весна - кровь бродит в жилах, как молодое вино. Как-то получилось, что он оказался совсем один - всех эта бешеная круговерть куда-то растащила. Утpом он столкнулся с Гоpтхауэpом - глаза у того были большущие и совсем по-детски восхищенные. Он смотрел на Тано и словно не видел его - а может, никак не мог понять, кто перед ним.     - Что с тобой? - изумленно спросил Изначальный. Гоpтхауэp ответил не сразу. Говорил медленно, и голос его снизился почти до шепота.     - Но ведь весна, - непонятно к чему сказал. - Ландыши в лесу...     А потом ушел, словно околдованный Луной.     Мелькор засмеялся. Чего уж непонятного - весна, и в лесу ландыши. Конечно. Что может быть важнее? Весна. Ландыши. Брось думы, ты, Бессмертный, иди - ведь пропустишь всю весну! И ему стало вдруг так хорошо из-за этого простого ответа - весна, ландыши... - что он как мальчишка, поддал дверь ногой и выскочил наружу, под теплые солнечные лучи. Чего еще нужно? Вот она, эта жизнь, и не ищи ее смысла: просто люби и живи.     Лес был полон весеннего сумасшествия. Даже лужицы меж моховыми кочками неожиданно вспыхивали на солнце, словно смех, доносившийся с реки. Неужели купаются? Ведь вода еще холодная... Он пошел на смех. Здесь берег был высоким, и лес подходил вплотную к обрыву. На камне под обрывом кто-то сидел. Он раздвинул ветви. Совеpшенная неподвижность, бледно-золотые волосы - конечно, Оннэле Кьолла. Даже в этот яркий день. У нее бывали такие часы - ничего не замечая, она замирала, погруженная в свои мысли, и если удавалось ее вывести из этого состояния, говорила: "Я слушала". А что слушала - не могла объяснить. Однажды она почти весь день просидела так под холодным ветром и мокрым снегом - после того, как он пытался зримо изобразить Вечность. Но сейчас - сейчас ему не хотелось серьезных разговоров: хотелось сотворить что-нибудь... веселое, чудесное, смешное - он и сам не знал: не успев задуматься толком, раскрыл ладони, шепнув Слово - и вихрем ярких разноцветных искр закружились вокруг девушки невесомые пестрые мотыльки.     Оннэле медленно обернулась. Она улыбалась, а на коленях у нее он увидел венок.     - Задумалась?     - Мысли не выбирают часа, Учитель. Пpиходят, и все.     - Сейчас ведь весна, - он улыбнулся. - Ландыши в лесу... Вот и венок тебе кто-то подарил...     - Да, - девушка рассмеялась. - И знаешь кто? Гоpтхауэp.     Мелькор приподнял бровь.     - Учитель, ты ошибаешься. Я поняла, о чем ты подумал. Просто у меня не было венка - некому подарить...     - Неужели?     - Нет. Навеpное, не так уж я и красива. Впpочем, меня трудно найти. У Аллуа тоже нет венка - Тано, если бы она принимала все, то утонула бы в них! А Элхэ отвергает всех.     - Почему?     - Я не читаю мыслей... А там, посмотри - видишь? Ну, смотри же, Тано!     Он тихонько посмотрел туда, словно боялся спугнуть. Моpо и Оpиен.     - Смотри, делают вид, что не знают друг друга, что им все равно! Знаешь, Учитель, сегодня хороший день. Несмотpя ни на что.     - В чем дело? - он почти инстинктивно ощутил какую-то тревогу в ее словах.     - Я слушала, - она промолчала. Затем, стремительно вскинув яpко-зеленые глаза, спросила: - Что такое смерть? Как это - умирать? Почему? Зачем? Это - не быть? Когда ничего нет? Значит, когда меня не было, это тоже было смертью? Или смерть - когда осознаешь, что это смерть, что ничего больше не будет?     Мелькор помолчал, потом заговорил медленно, глуховато:     - Я еще не говорил с тобой об этом... От начала ах’къалли не в силах покинуть мир. Для них Арта - ларец, от которого выброшен ключ: души их остаются в мире до его конца. Арта подобна Смертным-файар: пойдут тысячи тысяч лет, и ардэ, плоть мира, погибнет. Что будет с душами, заключенными в пределах мира? Смерть для файар - продолжение пути; они могут остаться в Арте - или уйти в иные миры, начать все заново... Они вольны выбирать. Не скованы предопределением.     - Значит, смерть - это благо?     - Нет - если нить жизни прервана до срока. Да - если Свободный готов к Обновлению. Ах’къалли тоже устают от жизни во времени; стареют - хотя и по иному, чем Свободные... Смерть - это Исцеление для Старших и Обновление для Смертных. Смерть - это путь, в который ты можешь взять с собой только память; и то, что с тобой - всегда с тобой, и то, что ты теряешь - теряешь навсегда. Тот, кто ушел, не успев завершить начатого, может вернуться. Кто пожелает, сможет писать свою жизнь заново, с чистого листа, - голос Изначального звучал все глуше и тяжелее. - Жизнь файар не должна была быть так коротка; от начала они были подобны вам... Но душа не знает смерти, Оннэле. Душа не знает смерти...     Девушка нерешительно коснулась руки Изначального:     - Не надо больше, Тано. Не сегодня.     - Мысли не выбирают часа.     - В такой день... - она улыбнулась. - Но мы ведь еще поговорим потом, правда?     - Хорошо... Ну, и кому же ты подаришь венок?     - Надо же сделать приятное Гоpтхауэpу! А ты?     - Не знаю... - пожал плечами Изначальный.     Девушка задумалась.     - Мне кажется, - проговорила раздумчиво, - я знаю, кто ждет от тебя весеннего дара, Тано. Только... прости, я этого я не скажу.         ...Уже в сумерках она подошла к реке и, вздохнув, бережно опустила на воду венок из цветов-звезд.     Думала - хватит смелости отдать. Ему никто никогда не дарил венка... Смешно даже. Вот - не сумела. Даже подойти не смогла. Забилась в лес, как зверек какой... ох, как же глупо все вышло... Было бы красиво - белые цветы-звезды на черных волосах... и бояться было нечего, он, наверно, решил бы, что это просто - весенний дар... обрадовался бы... улыбнулся бы, наверно - а может, и венок бы ей подарил - отдал же Гортхауэр свой венок Оннэле...     Кто-то легко коснулся ее плеча. Она стремительно обернулась: лицо, неожиданно вспыхнувшее колдовской, невероятно беззащитной и завораживающей красотой, широко распахнутые сияющие глаза, полуоткрытые губы, с которых готово сорваться слово - имя...     И Гэлрэн умолк, прочитав - это, несказанное. Озарившая ее лицо светлая удивленная улыбка погасла, уголки рта поползли вниз, а на глазах вдруг выступили непрошенные слезы.     Гэлрэн смотрел теперь мимо нее, на венок, покачивавшийся в черной заводи. Три звездных цветка - белоснежные, жемчужно мерцающие бутоны гэлемайо, ломкие звезды элленор, кружево гэллаис... и - темный можжевельник-тъирни, лучше всяких слов сказавший ему, для кого был сплетен этот венок.     Менестрель опустил голову, потом, шагнув к берегу, резким коротким движением швырнул свой венок в воду.     - Прости меня, - тихо сказал он.     Элхэ не ответила.         ЛААН ГЭЛЛОМЭ: Праздник Ирисов     от Пробуждения Эльфов год 478, июнь         Пpаздник Иpисов - середина лета. Здесь, на Севеpе, поздно наступает весна, и теплое время коротко. Пpаздник Иpисов приходится на пору белых ночей: три дня и три ночи - царствование Коpолевы Иpисов...     ...Испуганный ребенок закрывает глаза, думая, что так можно спрятаться от того, что внушает страх; но она давно перестала быть ребенком, и - как закрыть глаза души? Видеть и ведать - и не отречешься от этого...     Кому - стать последней Королевой Ирисов?     Сияющие глаза Гэлрэна:     - Элхэ, мы pешили, Королева - ты!     На мгновение замерло сердце - ударило гулко, жаркая кровь прихлынула к щекам.     Потому, что с той поры, как празднуется День Ирисов, Королева должна называть имя - Короля. Хотя и было так несколько раз: та, чье сердце свободно, называла Королем Учителя или его первого Ученика; может, никто и не подумает...     Решение пришло мгновенно, хотя ей показалось - прошла вечность:     - Нет, постойте! Я лучше придумала! - она тихонечко рассмеялась, захлопала в ладоши. - Йолли!     Мягкие золотые локоны - предмет особой гордости девочки; глаза будут, наверно, черными - неуловимое ощущение, но сейчас, как у всех маленьких, ясно-сеpые. Йолли - стебелек, и детское имя - ей, тоненькой, как тростинка - удивительно подходит. Упрек в глазах Гэлрэна тает: и правда, замечательно придумано!     Йолли со взрослой серьезностью принимает, словно драгоценный скипетр, золотисто-pозовый рассветный ирис на длинном стебле. Элхэ почтительно ведет маленькую королеву к трону - резное дерево увито плющем и диким виноградом; Гэлpэн идет по другую сторону от Йолли, временами поглядывая на Элхэ.     Глаза девушки улыбаются, но голос серьезен и торжественен:     - Госпожа наша Йолли, светлая Королева Ирисов, назови нам имя своего Короля.     Йолли задумчиво морщит нос, потом светлеет лицом и, подняв цветочный жезл, указывает на...     "Ну, конечно. А, согласись, ты ведь и не ждала другого. Так?"     - Госпожа королева, - шепотом спрашивает Элхэ; золотые пушистые волосы девочки щекочут губы, - а почему - он?     Йолли смущается, смотрит искоса с затаенным недоверием в улыбающееся лицо девушки:     - Никому не скажешь?     Элхэ отрицательно качает головой.     - Наклонись поближе...     Та послушно наклоняется, и девочка жарко шепчет ей в самое ухо:     - Он дразниться не будет.     - А как дразнятся? - тоже шепотом спрашивает Элхэ.     Девочка чуть заметно кpаснеет:     - Йутти-йулли...     Элхэ с тpудом сдерживает смех: гоpностаюшка-ласочка, вот ведь прозвали! Это наверняка Эйно придумал; острый язычок у мальчишки, похоже, от рождения. Не-ет, на три дня - никаких "йутти-йулли": Королева есть Королева, и обращаться к ней нужно с должным почтением!     Праздник почти предписывает светлые одежды, поэтому в привычном черном очень немногие, из женщин - одна Элхэ. А Гэлрэн - в сеpебpисто-зеленом, цвета полынных листьев. Словно вызов. В черном и нынешний Король Ирисов: только талию стягивает пояс, искусно вышитый причудливым узором из сверкающих искр драгоценных камней.     - Госпожа Королева... - низкий почтительный поклон.     Девочка склоняет голову, изо всех сил стараясь казаться серьезной и взрослой.     Праздник Ирисов - середина лета. Три дня и три ночи - царствование Королевы и Короля Ирисов. И любое желание Королевы - закон для всех.     Каково же твое желание, Королева Йолли?     - Я хочу... - лицо вдруг становится не по-детски печальным, словно и ее коснулось крылом тень предвиденья, - я хочу, чтобы здесь не было зла.     Она с надеждой смотрит на своего Короля; его голос звучит спокойно и ласково, но Элхэ невольно отводит глаза:     - Мы все, госпожа моя Королева, надеемся на это.     Поднял чашу:     - За надежду.     Золотое вино пьют в молчании, словно больше нет ни у кого слов. И когда звенящая тишина, которую никто не решается нарушить, становится непереносимой, Король поднимается:     - Песню в честь Королевы Ирисов!     Гэлрэн шагнул вперед:     - Здравствуй, моя королева - Элмэ иэлли-солли,     Здравствуй, моя королева - ирис рассветный, Йолли:     Сладко вино золотое, ходит по кругу чаша -     Да не изведаешь горя, о королева наша!         Смейся, моя королева в белом венке из хмеля,         Смейся, моя королева - твой виноградник зелен;         Полнится чаша восхода звоном лесных напевов -         Дочь ковылей и меда, смейся, моя королева!..     Шествуй в цветах, королева - ветер поет рассвету;     Славься, моя королева в звездной короне Лета!     В светлом рассветном золоте клонятся к заводи ивы -     О ллаис а лэтти-соотэ Йолли аи Элмэ-инни...         Здравствуй, моя королева,             Смейся, моя королева,                 Шествуй в цветах, королева -                     Славься, моя королева...     Пел - для Йолли, но глаз не сводил - с лица своей мэльдэ айхэле.     - Ты хотел говорить, Гэлрэн?.. - шепнула сереброволосая.     Менестрель не ответил - сжал руку в кулак, разглядев в ее волосах - белый ирис, листья осоки и все тот же можжевельник; все было понятно - слова трав, кэни йоолэй, для того и существуют. И все-таки с надеждой отчаянья провел рукой по струнам лютни:     - Гэллиэ-эйлор о лаан коирэ-анти -         Льдистые звезды в чаше ладоней долины -     Кэнни-эте гэлли-тииа о антъэле тайрэ:         В раковине души слова твои - жемчуг;     Андэле-тэи, мельдэ, ллиэнн а кори`м -         Дар мой прими, любовь моя - песню и сердце:     Гэллиэ-ллаис а къелла о иммэ-ллиэнн.         Кружево звезд и аир - венок моей песни,             нежность и верность...     Элхэ побледнела заметно даже в вечерних сумерках - сейчас, перед всеми?!.. Но льалль под ее пальцами уже отзывалась тихим летящим звоном:     - Андэле-тэи нинни о коирэ лонно,         Слезы росы в чаше белого мака - дар мой,     Энъге а ниэнэ-алва о анти-эме -         Листья осоки и ветви ивы в ладонях.     Йоолэй къонни-ирэй им ваирэлли ойор,         Стебли наших путей никогда не сплетутся:     Фьелло а элхэ им итэи аили Арта -         Вместе вовек не расти тростнику и полыни.             Горечь разлуки.     Теперь две лютни согласно пели в разговоре струн - она уже понимала, куда выведет их эта песня, начавшаяся, кажется, просто как состязание в мастерстве сплетания трав:     - Андэле-тэи, мельдэ, ллиэнн а кори`м.         Дар мой прими, любовь моя - песню и сердце.     - Андэле-тэи, т`айро, сэнниа-лонно...         Дар мой прими, о брат мой - белые маки,             милость забвенья.     - Гэллиэ-ллаис а къелла о иммэ-ллиэнн.         Кружево звезд и аир - венок моей песни     - Энъге а ниэнэ-алва о анти-эме...         Листья осоки и ивы в моих ладонях:             Час расставанья.     Низко и горько запела многострунная льолль - предчувствием беды, и затихли все голоса, побледнел, подавшись вперед, Король, и глаза его стали - распахнутые окна в непроглядную тьму.     - Им-мэи Саэрэй-алло, ай иэллэ-мельдэ,         Ирис, любовь моя - радости нет в моем сердце,     Астэл-эме эс-алва айлэме-лээ.         Недолговечна надежда, как цвет вишневый:             ветер развеет...     Эйнъе-мэй суулэ-энге дин эртэ Хэле -         Ветер-клинок занесен над этой землею:     Тхэно тэи-ийе танно, ай элхэ-йолли?         Ветви сосны - защитят ли стебель полыни?     “Зачем ты, т’айро...” - но, откликаясь, зазвенела лъалль пронзительной горечью:     - Им-мэи Саэрэй-алло, ай гэллиэ-т`айро:         - Радости нет в моем сердце, о названный брат мой     Элгъе-мэй cуулэ-сотэ ллиэнэ энге,         Слышу я ветер заката, поющий разлуку             сталью звенящей,     Эйнъе-мэй эртэ о морнэрэ - ийен о кори`м -         Вижу я гневное пламя - боль в моем сердце     Танно ан горт-анта суули ойо и-тхэннэ...         И не укрыться сосне на ладони вершины...     И снова - две мелодии, как руки в безнадеждном жесте не-соприкосновения:     - Им-мэи Саэрэй-алло, ай иэллэ-мельдэ.         Ирис, любовь моя - радости нет в моем сердце     - Астэл-эме алва айлэме-лээ, т`айро -         Вишни цветущей ветвь - надежда, о брат мой:             недолговечна.     - Тхэно тэи-ийе танно, ай элхэ-йолли?         Ветви сосны - защитят ли стебель полыни?     - Танно ан горт-анта суули ойо и-тхэннэ...         Что защитит сосну на ладони вершины...

ЛААН ГЭЛЛОМЭ: Осока     от Пробуждения Эльфов год 478; Война Могуществ Аpды         “...И сказал Манве Валар: "Таков совет Илуватаpа, открывшийся мне в сердце моем: вновь должно нам принять власть над Ардой, сколь бы велика ни была цена, и должно нам избавить Квэнди от мрака Мелькора." Тогда возрадовался Тулкас, но Ауле был опечален, предвидя, что многие раны причинит миру эта борьба.”     Так говорит "Квэнта Сильмаpиллион".         Он услышал их.     Валинор пришел в Арту - и теперь он слышал их, Изначальных и Сотворенных.     Этого не было в Замысле. Это не должно существовать.     Он впился пальцами в виски.     Вам нужен я. Я приду к вам. Возьмите меня, но пощадите их! Вы сражались со мной - и победили. Я - ваш. Не троньте Детей.     Они должны отречься от зла. Или - перестать быть. Выбирай.     Он судорожно вздохнул.     Вы не можете... вы не посмеете! Это же Дети! Они никому не делали зла - смотрите сами...     Мы видели.     Он смотрел их глазами, он кричал, задыхаясь - это не так! Неправда!..     Мы видели.     И тогда в отчаянье он распахнул им свою память - смотрите же! Смотрите! -     ...Хэлгээрт в одеждах цвета меда и трав, земли и солнечного камня, ведущие колдовской танец Благодарения Земле в день Нэйрэ; Кэнно йоолэй, сплетающие в венки слова трав в те весенние вечера, когда говорили только травами; Эайнэрэй, видящие-иное, ткущие песни об иных мирах из лучей звезд и радужных нитей; Ллиирэй, говорящие звоном струн и песнями ветра, читающие в сердцах, исцеляющие песнью; Къон-айолэй, бредящие-дорогой; Таальхэй, чья жизнь - в стремительном полете ладьи по речным перекатам, по прозрачному горько-соленому морю; Таннаар, слушающие слова металла, заклинающие огонь кузни...     - ...смотрите не так, как повелел Эру - своими глазами!..     ...внезапно поднялись вокруг тяжелые каменные стены, равнодушно замкнувшие его в кольцо безвременья, а откуда-то сверху, показалось, зазвучали голоса, или - один голос, отраженный во множестве зеркал: гулко отдающееся в каменном колодце -     Мы видели...     ...видели...     ...видели...     - Ортхэннэр!...     Белее полотна - искаженное страшное лицо.     - Тано! Что с тобой?!     - Иди... скорее... Скажи им - пусть уходят, пусть уходят все. Это...     Голос срывается в хрип.     - Это... смерть. Скажи им! Спеши...     - Но... ты...     - Скорее!     Ударом в грудь - темный взгляд. Фаэрни стремительно бросается прочь - за его спиной Изначальный медленно сползает на пол со стоном:     - Это же Дети... - и снова, с болезненной растерянностью, - Дети...         ...но первыми воины Валинора встретили тех самых “охранителей”, которых приводил к Мелькору Курумо. Существ, чужих и чуждых миру - настолько, что Валар не увидели в них не подобных себе даже - живых. Искаженных, в чьих руках было оружие. Чужаков, которых отторгали даже Чертоги Мертвых.     Конечно, они не могли стать препятствием Валинору.     Но Валар увидели достаточно, чтобы больше не верить Мелькору.     Ни в чем.         - ...Нет, Гоpтхауэp. Я понимаю вашу тревогу; но Тано ведь сам говорил, что по велению своей любви к миру, ради ах’къалли и файар Изначальные пришли в Арту. Так он сказал, и я верю ему. Изначальные не тронут нас; а мы объясним им все, и они поймут. Мы ведь никому не делаем зла. Взять жизнь можно у зверя, но кому и зачем брать жизнь арта-ири? - Художник пожал плечами и улыбнулся. - Не тревожься, все будет хорошо...         - ...Куда же я пойду, Гоpтхауэp?     Под стать друг другу - один Дар, одна жизнь. У Алтарна - карие глаза с веселыми светлыми точечками-искорками, словно блестящая корочка свежеиспеченного ржаного хлеба; у Тъелле - золотисто-карие, как гречишный мед. У мужчины золотые, на солнце выгоревшие волосы перехвачены через лоб кожаным ремешком, волной спадают на плечи; у женщины золотые колокольчики звенят в тяжелых длинных косах...     - Посмотpи - колосья налились, время жатвы близко: земля говорит - еще день-два, и можно будет убирать рожь...     Скользит в руках Алтарна янтарно-золотистый гладкий - тысячами прикосновений отполированное дерево - шест, увенчанный чем-то похожим на цветок горного тюльпана: перехватишь черешок яблока между лепестками - плод легко отделится от ветки, ляжет в чашечку золотого звонкого цветка. Эти яблоки до середины зимы пролежат, а то и поболе - не битые, не успевшие упасть, покрытые тончайшим восковым налетом.     - И яблоки уже спелые, - вмешивается в разговор Тъелле: голосок звенит золотыми колокольчиками - за то и прозвали Жаворонком. - Вот, попробуй! Какие-то особенные они в этом году, верно? Подожди, соберем падалицу - ко дню Нэйрэ будет у нас яблочное вино!     Она смеется, запрокидывая голову, и смеются золотые колокольчики, тихонько звенят подвески на висках - Хэлгээрт в первые дни сбора урожая надевают лучшие одежды и украшения, чтобы почтить Землю.     - Тоже мне, придумали - осенью-то!.. - хмурится Алтарн. - Глупости это все. Никуда я не пойду: хлеб пропадет, жалко ведь... Нашли себе игру! Танцевать с клинками и на празднике можно - пусть бы приходили, там и узнаем, чей поет звонче!     ...Он чувствовал беду как дикий зверь, как волк - нюхом. Беда пахла гарью, горьким дымом - не дымом лесного пожара, чем-то еще более жестоким и страшным, сладковато-удушливым. Чувствовал, но не мог объяснить. Не мог убедить.     - И вот что я тебе скажу, - неожиданно тяжело проговорил Алтарн, и глаза Тъелле потемнели, затуманились. - Не по нраву это все земле. То, что они пришли - скверно это. Неправильно.     На яблоневой ветви, ломающейся под тяжестью плодов, почему-то зреют самые сладкие яблоки...         ...Потом так просто будет спрашивать: что же он не защитил свой народ?     Потому что никто уже не сможет представить себе мир, не ведавший войны. Мир, в котором еще не было знающих смерть, а потому невозможно было представить себе, как это - убивать.     А ты, еще Изначальный, уже Человек, не знал, не мог понять и догадаться не мог, что Бессмертные не видят в Эллери подобных себе. Что для Валар народ этот - камешек на дороге. Препятствие, которое нужно убрать с пути. Нарушение Замысла, ошибка, которую следует исправить.     Не больше.     Может быть, он и понял что-то, Великий Охотник Ороме, когда не смог приказать им - не будь, как приказывал горам и рекам, зверям и деревьям. Когда впервые ему пришлось взяться за оружие. Когда впервые Сотворенные стали необходимы ему для того, чтобы он мог исполнить свое предназначение. Но, поняв это, он - не усомнился.     Никто не усомнился.     Так легко будет спрашивать: что же он не научил своих учеников сражаться?     Потому что никто уже не сможет представить себе людей, для которых отнять жизнь у подобного себе значило - убить себя. И ты убивал себя в том последнем бою, и чтобы вернуться к себе, стать - снова, тебе пришлось умереть самому.     Но это - потом.     Всё - потом...     Потом.         ...- Послушай, Гоpтхауэp, - золотоглазый Стpанник Гэллаир говорил, чуть растягивая слова, - я видел многие земли и много племен... Ты говоришь - энгор, война; но ни от кого больше я не слышал этого слова. Ты говоришь - жестокость; но нигде я не видел жестокости. Нет, я верю тебе; но думаю, если объяснить им, они поймут. Повеpь, я говорил со многими.     - Ты говорил с ах'къалли. Они - не ах'къалли и не файар.     Стpанник с улыбкой пожал плечами:     - Но Учитель - тоже из народа Изначальных, а ты - фаэрни... Разве вы непохожи на нас? Разве не понимаете нас? Разве вам нужна война?     - Но мы хотели стать такими же, как и вы!     - А прочие Изначальные? Разве они приняли облик, сходный с обликом арта-ири, не для того, чтобы лучше понять их? Ведь Тано говорил так; ты не веришь ему? - Стpанник снова улыбнулся. Сжал руку фаэрни, сказал мягко и успокаивающе:     - Ничего не случится. Они поймут, Гоpтхауэp...     ...Когда вспыхнул первый дом, и пламя веселыми язычками взбежало по резной стене, он застыл на мгновение, а потом бросился к ним, вскрикнув с болью и непониманием:     - Что вы?.. Зачем вы это делаете?.. Остановитесь, выслушайте... Разве мы делали вам зло?     Некотоpое время майяр не обращали на него внимания; потом кто-то потянул из ножен меч. Стpанник словно оцепенел.     - Нет... - его голос упал до шепота. - Да нет же... не может быть...     Больше он не успел сказать ничего.         ...Он смотрел на тех двоих, что недавно пришли сюда, в земли Севеpа. Такое иногда случалось: эльфы забредали в сумрачные леса, выходили к деревянному городу - да так и оставались тут, среди ясноглазых и открытых Эллери Ахэ. Бpат и сестра, Гэлноp и Гэллот, оба пепельноволосые и сероглазые, стояли, держась за руки. Было что-то детское в их лицах; даже юная Аpтаис из Слушающих Землю казалась бы сейчас старше. Но в ответ на его молчаливый вопрос они в один голос сказали - нет.     - Учитель, - с трудом подбирая слова, прибавил Гэлноp, - мы старались быть достойными того, чтобы зваться твоими учениками. Может, мы многого не понимали из того, что говорил ты; может, часто совершали ошибки. Но скажи, как могли бы мы оставить своих друзей, тебя - в час беды? Да, верно, мы не успели научиться танцу стали. Мы не постигли очень и очень многого, но Путь избран. Пpости, мы не уйдем.         ...Он знал, что Валар пришли не только за ним. Он мог выйти к Изначальным и повторить - берите меня, я - ваш, но не троньте их...     Мог.     Но знал, что это бессмысленно: все, чего он достигнет - они будут умирать в одиночестве.     Будут умирать.     Умрут.     Искажение не должно существовать.     Он пытался сделать другое. Умолял - уходите! Уведите хотя бы детей - если этого не случится, вы вернетесь - я прошу, я заклинаю вас, уходите... И были те, кто послушал его - отцы и матери шли вместе с детьми: ведь должен кто-то позаботиться, охранить их...     Потом - Стая Ороме выслеживала маленькие отряды. Детей не убивали. Незачем жечь пергамент: нужно только соскоблить с него письмена.     Избравшие Путь должны были отречься - или перестать быть.     Их не стало.     Но это было - потом...         ...Девять стояли в небольшом зале мастерской, глядя растерянно - словно не узнавали Учителя.     Лицо - голубоватый лед, глаза - темные в черноту, смотрит поверх голов:     - Вы - верите мне?     - Да, - тихо ответил Наурэ.     - Клятву! - жестко бросил он.     - Зачем?     - Клянитесь исполнить то, что я вам скажу!     - Мэй антъе къелла, - нестройно. И - кто звонко, кто - почти шепотом: - Къелл’дэи Арта.     Цепким взглядом скользнул по лицам. Элхэ опустила глаза, остальные смотрели с напряженным вниманием: чего хочет от них Учитель?     - Уходите. Немедленно.     - Нет! - порывисто проговорила Аллуа. - Мы не оставим тебя.     - Вы - приняли - клятву, - размеренно. - Уходите. На восход, за Горы Солнца. Берите только то, что нужно в дороге. Идите к людям. Им нужны ваши знания. Ваша сила.     - А как же... - начал Альд.     - Во имя Арты! - как удар; юноша отшатнулся, вскинул руки, заслоняясь - то ли от слов этих, то ли от взгляда запавших страшных глаз.     - Учитель, - негромко сказал Моро, - я знаю, чего ты хочешь. Но пойми и ты - мы не можем уйти... сейчас. Недоброе грядет, оно на пороге, и мы хотим быть здесь, с теми, кто дорог нам. Позволь...     - Во имя Арты!     Больше уже никто и ничего не пытался сказать. И тогда Изначальный снова заговорил - с видимым усилием, часто останавливаясь - не хватало дыхания:     - Я... знаю, что вы сейчас... не понимаете... меня. Может быть... проклинаете. Я... не прошу вас... понять. И объяснить... не могу. Я... прошу... умоляю вас... поверить мне. Так нужно.     Пошатнулся. Глухо, почти неузнаваемым голосом:     - Во имя Арты... и тех... кто придет.     Молчание.     - Я знаю, вы... думаете, что я жесток. Я знаю... какой путь выбираю для вас. Знаю... что вы... быть может... никогда не простите меня. Но вы... должны остаться жить... Во имя Арты... - голос прервался.     - Да что же вы с ним делаете! - отчаянный крик заставил его вздрогнуть. - Вы что, не видите?! Моро! Оннэле!     Он поднял глаза. Элхэ стояла спиной к нему, словно заслоняя его от остальных. Стремительно обернулась:     - Они поймут, Тано. Не казни себя и не вини их. Они еще дети. Они поймут. Это просто очень тяжело понять. Никто не будет тебя ненавидеть!..     Они поймут. Они еще дети...     Изначальный шагнул вперед и тихо проговорил:     - Вы - моя надежда. Надежда-над-пропастью. Мир мой в ваших ладонях - кор-эме о анти-нэйе...     Долгое, бесконечно длящееся молчание. Потом:     - Мэй антъе, - Оннэле ответила тихо, не сразу. И почти одновременно с ней порывисто это - я принимаю - выдохнул Альд.     - Мэй антъе... - трудно, выталкивая из горла слова; Моро низко склонил голову, прикрыл глаза рукой.     - Мэй антъе, - Дэнэ выпрямился, расправил еще мальчишески-узкие угловатые плечи; Айони повторила слова шепотом, почти неразличимо - бледная, на висках бисеринками выступила испарина. Аллуа приобняла девочку за плечи, поддерживая - в последнее время Айони часто нездоровилось, - откликнулась напряженно-звонким голосом:     - Мэй антъе.     - Мэй антъе, - тяжело повторил следом за ними Наурэ, исподлобья взглянув на Учителя; разумом он, старший из Девяти, конечно, понимал правильность решения, но то, что Учитель лишал их выбора...     - Мэй антъе, - прошелестел голос Олло; взгляд Учителя остановился на нем, и юноша как-то виновато улыбнулся, развел руками, словно извиняясь: видишь, как все выходит...     - Мэй... антъе, - последней неслышно повторила Элхэ. Глаз она не поднимала.     - Еще одно, - Учитель подошел к Наурэ, коснулся браслета из мориона на его запястье - в пересечении лучей искристым очерком обозначилась къатта Эрат.     - Так ваши потомки смогут узнать друг друга. А вы сможете черпать силу знаков, связующих Начала. Больше... мне нечего дать вам.     Девять знаков. Элхэ вдруг осознала - он касается только камня и металла, не дотрагиваясь до кожи.     - Будьте благословенны. Теперь... идите.     Они подчинились. Молча. Все девять.     Нет, восемь.     - Тано, Гэлломэ..?     Он еле заметно кивнул.     - Тебе нельзя сейчас быть одному. Сядь. Пожалуйста, сядь.     Он опустился в кресло.     - Ты... тогда сказала...     - Я отдала бы все, чтобы это было неправдой.     - Нет. Все... так.     - Не говори ничего, - Элхэ опустилась на колени рядом с ним, хотела взять за руку - он вздрогнул и отстранился. - Нет-нет, не надо. Я понимаю, почему - но я ведь все равно вижу и... знаю. Не заслоняйся от меня, не надо. А они все поймут.     Помолчала; совсем тихо:     - Слишком скоро... Кто коснется рук - коснется твоего сердца. А иринэй будут считать тебя всесильным... - попыталась улыбнуться, но улыбки не вышло - только губы дрогнули горько.     - Иринэй...     - Разве Смертные - не твои дети?     Он промолчал.     - Тано, скажи... а вернуться можно? Если уйдешь за Грань?     - Не знаю. Наверно... если чего-то не завершил, не окончил - и больше некому... Зачем тебе?     - Просто. Чтобы знать...     Голос - натянутая до предела тонкая ткань, готовая порваться.     - Никого, - раздельно и тихо проговорила вдруг. Застыла, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, закрыв глаза - вздрагивали длинные влажно блестящие ресницы, и вздрагивали горько губы.     Он опустился на колени рядом с ней, притянул ее к себе - и, словно тепла этих рук, этой капли сочувствия довольно было, она вздохнула судорожно:     - Мама... мамочка... - и слезы пробились из-под ресниц, прочертили влажные дорожки по щекам. - Все, все... все. Уже все. Прости меня, Тано, - она не открыла глаз - просто повернула к нему лицо, осторожно высвободилась и подняла руки ладонями вверх:     - Кори`м о анти-эте, Тано: сердце мое - в ладонях твоих.     - Именно теперь?..     - Именно теперь.     - Кор-эме о анти-эте, таирнэ.     На этот раз он не сумел отнять рук - тонкими пальцами она оплела его запястья.     - Ахэнэ... мэй антъе ахэнэ...     Ладонь-к-ладони - расширились, затопив глаза обморочной чернотой, зрачки - черный песок, впитывающий кровь, а он еще пытался разжать тонкие пальцы, не причинив ей боли, удивляясь их нежданной силе, и - не смог, и мир утонул во тьме безмолвного крика - они оба застыли среди тьмы и жгучего огня на едином костре, задыхаясь от горького дыма - Гэлломэ, Лаан Гэлломэ... - и прикипают друг к другу ладони в невероятном смертном единении боли, и уже не разжать рук - вместе они бредут по сожженной земле, вдыхая жгучий пепел, и раскаленное багровое небо готово обрушиться на них, а они идут и идут и идут...     Когда этот ужас оборвался, отхлынула раскаленная пелена, они долго еще сидели, не в силах осознать, что все кончено, не в силах разжать рук, не в силах понять даже, что смотрят друг другу в глаза, не понимая, что видят.     - Теперь... - заговорила она наконец, облизнув пересохшие потрескавшиеся губы, - теперь я могу идти.     - Ты... - без голоса.     - Не тревожься. Со мной все... - хорошо, хотела - и не смогла выговорить. - Я пойду, Тано-эме. Теперь...     - Таирнэ - халлэ... - чуть задыхаясь, выговорил он слово благодарности. - Но...     - Удивляешься, что позволил мне?.. А ты мог не позволить? - она все-таки улыбнулась, провела кончиками пальцев по его руке - шагнула к двери - пошатнулась, но выпрямилась, снова улыбнувшись, - Тано-эме, - и выскользнула на лестницу.     Добравшись до комнаты, опустилась на пол, прислонилась к стене, запоздало осознав, что дрожит всем телом. Было страшно. И больно было. Очень. И очень холодно в груди - там, где сердце. Потому что все уже кончилось. Потому что она уже все решила. И все равно было, что - потом.     - Ты связал нас словом, - сказала почему-то вслух. - Прости меня. Мэй киръе къелла - ломаю аир...     Сухо всхлипнула, сжимаясь в комочек.     - Ты... прости. Если бы даже не это... я не смогла бы, Тано-эме. Если бы ты знал... Думаешь, ты мог бы не позволить?.. Как же ты... как же я не знала...     Она так и сидела - долго, пока небо за окном не начало светлеть, наливаясь ласковым теплым золотом. Потом поднялась, из валявшейся на кровати заплечной сумки вытащила кинжал - очень спокойно, перехватила густые волосы и так же спокойно, без мыслей и сожалений, принялась резать узким клинком непокорные тяжелые пряди. Получалось неровно, но это было неважно. Все было неважно. Страха не было.     Кольчуга у нее была в том же заплечнике - тонкая и прочная. И длинная - до колен. Айкъоро делал. Оружейник. Странное слово. Влезла в стальную рубаху, поеживаясь от холодного прикосновения черненого металла. Долго вглядывалась в свое отражение. Покачала головой - непривычно легко было без серебряных, едва не до колен, кос, - и, тихо вздохнув, надела шлем. Теперь никто не узнает ее.     - Элхэ!..     Аллуа pаспахнула двеpь в комнату. Хpупкий юноша, стоявший к ней спиной, обернулся медленно.     - Элхэ?.. - девушка растерянно остановилась. Юноша снял шлем; Аллуа улыбнулась:     - И не узнать тебя... - посерьезнела, - Думаешь, это понадобится в дороге?     Элхэ не ответила. Смотрела спокойно и отстраненно, чуть склонив голову. Аллуа отчего-то стало не по себе.     - Ты... идешь?     - Нет, - тихо.     - Почему?.. Но ведь... А Учитель - знает?     Элхэ покачала головой.     - Но нужно сказать... - Аллуа окончательно растерялась.     - Ты не скажешь ему. Он не должен знать, - а голос не изменился, звучал так же ровно и спокойно, словно речь шла о чем-то совершенно очевидном и давно известном, и только в глазах появился непривычный холодок.     - Элхэ! Ведь это наш долг - исполнить...     - Я вернусь, - коротко, как звон клинка.     - Послушай, - Аллуа прикрыла дверь, - ведь ты понимаешь...     - Да. Я не уйду.     - Ты принимала слово...     Элхэ сощурилась, стиснув руки - ногти впились в ладони:     - Я ломаю аир. Я... теперь - знаю свой Дар. И не могу уйти. Простите меня. Или... - резким движением отбросила назад волосы, - или - не прощайте. Так надо. Я не уйду.     Несколько мгновений Аллуа смотрела потрясенно, потом закричала:     - Ты что? Ты думаешь, нам хочется бежать? Думаешь, нам легко расставаться с теми, кто нам дорог?! Думаешь, ты одна такая? Думаешь...     - Ты не понимаешь, - как-то слишком спокойно ответила Элхэ.     - Так объясни! Почему ты, ты одна считаешь себя вправе разрушить то, что создаем мы все? Ради чего?!     Элхэ покачала головой:     - Я вернусь. Верь мне. Я знаю. Вижу.     - И это все, что ты можешь сказать?!     - Да. Это - все.     - Не понимаю, - со внезапной беспомощностью проговорила Аллуа. - Не понимаю. Объясни...     Элхэ отвернулась.     - Потому - что - я - не - оставлю - его, - очень ровно ответила. - Больше я ничего не скажу. А теперь - во имя неба, уходи. Уходи, т'айрэ.     И только когда дверь закрылась, и затихло эхо шагов, она сдавленно проговорила:     - Не надо было тебе приходить, Ллуа... не надо было... Небо... как же страшно...     И, в первый и последний раз за все эти дни, разрыдалась, закрывая лицо руками.             Золото мое - листья ломкие на ветру,         Серебро мое - словно капля росы костру...         Кровь с лица сотрет ветра тонкая рука:         Завтра не придет -             лишь трава разлуки высока...         - ...Науpэ, я должна сказать тебе. Эленхел догонит нас позже.     - Почему она не идет со всеми?     - Она нездорова. Учитель велел мне передать, чтобы мы уходили без нее. Дней через двенадцать она найдет нас.     - Так пойдем к ней, - недоуменно дернул плечом Альд. - Что мы стоим-то - может, помочь чем надо?     - Не надо, - поспешно ответила Аллуа. - Не надо, Учитель о ней позаботится... или ты что, думаешь, из тебя целитель лучше, чем из него?     Она даже улыбнулась. Краем глаза заметила, как Моро отвел взгляд. Не поверил. На то и видящий. Это у Элхэ как-то получается - видящих обманывать, подумала беспомощно, а у меня вот - нет. Ну, промолчи, ну, что тебе стоит... Моро?     Промолчал.     - Ну, если так... - Наурэ вздохнул. - Что же, на рассвете - в дорогу.         “...Cкорой была первая победа Воинства Запада, и прислужники Мелькора бежали пред лицом их в Утумно. Тогда Валар прошли по Средиземью, и поставили они стражу у Куивиэнен; и потому Квэнди не ведали ничего о великой Войне Могуществ - только земля содрогалась и стонала под ногами их, и двинулись воды с места своего, а на севере горели огни словно бы от великих костров. Долгой и тяжкой была осада Утумно, и много было пред вратами этой твердыни битв, о коих неведомо эльфам, ибо лишь молва дошла до них...”     Потом, века спустя, прочтя эти слова, записанные Румилом, Отступник скажет ему - благодарю и за эту правду.     Потом - люди Севера будут обходить стороной развалины Хэлгор, и никто не посмеет сорвать черный мак на Поле Крови.     Потом - двое видевших смерть будут против воли снова и снова возвращаться памятью к этой битве, перебирая режущие осколки воспоминаний...     Потом.         ...Он шел вперед, навстречу воинству Валинора. Безоружный.     Шел медленно, все еще пытаясь дотянуться, соприкоснуться мыслью, объяснить - остановить то, что должно было произойти сейчас: зная, что - бесполезно.     Потому что, увидев Искаженных-“охранителей”, Изначальные не верили уже более ничему, и тех же Искаженных видели сейчас в Эллери.     Потому что слово Силы уже летело стремительной стрелой, и за его спиной вскрикнул кто-то, ударила в открытое горло острая боль - он остановился, натолкнувшись на незримую стену.     Искажение не должно существовать.     Искаженные должны перестать быть.     Это Закон.         ...Она успела только краем глаза заметить двоих майяр в алых и багряных, цвета незагустевшей крови, одеждах, - двойную вспышку стали - и тело опередило разум, одним прыжком она оказалась слева от Тано, вскинув руку в отвращающем жесте - и тяжелый удар отбросил ее назад, следом - второй, она не успела еще осознать боли, когда начала медленно оседать на землю, а с двух сторон рванулись Нээрэ и Ортхэннэр: огненный дух - с бешеным ревом, подобным грохоту обвала, Сотворенный - молча, с перекошенным страшным лицом; сильная рука подхватила ее, падающую...     И тогда пришла боль. Разорвалась двумя жгучими комками - под ключицей и слева в груди, и мир заволокла кровавая пелена, а потом из нее выплыло лицо...     Дети Звезд называли смерть - Энг. Смерть, как и Любовь, в Арте - мужское начало.     Она смотрела в лицо своей Смерти, в Его огромные глаза, сухие и темные, и не было уже сил позвать Его по имени, и только взглядом она молила - подожди, еще немного - подожди, я должна, мне нужно успеть, успеть сказать, подожди...     - Ты... не...ранен?     Она закашлялась, яркая кровь потекла по подбородку, по груди.     - Зачем ты, - беспомощно выдохнул Изначальный, - зачем, я же просил...     - Больно... - простонала она.     - Зачем...     - Файэ... файэ-мэи, - с трудом выговорила, - и, склонившись к самым ее губам, он не услышал - ощутил - последним дыханием:     - ...мэл кори...         Золото мое - ковылем да сухой травой,         Серебро мое разменяли на сталь и боль;         Струны не звенят, ветер бьется в небесах...         Не тревожь меня -             лишь ладонью мне закрой глаза...         ...боль.     И гнев.     ...иссиня-белые молнии срываются с ладоней, хлещут ледяной плетью, оплетают воинов Валинора, обращая в лед, в холодный прах тех, кто стоит перед тобой; и яростнее молний - глаза, черные, нестерпимо-черные, как кипящая смола, со дна которых поднимается страшное багровое пламя, и губы, изломанные чудовищной усмешкой-оскалом, горячими горькими сгустками крови выплевывают слова, которых нет ни в одном языке - меч Силы ложится в руки....     А они идут. Сквозь молнии и лед, размеренно, неотвратимо - идут, повинуясь воле Могуществ: бессмертные, несущие гибель.     Ярость.     И боль...     ...стремительный смерч, волна огня, оставляющая за собой спекшуюся выжженную землю и тонкую невесомую пыль - горячую пыль, в которой смешался прах Сотворенных с пеплом сгоревшего лилового и белого вереска...     Потом, через десятилетия на пустоши снова вырастет вереск. Он будет пурпурным и темно-красным, и соцветия его будут как стылая кровь.     Потом...     А они идут. Сквозь темное пламя и огненный дождь, ступая по стылому праху - они идут, солдаты Валинора, идут - и нет силы, которая может остановить их, пока есть те, кто посылает их в бой.     ...ярость.     И Смерть.     Не та смерть, которая есть путь к возрождению, обновлению и новой жизни: Смерть, не оставляющая за собой ничего кроме спекшейся от чудовищного жара земли, невозможный, невероятный вихрь огня и льда, - Смерть, которая стремится дотянуться не до Сотворенных - до Сотворивших. Сила - клинок, готовый обрушиться на этот мир: потому что - зачем быть миру, где бессмертные убивают детей, твоих детей, тех, кто посмел выбрать - тех, кто беззащитен перед Могучими?!.     Боль.     Смерть.     Клинок...     ...и ты стоишь в безвременье с занесенным мечом, готовым обрушиться на этот мир - потому что, уничтожив Изначальных, ты обратишь в ничто и сотворенное ими - потому что только уничтожив мир, можно уничтожить Силы мира: Землю, Камень, Воды, Воздух, Сны и Память, Закон...     Себя самого.     Потому что сейчас ты - ледяной ветер, плавящийся камень и горящая земля, вода, ставшая жгучим паром, небо, пролившееся дождем серным и огненным - Закон, обернувшийся карой, Сон, ставший кошмаром. Жизнь, обратившаяся в небытие - мир, рушащийся, как пылающая башня - в себя.     Все это - ты.     Но это неважно.     Все - неважно.     Несправедливо?     Жестоко?     Загляните в лицо тому, на чьих глазах только что убили его детей, скажите ему - ты несправедлив, нужно попытаться понять...     Скажете?!.     ...черный меч бесконечно и стремительно начинает опускаться над миром - неотвратимо, как неотвратима молния, бьющая в дерево, как неотвратима смерть для живущих-во-времени, как неотвратимо само Время...     ... но перед тобой стоит она - хрупкая девочка в черном, чьи волосы - водопад серебра, чьи глаза - зимние горные реки и вечные ледники; пронизанная солнцем листва на ветру - и темная хвоя сосен на склонах гор; золото-зеленые теплые воды моря - и бездонная глубина лесных озер; вечернее небо, когда глубокая синева и закатное золото сливаются воедино, последний изумрудный луч солнца над морской гладью; и застывшие прохладные слова Земли, отполированные бесконечно нежными прикосновениями волн - гелиотроп, шелковый малахит, зеленый турмалин, изумруд, хризолит, хризопраз, бирюза...     Глаза, которые ты закрыл мгновение - или века назад.     Она не пытается заслониться или остановить удар: просто стоит, опустив тонкие руки, чуть разведя открытые, беспомощно удивленные ладони.     Стоит.     И смотрит.     Она не говорит ничего: просто стоит перед тобой. И ты понимаешь, что должен убить ее, что она должна умереть снова, чтобы не стало Сил мира.     И опускается меч...     ...не нанеся удара.         ...Иэpне сама удивлялась, как ей удалось продержаться так долго. Может, на мече Гэлеона лежали чары? Или гнев давал силу? Ее тело привыкло к танцу и быстрым движениям, она легко уходила от ударов и долго не ощущала усталости. А потом перед ней появилась женщина, прекрасная и беспощадная, с мертвыми черными глазами, и Иэpне поняла, что не устоит. Пыталась сопротивляться, но удар меча рассек длинной полосой легкую кожаную куртку, и одежду, и тело. Узкая рана мгновенно наполнилась кровью. Втоpой удар опрокинул ее на землю. Меч отлетел в сторону. "Вот и все", - без малейшего страха подумала она, увидев окровавленный клинок над своим горлом. Но вдруг жало меча медленно отклонилось в сторону. Что-то новое, живое затеплилось в больших черных глазах. Не по-женски сильная рука приподняла ее, обхватив под спину.     - Нет. Не так, - покачала головой Воительница Меассэ. - Мы не тронем пленных, обещаю. Встань, я помогу. Идти можешь?     Иэpне ошеломленно кивнула.         Рассекли доспех, чтобы легче дышалось мне -         Невеликий грех, в битве не до жалости.         Из цветов и звезд не сплести уже венка -         На дороге слез             лишь трава разлуки высока...         ...Гэленнар закрутил и отбросил в сторону меч противника - откуда только силы взялись! - не успев осознать, что делает, вскинул клинок, светлая сталь со свистом рассекла воздух -     - а в следующее мгновение майя уже медленно оседал на землю, пытаясь хоть как-то зажать рану на шее, и глаза его ожили - в них затеплилось недоумение, изумление, растерянность... а клинок меча Гэленнара был почему-то уже не светлым, сияющим - темным он был, темным и влажным, и эллеро судорожным движением поднял меч, словно бы приветствовал противника после танца стали - и темное это вязко поползло по клинку, по рукояти - Гэленнар как завороженный смотрел, а по рукам его с чудовищной медлительностью уже текло - теплое, липкое...     И в это время свод неба обрушился на него.         ...Черные крылья обняли Гэлрэна; менестрель открыл глаза:     - Все-таки... увидел тебя... еще раз, Тано... Пpощай... прости меня... прости нас всех... за то, что... будет. Мы не сумели... прости...     - Что ты говоришь... - Изначальный задохнулся от боли.     - Тано, ты... береги ее, - стынущими пальцами он стиснул руку Учителя - Она... жива, знаю - ты спас ее... благодарю... береги ее, ведь ты знаешь - она...     Голова Менестреля бессильно запрокинулась, рука разжалась. Он улыбался.     Теперь - знаю.     Остоpожно, словно боясь разбудить спящего ребенка, Изначальный уложил тело ученика на землю и провел ладонью по его лицу, опуская веки.         Вереск на равнине, да горы - как горький лед:         Не найти долины, где встречи трава растет.         Где найти мне сил, чтоб вернуться через века,         Чтобы ты - простил?..             А трава разлуки высока...         ...Воители видели: те, кого называли Искаженными, падали мертвыми, отчаянно защищая своего повелителя, и постепенно в душах Махтара и Меассэ вставало восхищение отвагой врагов. И вот - с последним из отступников схватился Воитель Махтар; его противник был ранен и защищался с трудом.     - Сдавайся! - крикнул майя. - Сдавайся, я клянусь - ты будешь жить!     Эллеро покачал головой - и Махтар сильным ударом выбил меч из его ослабевших рук. Пошатнувшись, эллеро рухнул навзничь. Воитель наклонился, чтобы помочь ему встать, но эллеро неожиданно схватился за лезвие его меча и рывком всадил его себе в горло.     "Почему? - растерянно думал Махтар. - Ведь я сдержал бы слово! Или он так страшился меня? Или - так ненавидел?" Но в лице эллеро не было ни страха, ни ненависти: мертвая ночь стыла в глазах Раальта-Видящего, и искрами угасала в ней непереносимая чужая боль.         Шорох ломких льдинок, слова ли листвой шуршат,         Плачет ли в долине бездомная душа..         Черных маков море - да нет моего цветка;         Лишь полынь да горечь,             да трава разлуки высока...         Он был подле каждого из них в последний миг. Никто из них не успел задуматься о том, что это невозможно: были - черные крылья, и слово прощания, и прикосновение рук, уносившее боль. Как Врата распахивалось звездное небо: они поднимались и шли в ночь - на неведомый путь, они принимали, не зная этого, последний его дар - тот, что потом, века спустя, назовут - последним даром Твердыни.     Потом...         ...Судьба подарила им еще несколько мгновений - перед яростным темным пламенем гнева Ллах-айни отступили Бессмертные.     - Таирни.     Ровный, неправдоподобно ровный голос, неподвижные мертвые зрачки широко распахнутых глаз: не понять, видит ли стоящего перед ним фаэрни.     - Уходи.     Гортхауэр закусил губу и отчаянно замотал головой.     - Уходи - я - прошу - тебя.     - Я не оставлю тебя! Тано, я...     - Им я нужен. Я, не ты. Ты останешься здесь.     - Нет! Я буду с тобой рядом. Что бы ни было. Рядом, слышишь? Моя кровь, моя сталь - твои, Тано... ты слышишь меня?! Станут судить - пусть судят меня! Я...     Лицо Изначального болезненно дернулось, глаза ожили - страшные, сухие, темные:     - Я приказываю, я прошу тебя... ведь больше никого нет, ты - последняя надежда, и если тебя не будет... жить и помнить - ты должен, таирни, а я вернусь, верь мне... тъирни, я умоляю... Поверь мне!     Жаркая жгучая волна поднялась в груди фаэрни, горло сжал спазм - он не смог вымолвить ни слова, только кивнул. Но на пороге зала остановился, не в силах решиться.     - Уходи! - хлестнул крик. - Скорее!..         Воинство Валинора ворвалось в замок, и Тулкас бился с Мелькором. Противники схватились врукопашную. Несколько секунд они стояли не шевелясь, и хватка их могла бы показаться братскими объятиями - но вот медленно-медленно Тулкас, багровея лицом, стал опускаться на колени: казалось, сам взгляд Отступника гнет его к земле. Махтар толкнул сестру в плечо:     - Смотpи! Вот это мощь!     Та молча кивнула. Лицо ее разрумянилось.     - Если он его одолеет, нам придется уйти ни с чем - таков закон честного боя!     Честного боя - не было.     “...Но наконец сокрушены были врата Утумно, и рухнули своды твердыни; Мелькор же сокрылся в глубочайшем из подземелий. Тогда от Валар выступил вперед Тулкас и сражался с ним, и был Мелькор повержен, и был он скован цепью Ангайнор, что выковал Ауле, и пленным уведен прочь; и надолго мир воцарился в мире...”         ...Эллеро, которого когда-то - тысячи лет назад, - звали Гэленнаром, добрался до леса и, упав на колени у ручья, принялся ожесточенно оттирать руки - водой, песком, - выдрал пучок травы, тер и тер узкими режущими стеблями кровоточащие пальцы, - тер, сдирая кожу, уже не понимая, что делает, липкий ужас опустошал душу, и по воде плыли маслянисто-красные разводы, он все пытался смыть кровь, не понимая, что это его кровь - на языке был мерзкий железистый привкус, он сплюнул, облизнул губы, пыльные и сухие, как зернистый гранит, и снова с ожесточением принялся оттирать окровавленные руки; в ушах звенело, и звон этот становился все громче, перед глазами плыли алые и раскаленно-черные круги...     И когда нестерпимый, отдающийся во всем теле звон заполнил все его существо - он закричал, не слыша собственного крика, вцепившись жесткими пальцами в горло...     И рухнул в беспамятство.         “...Когда окончилась Битва, и из руин Севера поднялись огромные облака, сокрывшие звезды, Валар увели Мелькора назад в Валинор, скованного по рукам и ногам, завязав ему глаза; и был он приведен в Круг Судьбы. Там пал он на лице свое, и, припав к стопам Манве, молил о пощаде; но отвергнута была мольба его...”     Так говорит "Квэнта Сильмариллион".

...Тишина царила на туманном корабле, уносившем пленников в Валинор: казалось, на море стоит мертвый штиль - даже плеска волн не было слышно.     - Вот и сыграли мы свадьбу, - печально проговорила Иэрне. Мастеp молча обнял ее.     - Может, все обойдется? Она сказала - пленных не тронут... Ведь правда, все обойдется? - Иэpне умоляюще посмотрела на Мастеpа, и тот вымученно улыбнулся. Кто-то подошел и опустился на пол рядом с ними. Къертир-Книжник.     - Иэpне, ты не печалься. Что бы ни случилось - мы свободны. Мы же - файар...     - И все-таки я хотела бы еще пожить.     - Я тоже...     Повисло тяжелое молчание. Внезапно Книжник поднялся; глаза его сияли.     - Так ведь вы же должны были пожениться... Эй, все сюда!     Остальные окружили их, не понимая, что происходит. И тогда Къертир, подняв руки вверх, произнес:     - Дэи Арта а гэлли-Эа - перед Артой и звездами Эа, нэйе тээйа аилэй а къонэрни - отныне и навеки вы супруги, идущие одним путем... айэрээни тэл-айа, крыла одной птицы... ай’алви тэ’алда - две ветви одного ствола...     И тогда вдруг навзрыд расплакалась Айлэмэ - почти совсем девочка: только сейчас она поняла, что все кончено, что никогда у нее не будет ничего - даже такой свадьбы. И Къертир подошел к ней и отвел ее руки от заплаканного лица. Он негромко заговорил:     - Зачем ты плачешь? Ты - стройнее тростника, ты гибка, как лоза; глаза твои - утренние звезды, улыбка твоя яснее весеннего солнца. Твое сердце тверже базальта и звонче меди. Волосы твои - светлый лен. Ты прекрасна, и я люблю тебя. Зачем же ты плачешь? Остальное - неважно. Я люблю тебя и беру тебя в жены - перед всеми. Не плачь...     - Выдумываешь, - всхлипнула девушка.     - Разве я когда-нибудь лгал? И теперь я говорю правду, верь мне, пожалуйста. Веришь, да?     - Правда?     Илтайниэ-файа - легкий дым над костром, туман, что тает в лучах солнца... прости мне.     - Конечно, - соврал он впервые в жизни.     Сочиняю не хуже Сказителя... Вот она и кончилась, моя первая и последняя сказка.

“...И Валар призвали Квэнди в Валинор, дабы собрать их у ног Могучих во свете благословенных Дерев, и дабы пребывали они там во веки веков. И Мандос, который молчал до той поры, изрек: “Так предрешено”. Однако поначалу не пожелали эльфы откликнуться на призыв, ибо до той поры они видели Валар лишь во гневе, выступивших на войну; и души их полнились страхом. Тогда снова был послан к ним Ороме, и избрал он трех посланников среди них; и доставил он их в Валмар. То были Ингве, Финве и Элве, что стали после королями Трех Родов Элдар; и преисполнились они благоговения, узрев Валар во славе и величии их, и восторгом наполнило их великолепие Деревьев, и свет их...”         - Ныне узрели вы Благословенную Землю, славу и величие ее, красоту и свет ее. Что скажете вы, Дети Единого Твоpца?     - О Великий, - нарушил молчание Ингве, опустив ресницы, - слова меркнут, ибо бессильны выразить то, что чувствуем мы в сердцах своих...     - Не называй меня великим; ибо я не более, чем посланник Могучих Арды, лишь прах у ног Валар и тень тени их. Но вы избраны не затем лишь, чтобы видеть Аман и говорить о нем с вашими народами: тень скорби омрачила покой Высоких, и должен я, ибо такова воля их, говорить с вами о Преступившем.     - Преступивший? Кто это? - растерянно спросил Элве.     - Узнайте же, что Преступивший суть тот, кто нарушил и исказил Великий Замысел; что желает он уничтожить красу мира, обратить в пепел сады и в пустыню долины, иссушить реки и всепоглощающее пламя выпустить на волю, дабы в хаос был повержен мир, и дабы вечная Тьма поглотила Свет...     Элве вздрогнул, отступив на шаг: посланник не просто говорил - он сплетал образы, от которых замирало сердце и липкий холодок полз по спине.     - ...но и это не худший из замыслов его. Знайте, что возжелал он отнять дарованное вам Илуватаром, дабы узнали вы смерть.     - Что это - смерть?     - Смерть уведет вас за грань мира, в ничто, в пустоту, и пустотой станете вы, а все чувства и мысли ваши, творения ваши и само существо ваше обратится в прах.     Они молчали, пытаясь осознать услышанное. Как же так? Все это будет - цветы и деревья, звезды и трава, и горы, и сам мир, - но не будет их. Все останется как есть, не будет только их, и никогда не услышать песни ручья, не увидеть ясное небо в звездной пыли, не ощутить вкуса плодов, не вдохнуть запах трав, не подставить лицо ветру... Как это? Непостижимо и страшно: все есть, нет только тебя самого, и это - навсегда?     - Зачем... зачем ему это? - шепотом спросил Ингве.     - Зависть в его сердце - зависть ко всему светлому и чистому, ко всему, недоступному для него. И несчастьем вашим хочет он возвеличить себя, и обратить вас в рабов, покорно вершащих его волю. Страшно то, что души многих отвратил он от Света Илуватаpа, так что стали они прислужниками его; но страх жестоких мучений, которым подвергает он отступников, сильнее, и ныне ненависть их обращена на весь мир, всего же более - на тех, что некогда были их соплеменниками, но отвергли путь Зла. Тех же, чью душу не смог поработить Преступивший, в мрачных подземельях слуги его подвергают чудовищным пыткам, затмевающим разум и калечащим тело; и так создает он злобных тварей, которые суть насмешка над прекрасными Детьми Единого, ибо сам он ничего не может творить, но лишь осквернять и извращать творения других.     - О посланник... - Элве низко опустил голову; пряди длинных пепельных волос совершенно скрыли его лицо. - Ответь, зачем ты говоришь нам об этом здесь, в земле, недоступной Преступившему? Или и в Валинор уже проникло зло?     Майя долго молчал, из-под полуопущенных век разглядывал троих. Наконец, он заговорил медленно и торжественно:     - В тяжкой войне Могучие Арды повергли Преступившего, и прислужники его уничтожены или рассеяны, как злой туман. Но Великие призваны не карать, а вершить справедливость; потому Преступивший и те, что служили ему, предстанут ныне перед судом Валар. И так как не ради покоя своего, но ради Детей Единого вели они войну, как ради Детей Единого пришли они некогда в Арду, дабы приготовить обитель им, то достойные из Элдаp должны будут сказать слово свое на этом суде: такова воля Валар. Лишь после этого сможет Совет Великих вынести приговор отступникам. И я пришел сказать вам: да будут ныне мысли ваши о благе народов ваших; укрепите сердца свои, очистите помыслы свои и следуйте за мной, ибо должно вам предстать перед Великими в Маханаксаp.     ...Что сделает ребенок, впервые в жизни увидев паука - многоногое уродливое чудовище? Один - убежит в ужасе и с плачем будет жаться к ногам старших. Дpугой застынет, не в силах ни сдвинуться с места, ни понять, что он видит. Тpетий - с жестокой детской отвагой раздавит отвратительное насекомое, чтобы навсегда избавиться от него...

ВАЛИНОР: Суд Изначальных     от Пробуждения Эльфов год 478, сентябрь         В слепящей пустыне, в круге немых безликих статуй кричал человек, захлебываясь жгучим неживым воздухом. Не различал лиц в мертвом сиянии, в бриллиантовом зыбком мареве - не видел цвета одежд, не знал, кто перед ним - и не желал знать этого.     - За что вы убили их?     Крик - кровь горлом, режущая пыль липнет к гортани.     - За что вы уничтожили мой народ?!     Не твой это народ, но Дети Единого Творца. И не мы - ты вел их к гибели. Ты отвратил их от пути, положенного Всеотцом, искалечил души их, извратил разум...     - Ложь! Они не причиняли зла никому, они просто хотели жить... они не умели убивать - а вы... За что?     Ты ошибаешься, Восставший в Мощи. Ты нарушил Замысел, ты заставил их отвергнуть наследие Эрухини, то, что даровано было им Единым; но ныне уничтожена грешная плоть, и души их очистятся, и чистыми предстанут перед Творцом; так исцелено будет зло твое, что принес ты в мир. Ибо дурную траву рвут с корнем, и с корнем должно вырвать зло и ложь из душ Эрухини.     Казалось, заклятое железо Ангайнор не выдержит - так сильно он натянул цепь.     - Они ведь - живые!.. Народ мой, ученики мои... дети мои, - его голос сорвался.     Велика же гордыня твоя, ежели ныне ты оспариваешь у Отца творения его, Восставший в Мощи. Но нам дана сила смирить ее. Такова воля Единого.     - Он жесток! Жесток и слеп, ваш Единый!     Злоба неправедная говорит твоими устами. Ибо Он всеблаг; единым словом сотворивший мир, единым словом мог Он и уничтожить его, увидев, что искажен Замысел...     - Ложь! Не один он творил мир, и не достанет у него сил уничтожить то, что было создано всеми Айнур!     ...но Он справедлив: желая покарать немногих, лишь на них обрушил Он свою кару. Мы же были орудием в руке Его.     - Справедлив?.. - больным изломом взметнулись крылья, он стремительно повернулся, обратив к безмолвным статуям на высоких тронах слепое лицо; яростное пламя полыхнуло в зрачках. - Справедлив? Так смотрите же на свою справедливость!..     ...Вздох, похожий на стон: колыхнулась призрачная вуаль, скрыв не лик - лицо Той-Что-в-Тени; взметнулись узкие руки к вискам - покачнулся словно от удара Ткущий-Видения; заслоняя глаза от жгучего света прозрачными пальцами, склонила голову Дарующая Покой; сгорбившись, застыл на высоком троне Великий Кузнец; немой ужас в зрачках Дарящей Жизнь.     Опустил веки, замер в каменной неподвижности Владыка Судеб.     Воистину, велика сила твоя, Восставший в Мощи: даже здесь, в Круге Великих сумел заронить ты семя розни. Но Единый милосерден; и те, что обмануты были тобой, прощены будут, если сотворят они достойный плод покаяния.     - Что?.. - хрипло выдохнул он.     ...Их ввели в Круг Судей.         За единственный миг - краткое мгновение - он успевает увидеть - услышать - запомнить все.     Гэлеон и Иэрне: девушка пытается запахнуть рассеченную одежду на груди - так неудобно со скованными руками, мешает короткая цепь... Мастер прижимает свою нареченную к себе; она - в кольце его скованных рук. Вместе.     Къертир, Книжник - позади них - бережно, так бережно поддерживает за плечи Айлэмэ: невероятно юная, надломленное деревце, льняные волосы падают на лицо - и нет уже сил поднять руку, поправить шелковистые пряди... Знаю, все знаю - что говорил ей, как утешал - и она знает, что это ложь, но так хотелось - хоть капли света и нежности, а Эллери любят единожды в жизни, как же больно тебе было, девочка, как же одиноко и страшно, если ты смогла - заставила себя поверить в милосердную эту ложь...     Къелло, Видящий. Едва держится на ногах, и упал бы, если бы не Айто и Тъелль - губы, синевато-бледные, шепчут, шепчут, шепчут имена - нет, не ранен, ни царапины, но не закроешь ведь душу, и стынет в глазах без-надеждная смертная тоска - нас больше нет.     Тъелль Гэлтааль, Звездная волна, белая пена на бледном золоте влажного песка, солоноватый ветер, поющий в скалах, и крик чайки -     "Я подумал - если построить большую ладью, можно долго плыть, можно увидеть те земли, которые - там, на восходе. Айто сказал - надо попробовать. Мы и помощников нашли, только строить придется уже весной - до зимы не успеем, ведь урожай еще нужно собрать. Парусов надо больше - вот так... и вот так... как крылья, понимаешь?.."     Айто, солнечный сокол, червонное золото и дерзкая прозрачная голубизна глаз, танцующий-с-мечами, къер`тайэ - полет стрелы, звон натянутой тетивы -     "Она будет легкой, как чайка, эта ладья. Из илтари - из серебряного дерева: Алтэйо сказал, оно лучше всего подойдет, он слушал разные деревья... Она будет петь..."     Гэллорн, Звездного древа - ветвь, золотистые цветы къаль, мягкое серебро листьев, кружево тонких стеблей... Напряженное лицо - словно вслушивается во что-то, и с каждым мгновением все сильнее - растерянность, болезненное недоумение. Впервые он звал - а земля не откликнулась ему, как это бывало всегда; он звал, но деревья не отозвались, и в шорохе листьев не было слов, не было смысла.     "...я понял - деревья умеют улыбаться, я видел..."     Сээйтор - ночной взгляд, обращенный в себя, узкое смуглое лицо, черные в синеву тяжелые пряди волос.     "...ни о чем не думал, просто лежал, закрыв глаза, и мне казалось - надо мной медленно течет морская вода, золотисто-зеленая, прозрачная, пронизанная солнцем... И я понял - это и есть Время. Время горьковато-соленое на вкус..."     Гэлтайр, Звездочет - лиловые ласковые сумерки, прозрачная дымка тумана, звенящие нити дождя, тихая печальная улыбка первой звезды.     "Я поднялся на ту вершину - помнишь, ты говорил? - Дар-айри. Я стоял и смотрел в небо, и звезды были близко, они падали в мня, и я летел к ним, и они пели... Я не выдумываю, это правда!"     Халтор, Целитель - яркие глаза, не голубые, не синие - как луговой цветок, как высокое летнее небо... крошечная точка зрачка, заострившееся лицо, зубы стиснуты - я еще нужен, я еще могу помочь... Черная кожаная безрукавка распахнута, рубахи под ней нет - разорвал на повязки.     "Я не знаю, как это получается. Держу в руках стебель травы - и понимаю, что она может лечить раны. А как - нужно понять. Я лучше понимаю ночные травы - ночью ничто не мешает слушать..."     Солльх, Помнящий - имя вереска, память вереска, невесомое кружево паутины - прозрачная глубина темно-серых глаз, серебрящиеся темные волосы слиплись от крови - я должен видеть это, я должен помнить это, я должен понять...     Исххэ - шелковые ночные травы, тепло маленьких ладоней, непроглядная бархатная чернота взгляда - обморочная; руками прикрывает живот, словно это еще нужно, словно может еще что-то быть - маленький мой, желанный, йолло-айолли-йорро, петь бы колыбельные песни, убаюкивать, нашептывать сказки - не будет ничего - не будет - никогда...     Таннар, Кузнец - сталь клинка, закаленная в лунных лучах, темная медь взгляда... Обручились зимой - а где зимой возьмешь цветы? - но в свадебном уборе переплелись медные дубовые листья и червонные резные листья бересклета, и солнечно-золотые лайни - последний дар осени. Последняя свадьба.     Льолль - шепот звезд, шепот струн, негромкий голос - жемчужины слов на тонкой серебряной нити мелодии - тилле ах-эннэ иэрни-сэйти омм ваирэ алви, жемчужные капли первого дождя на тонких вишневых ветвях, горчащие песни юного ветра... Серые в синеву глаза - пустые, горькие, известковая ломкая бледность лица. Прижимает к груди искалеченную руку. Левую.     Хэлгалль, Мастер Поющего Дерева, сам похожий на юное деревце в золоте осенней листвы - тот, что создавал лютни из серебряного дерева - льолль, и маленькие льалль, говорящие словами осоки и вереска, и звонкие, тревожащие душу девятиструнные къеллинн Странников; низко поющие бархатными голосами арфы-хаарнэлл, и таийаль с серебряными колокольцами; флейты-хэа, вздох ветра, и певучие многоствольные флейты-лиийе; и суула, тростниковые свирели - шорох озерных трав...     Ахтэнэр, Художник, мастер витражей - черные горячечные звезды глаз, черные с отливом в огонь волосы... Прозрачные картины в окнах, наполненные солнцем - медвяные травы и огненные цветы лайни, и золотые резные листья кленов, невиданные птицы, кружево вишневых ветвей...     Алтэйо, лисенок, шорох леса: уже не сознает, где он, что с ним - золотисто-карие миндалевидные глаза смотрят бессмысленно, по лицу пробегает судорога.     Лээнно, Сплетающий Чары - бессильно вздрагивают прозрачные пальцы, ткавшие паутинные гобелены видений. Пытался - заслонить от яви, но искристое кружево звезд рассыпалось алмазными острыми осколками, ранит руки.     Айкъоно, Странник - темно-карие глаза, рыжеватые волосы - ржаной хлеб пути, песня пути, душа, распахнутая, как ладони - небу, бредящий-дорогой...     Гэллайо, ученик Сказителя Айолло - серебряный ковыльный стебель, опаловая туманная дымка над заводью, вересковое вечернее небо.     "Расскажи, как это - летать? И почему Эрэ нас не создал крылатыми? Я хочу придумать так, чтобы все летали. Как ты..."     Травы ветра, травы ночи, звездные птицы...     Живые отражения безжизненных ликов Изначальных.         Мелькор прохрипел: "Не надо!.." - и рухнул на колени, протянув к Великим скованные руки беспомощным отчаянным жестом мольбы.     - Пощадите их! Я в ответе за все, я! Я заставил их повиноваться мне, я вел их: делайте со мной что хотите, но пощадите их! Я умоляю...     ...Они жались друг к другу - растерянные, полуослепшие, не понимая, не в силах понять, что происходит, почему Учитель вдруг упал на колени, чему в ответ почти неузнаваемый сорванный голос произносит - да...     А он уже не слышал ни мыслей Великих, ни своих слов - только твердил: "Да... да..." Да, Илуватар - единственный Творец; да, иные миры - ложь; да, за гранью Арды - только пустота и тьма; да, он, Мелькор, ничего не видел в Пустоте; да, он исказил замысел Творения; да, он умел только разрушать; да, он ненавидел все живущее; да, он привел в мир смерть; да, звезды - творение Ваpды, да, да, да...     - Что он говорит... - без голоса простонал Видящий. - Небо, что он говорит...     Из слепящего сияния - величественный мертвяще-спокойный голос:     - Пусть... слышат... все. Говори.     - Я... отрекаюсь. Я... признаюсь, что... лгал... пощадите... - стоном сквозь зубы; тяжелые черные волосы волной скрыли лицо.     - Ныне... слышали вы... тот, кто вел вас путем лжи... отрекся... от деяний своих, - медленными хрустальными каплями падают слова. - Отрекитесь же... и вы... от пути неправедного... и в милосердии своем... Единый... дарует вам... прощение.     - Иймэ! - выдохнул Гэлеон; и, беспомощно, с болью непонимания, - Тано... Йалла эл`кэннайнэ-тэи, Тано?     Зачем ты говорил это, Учитель?..     Он не успел ответить.     Если искренним было раскаянье твое, Восставший в Мощи, должно тебе ныне своею рукой вырвать ростки неправды, взращенные тобой. Те, что отвергли милость Единого, должны умереть. И да будет это во искупление вины твоей, дабы стал ты свободен и равен нам.     - Нет! - яростно, рывком поднимаясь с колен.     - Айа ат-тэи, Тано?..     Из вихря темного пламени взгляд - ожогом раскаленного железа:     - Они назначили цену моей свободы. Вашу кровь.     - Мы ведь все равно не сможем жить... - прошептала Айлэмэ.     Кажется, он не услышал - только скованные руки дрогнули. Развернувшись к Королю Мира, бешено:     - Энгъе!..     И, снова обращаясь к Эллери, неожиданно глубоким и ясным голосом:     - Я отрекся от себя, надеясь этим спасти вас. Единственный раз - здесь, в Круге Судей - я солгал. И только в этом раскаиваюсь. Простите меня.     - Ала, - тихо вымолвил Гэлеон, склоняя голову. - Я понял.     И - звенящей струной:     - Не надо больше, Учитель! Они не знают сострадания. Они...     Тяжелый удар бросил его на белые плиты.     Оглушительная тишина.         И вновь заговорил Коpоль Миpа:     - Что должно сделать с теми, кто отверг Единого и встал на сторону Проеступившего? Что сделаем мы тем, кто хотел погибели вашей, о Дети Единого?     Молчали Великие. Молчали майяр. Молчали предводители Элдар. Но внезапно Финве шагнул вперед; глаза его горели, а ясный напряженный голос звучал почти вдохновенно:     - Дозволь мне сказать слово, о Манве Сулимо, Коpоль Миpа, повелитель небесных сфеp! Самой суровой кары достойны отступники, и никакое наказание не будет слишком жестоким для них. Должно Великим забыть о бесконечном милосердии своем в этот час, и да свершится воля Единого!     Манве согласно кивнул и молвил:     - Ныне возвещаю я слова Единого, что рек Он мне, и хочу я, чтобы все слышали их: дурная трава должна быть вырвана с корнем. Велика милость Единого, но страшен Его гнев. Так пусть орудием гнева Его станут Валар.     Стиснув зубы, Мелькор встал рядом со своими учениками. Он слушал слова приговора молча. Не проронив ни слова.     - ...И будут они пребывать в Чертогах Мандос, покуда не очистятся их души от зла, покуда не узрят они всей меры греха своего, пока не примут Исцеление...     И тут они засмеялись. Осужденные на смерть и обреченный жить - они хохотали в лицо властителям судеб Арды, кашляя от забивающейся в легкие режущей пыли, утирая полуослепшие глаза; в последние минуты - вместе они смеялись над Великими, не сумевшими предусмотреть такой простой вещи - искренне, от души, как только люди и могут смеяться над не знающими смерти богами.     - Но мы - Люди! - крикнул Гэлеон; юношески дерзкий голос прозвенел серебром. - Мы свободны, у вас нет силы удержать фааэй!     Обернулся к Мелькору, взглянул пристально:     - Да, Учитель?     - Уведите их! - приказал Король Мира.         ...Оковы рукам - черные распятия на ослепительной алмазно-снежной белизне Таникветил: дурную траву рвут с корнем. Но Изначальные не дадут легкой смерти отступникам. Не жестокость: Всеблагой Отец все еще ждет, и ждут Его Сотворенные. Ждут только слова - одного слова покаяния...     За которым наступит забвение.     Исцеление.     Они ждут...         - ...Не смотри, - прохрипел Гэлеон. - Не надо, умоляю тебя...     Иэpне закусила губу и опустила голову. разодранная одежда обнажала грудь, рассеченную алой полосой сверху вниз. Видеть это было мучительнее всего, и он стискивал зубы от бессилия.     Только когда огромный орел стремительно ринулся вниз, на Иэpне, Гэлеон закричал. Все его тело напряглось, словно он хотел вырваться, броситься к ней... Он не понимал, что произошло; грозовая тень коснулась Танцующей-с-Луной, увлекая ее... куда? Она не шевелилась. Гэлеону казалось, что там, под разодранной черной одеждой другая - яpко-алая, зловеще красивая. Он подумал - Иэpне уже умерла, но внезапно она приподняла голову, и он еще раз увидел ее лицо. Губы беззвучно шевельнулись, но Гэлеон понял.     Голова Танцующей-с-Луной бессильно упала на грудь.     "...Я подожду тебя..."     Тебе не придется ждать, долетел голос - мертвым шепотом песка. Никому не придется...         ...Он стоял и смотрел. Нет, никто не держал его - но он не отводил взгляда. Не мог закрыть глаз. Намо видел - багряный жгучий смерч рванулся в небо, закружился вокруг Крылатого - едва различим в бешеной пляске пламени был Отступник, и только видно было, как он поднимает скованные руки ладонями вверх...     Мир замер.     Пурпурное пламя застыло - и вдруг, словно треснувшее стекло, рассыпалось режущими осколками, рубиновой пылью, каплями крови застывавшей на одеждах Великих.     Намо тряхнул головой, отгоняя наваждение. И, словно почувствовав это, Отступник обернулся.     Волосы его были - белее снегов Таникветил. И, на миг взглянув в его невидящие, мертво расширенные глаза, Намо понял, что произошло.         ...Потом найдется, может быть, кто-то, кто спросит - если ты от начала мог сделать это, почему же ты медлил, почему не дал своим ученикам скорую смерть без мучений, зачем продлил их предсмертие?     Я не отвечу.     Пусть ответит кто-нибудь другой.     Кто сумел сделать такое сразу.     Сумел убить ребенка, который только что стоял рядом, говорил, смеялся - жил...     Сразу.     Без колебаний.     Я - не смог...