РАЗГОВОР-V
- ...Ограничение рождаемости? - Гость, кажется, удивлен и шокирован. Огонек свечи вздрагивает, колеблется - Собеседник взмахнул рукой, в голосе его слышится легкая досада:
- А вы можете предложить что-то лучшее, мой уважаемый Гость? Мир, полностью заселенный постоянно враждующими между собой орками? Или, может, по-вашему, лучше “отдавать зверю” тех младенцев, которые оказались “лишними” в племени?..
Некоторое время Собеседник молчит; потом добавляет - уже не досадливо, скорее, с сожалением:
- Кстати сказать, и в более поздние времена бывали случаи, когда они возвращались к прежнему обычаю…
- Закон… - Гость задумчиво молчит. - Знаете - возможно, это и разумно - хотя звучит странно, на мой вкус. И все-таки, возвращаясь к происхождению орков вообще: значит, зло - это Пустота и то, что идет от нее?
- Сама по себе Пустота не может быть ни злом, ни добром; но она привносит в мир - в любой мир - искажение, нарушает гармонию того, с чем соприкасается. Потому для мира то, что искажено Пустотой, - уродливо и неприемлемо. Для мира это зло.
- Значит, все-таки, орки - зло? И Книга просто приписывает их создание не Мелькору, а некоей новой сущности - Пустоте?
- В сущности этой ничего нового нет - если вспомнить рассказ о гибели Дерев Валинора. Мелькор пытался исцелить орков.
Похоже, это заинтересовало Гостя:
- Вы хотите сказать, что были и какие-то другие орки? Исцеленные? И это те самые “северные иртха”, упоминавшиеся в тексте Книги?
- В ваших словах, - замечает Собеседник, - слышна изрядная толика недоверия.
- Еще бы! Я никогда не думал, что хотя бы кому-то из тех, кто знаком с летописями Арды, может прийти в голову... скажем так, заступаться за орков.
- Дело не в заступничестве. У вас ведь не вызывает сомнения то, что эльфы, гномы и люди все разные? Что у них есть различные народы, кланы, племена со своими обычаями, верованиями, образом жизни? Нет. Есть ли причина отказывать в этом оркам? Ведь не одно племя, не два - их было великое множество, и жили они в разных местах, и даже внешне различались очень и очень сильно... Искаженные или нет, предвиденные или непредвиденные, но они ведь тоже живые существа! И даже при том, что они зло для мира, навряд ли они были врагами себе: любое живое существо стремится выжить, продолжить свой род, охранить потомство. Если мы полагаем, что орки - это эльфы-звери, то у зверей это стремление еще сильнее. Если мы не отвергаем мысль о том, что орки наделены разумом, то, значит, вполне логично предположить, что у них наличествовала какая-то культура, пусть и дикарская, с нашей просвещенной точки зрения. Подумайте - ведь они в какой-то мере пасынки мира, их земля не станет одарять так, как эльфов. Она их терпит, скорее - и терпит с трудом. Потому неизбежно поклонение силам природы, от которых орки настолько зависят: у них будут духи леса, скал, охоты... духи рек и озер, небесные духи, снежные духи... А где вера и поклонение, там обряды, шаманы, жрецы... Впрочем, думаю, к этому разговору мы еще вернемся. Дальше Книга рассказывает об Эльфах Тьмы. Мы остановились на том, что они пошли следом за Мелькором в землю-под-звездой...
ЛААН ГЭЛЛОМЭ: Странники
от Пробуждения Эльфов годы 33-150-е
...То было лучшее из времен: время надежды, время веры и мудрости. То было время рождаться и время строить; время сеять и время растить; время смеяться и время говорить; время искать и время любить; время миру...
Они поселились в горном замке - Вала называл его прохладно-печальным словом Хэлгор; но это, говорил он, на первое время - у фааэй должен быть дом.
А несколько месяцев спустя Странники нашли - Долину.
Долина эта между двух рек, бегущих с гор, заворожила их чуть печальной красотой и мерцающей тайной тумана, поднимавшегося от воды, полумраком леса и песней тростника в заводях, и колдовскими цветами, прохладой мхов на каменистых склонах и кристальной чистотой ручьев.
Здесь, говорили они, мы останемся.
Здесь, говорили они, будет наш дом.
И Учитель улыбался.
В рассветные часы бывало так, что дымка тумана не таяла под лучами солнца, а поднималась вверх невесомым облачным покровом, и солнце тогда становилось похожим на бледный жемчуг; только к вечеру кисея облаков рассеивалась, и смотрели на землю холодные низкие звезды.
Учитель, спросили они, есть у этой долины имя?
Нет, ответил он.
Лаан Гэлломэ, сказали они. Пусть зовется - Лаан Гэлломэ, чашей звездного тумана, долиной вечерних звезд. Тебе нравится?
И Учитель улыбался.
Здесь были деревья, чьи ветви весной клонились под тяжестью белых цветов, а осенью на них зрели красные в черноту мелкие ягоды, горьковатые и терпкие; и были серебристые сосны, а в реках плескались рыбы, и течение колыхало тонкие шелковистые нити водорослей, а на отмелях можно было отыскать съедобных моллюсков и мерцающие изнутри перламутром раковины жемчужниц.
И здесь Эллери строили свои дома из золотистого дерева, тонким узором резьбы обрамляли окна, перебрасывали через речные потоки кружевные мосты.
Земля щедра к тем, кто умеет слушать и понимать ее; потому от начала она одаривала старших своих детей. Но Арта - не Аман Благословенный: здесь бывает и дождливая осень, и суровые зимы, и холодные весны. Здесь не потекут реки медом и молоком - не взойдут хлеба и не вырастут сады по единому слову Йаванны Кементари, и дичь волей Ороме не пойдет в силки, а веление Ульмо не наполнит сети рыбаков...
Они отыскали дикую рожь и пшеницу, научились пахать поля и растить хлеб. Они приручили диких коней и коз, они пряли шерсть и лен, ткали полотно и окрашивали его красками из золотоцветной лапчатки, череды и охры, из дрока, коры дуба, ясеня и дикой яблони, из трилистника, таволги и бессмертника... Брали кору ивы и дуба, чтобы дубить кожу, и ставили на реке верши из гибких ивовых прутьев. Они научились делать ульи и переселяли туда рои диких пчел; они принесли в Долину саженцы яблонь и слив и развели сады - весной Долина тонула в белой, бледно-розовой, нежно-лиловой пене цветов. Они отыскивали рудные жилы, жгли уголь, ковали металл, варили стекло и гранили камни...
...Почему ты не привел их сюда, Тано? Ведь ты же для них сотворил Долину, я знаю!
Мне хотелось, чтобы они нашли ее сами...
Через десятилетия еще два народа поселились в Северных землях: юго-западные лесистые предгорья Гор Ночи стали домом Измененных-иртха, а на Острова Ожерелья пришло племя Смертных-файар, называвших себя Странниками Звезды - Эллири...
- Тано, почему у тебя нет дома?
Он растерялся:
- Как же - нет... А Хэлгор?
- Нет, - Тьоллэ задумалась, подбирая слова. - Это не то. Гор’ тай-арн - камень, скалы... почему у тебя нет такого дома, как у нас? Ты ведь сам говорил - у файа должен быть дом. Лэртэ.
- А ведь и правда, - немного смущенно улыбнулся он. - Я как-то не думал об этом... Будет, конечно! Буду жить с вами. Вот и Гортхауэр уже подумывает перебраться в Гэлломэ. Только сперва для вас. Ну, да что ты? Разве Хэлгалль не тебе в венок вплетал лайни?..
...и была эта невероятная удивленная радость обретения: хрустальными каплями родниковой воды, шелковым шелестом трав, птичьей песней, рассветным солнцем - та же сумасшедшая весенняя радость и непокой, испытанные единожды, возвращавшиеся снова и снова, каждый раз - по-иному, истинностью слов: мир мой в ладонях твоих - кор-эме о анти-эте, таирни.
Потому что каждый видит свои оттенки в бездонном летнем небе, свои песни слышит в кружении осенних листьев и шелесте трав, угадывает свое в огненных и лиловых облаках заката.
Гэлломэ, Лаан Гэлломэ - гэлли-тинньи, смеющееся серебро звездных бубенцов...
Он слышал их всех - все голоса, чувства, движения души; радостно угадывал еще не родившиеся замыслы, несложенные стихи - так в бутоне цветка пред-ощущаешь легкий пьянящий запах и лунную белизну полупрозрачных лепестков.
Так они стали, эти цветы - песнью сумерек, лунного светящегося тумана, пронизанного нотами звезд и нитями предчувствий: иэлли. И, когда касался хрупкого чуда лепестков, казалось ему - летящие души держит он в ладонях.
Он говорил цветами и травами: сумеречно-лиловые вечерние кубки айолли - и хрупкое кружево гэллаис, готовое растаять от тепла дыхания; огненные, наполненные пламенем солнца лайни - и предрассветные пьянящие соцветия элгэле;
Гэлломэ, Лаан Гэлломэ - тихий перезвон аметистовых колокольцев...
Он жил - на одном дыхании, на счастливом вздохе; юным ветром над пробуждающейся в улыбке снежных и золотых первоцветов землей - он пел и смеялся, и смеялись духи лесов, и танцевали в ветвях, осыпая с едва раскрывшихся листьев медвяные капли росы, и танцевали с ними Дети Звезд; и он был - одним из них, и он был - ими, и жизнь была переплетением тончайших легко-звонких нитей, пронизанных солнцем, искрящейся радостью полета - так бывает, когда вдыхаешь хмельной воздух рассвета, и весь мир бьется сердцем в твоей груди, и хочется петь, смеяться и плакать, и не можешь найти слов, сам становясь песнью: истаивали слова, становясь ненужными - был порог счастья, когда сердце рвалось в небо стремительной птицей, и душа не вмещалась в хрупкий хрусталь фраз -
Гэлломэ, Лаан Гэлломэ...
Крылатый юноша, танцевавший в поющем небе с драконами, смеявшийся и певший вместе с весенними ветрами, он был - Арты, а Арта была - его: по праву распахнутого сердца, распахнутых небу ладоней.
Эллери назвали его тогда - Айан`суулэй-йоллэ, Повелителем Весенних Ветров.
...и мир его был в их ладонях.
...Через века, оглядываясь назад, он понимал с беспомощной растерянностью, что - не знает, как рассказать об этих временах. Он помнил все - каждое лицо, облик и голос каждого; каждый дом, каждое дерево, малейшие детали резных узоров, звон каждой струны; все песни и стихи, все дни Гэлломэ. Но когда пытался рассказать, распадалось все - как расколотый витраж, на тысячи и тысячи цветных осколков, на тысячи и тысячи историй - светлых и печальных, занятных, забавных, радостных, грустных...
И не было слов, чтобы рассказать об этом; и когда он пытался соткать это видение - падали бессильно, перебитыми крыльями, руки.
Потому что - не было мира, который звонкой россыпью звезд приняли они в ладони.
И не было рук, в которые лег жемчужной россыпью тот, юный, рассветный мир, не знавший слова "война".
Солльх.
Не вернуть.
...Они до рассвета засиживались с Къолаpом над картами земель: Тано вычеpчивал их легко и уверенно - изломанные линии побережий, плавные изгибы рек, леса и горы, - а потом долго пытался объяснить что-то о Сфере Мира - Къолаp к этой идее отнесся крайне недоверчиво, и тогда Учитель соткал видение, в котором вокруг огненного шара Саэpэ вращались девять Сфер Миров, а вокруг Арты в свой черед - жемчужина Иэpэ, и убедил-таки: странник наконец стpашно заинтересовался идеей, расспрашивал про далекие острова в Моpе Восхода, и о том, можно ли построить такую ладью, чтобы до этих островов добраться, и почему нельзя плыть в Аман - эта земля ведь гораздо ближе...
Гоpтхауэp, сидевший рядом, смотрел сияющими восторженными глазами (он-то и затеял разговор, рассказав, что есть земли, где мир полагают плоским, имеющим форму огромной ладьи, заключенной в хрустальную сферу) и кивал, во всем соглашаясь с Учителем; если бы тот сейчас сказал, что мир имеет форму куба, должно быть, согласился бы и с этим немедленно - верил он Учителю безоговорочно, как только дети умеют верить взрослым.
Тано уже давно поглядывал на своего первого ученика с легкой усмешкой, видя всё, и всё понимая; но, поразмыслив, вслух решил ничего не говорить.
Как изменила его Арта...
Фаэpнэй созданы взрослыми - если можно так сказать: у них нет детства, как у аpта-иpи. Hо здесь, в Смеpтных Землях, все они - и Оpтхэннэp, и Ити, и Алтаpэн - словно бы стали детьми; стоило только посмотреть, как отчаянно старался Оpтхэннэp выглядеть серьезнее и старше - все-таки первый Ученик, положение обязывает! - и как сквозь эту напускную серьезность прорывалась временами совершенно мальчишеская порывистость и восторженность.
- ...А кстати, - голос Къолара вывел его из задумчивости, - Учитель, я не рассказывал, что тут Айкъоно опять вытворил? Представь себе...
Семья Странников была у них: старшая сестра, золотоглазая Иллайнэ, наделенная даром изменять облик, почти уже не появлялась в Гэлломэ - говорят, пришлись ей по душе какие-то Смертные-файар, и она подумывала даже остаться с ними. Къолар - тот мечтал о дальних дорогах, а рассказы о своих странствиях подробнейшим образом записывал (надо сказать, однако, получалось это у него всегда интересно, да и рассказчик он был хороший, так что от детишек, что своих, что чужих, отбоя не было - вечно забегали послушать). Айкъоно, младший в семье, от всех этих серьезностей был пока далек - ему просто нравилось бродить в неведомых новых землях.
На этот раз, вернувшись, он немедленно явился к Халтору - а вернее сказать, к Сайэллинн, единственной любимой доченьке синеглазого целителя.
- Сайэ, Лли! - весело заявил он и, как был, в сапогах, заляпанных дорожной грязью - Сайэллинн только горестно всплеснула руками - протопал по навощенному полу, гордо водрузив на стол небольшой холщовый мешок. - Держи! Это - тебе!
Девушка поспешно начала вытирать руки - тесто месила, - распустила тесемки и принялась озадаченно разглядывать маленькие невзрачные луковки. Цветы она любила, и Айкъоно, зная об этом, часто приносил из своих странствий семена растений, которых в Гэлломэ не знали. Новые растения приживались - пожалуй, ни у кого в Долине не было такого странного и красивого сада, как этот, отданный Халтором и Алдарэн в полное распоряжение дочери. Правда, таких растений Сайэллинн никогда еще не видела; пока же она разглядывала луковички, Айкъоно повествовал о том, как по дороге чуть было не съел подарок, когда забрел в горы, где есть было - ну, вовсе нечего, но - донес все-таки. Вот.
-...А потом говорит - если будут такого же цвета, как твои глаза, выйдешь за меня?
- А что Сайэллинн?
Глаза у девушки были странного голубовато-лилового цвета, как ласковые летние сумерки. Давно уже у них был уговор: если Айкъоно добудет такие цветы, сыграют свадьбу тут же. Айкъоно не везло; в саду Сайэллинн цвел густо-фиолетовый водосбор и серебристо-лиловые тюльпаны, голубые ирисы и лилово-розовые, как рассветный туман, фиалки с плотными темно-зелеными кожистыми листьями, и вовсе уж неведомые цветы всех оттенков синего, сиреневого, лилового, розового, фиолетового... не было только тех, цвета глаз Сайэллинн. Она бы, по чести сказать, и рада была забыть об этом их уговоре, но Айкъоно, похоже, уперся: сказала найти - значит, найду, и не надо мне никаких поблажек!
- Да она и так согласна, все знают, кроме Айкъоно! Теперь вот опять ждем весны. Лли осунулась даже - если опять будет не то, парень ведь снова уйдет - хорошо, если к лету вернется...
...Невысокие цветочные стрелки были усыпаны сжатыми кулачками бутонов - сперва бледно-зеленых, крошечных, постепенно начинавших обретать цвет - и наконец раскрывавшихся восковыми звездчатыми колокольцами пьяняще-ароматных цветов.
Зеленовато-белых.
Густо-фиолетовых.
Бледно-розовых, как утренний туман.
И...
- Так, - протянула Алдарэн и, закончив созерцать единственный голубовато-лиловый сумеречный цветок, подняла взгляд на счастливо обнявшуюся и прямо-таки сияющую пару.
- Так, - повторила она, и голос ее стал мрачнее грозового облака. - А теперь вот что, дети. Либо. Свадьба. Будет. Сегодня же. Либо. Никогда. Ясно?..
Такого в Гэлломэ никогда еще не было. Больше всего хлопот выпало Алдарэн ("Ну, можно ли так... ты посмотри только, ахэнно, до чего девочка довела себя - ведь на два десятка танар похудела, теперь сколько в швах убирать!.."). Сунувшегося было в дом Айкъоно она вытолкала чуть ли не взашей.
- Но, къэли... но, артэи... за что? - с преувеличенным отчаяньем взмолился жених.
- Я тебе покажу “матушку”! Пух ты камышовый, кермек перекатный!.. Девочка глаза выплакала, пока это платье вышивала - столько лет! - а он еще спрашивает, за что! Иди-иди, уж сколько Лли ждала - не тебе чета, как-нибудь до сумерек потерпишь!..
Управились; и к вечеру - как раз к тем лиловым нежным сумеркам цвета глаз Сайэллинн - все было готово. И были хэлгээрт в весенних, цвета нежной зелени с серебром, одеяниях; и серебряное пение таийаль, и нежный шепот флейт-хэа, и птичьи трели лиийе. И была Сайэллинн - в узком бледно-зеленом платье, расшитом розоватыми и нежно-лиловыми с серебром цветами, с нитями розово-лилового “вечернего” жемчуга в бледном золоте высоко забранных волос...
...Гэлломэ, Лаан Гэлломэ - иннирэ-ниэннэ, лунные росы, жемчуг вишневых цветов - осыпались рано...
ИРТХА: Дух Севера
от Пробуждения Эльфов годы 150-е
Записывает Халтор-йолэнно:
“Йарвха, или Злая трава, растет в лесных чащах, в густой тени. Стебель ее с небольшими шипами, высотой в одну анта; листья похожи на ладони с разведенными пальцами, темно-зеленые, с испода белесые; цветы зеленоватые и невзрачные, собраны в колос. Сок травы Йарвха зеленовато-белый, быстро густеющий, на воздухе же темнеет, становясь бурым; жгучий, надолго оставляет он на коже темные следы. Должно остерегаться, чтобы сок этот не попал в глаза, ибо и малой его капли довольно для того, чтобы ослепнуть.
Ирхи, те, что именуют себя Иртх-хай, Народом Рожденных, смешивают сок Йарвха с медвежьим салом и соком къет’Алхоро, по одной части сока на десять частей сала, томят на огне и оным составом смазывают раны и язвы. Средство это жестокое, ибо больной, коего пользуют им, ощущает ожог, словно бы к ране приложили раскаленное железо, и боль испытывает нестерпимую. Однако ж при этом мазь сия весьма действенна, и за день-два наступает полное исцеление, хотя темный шрам на месте раны остается на всю жизнь. Этим же средством пользовать можно и кожные болезни: лечит хорошо, но остаются после на коже темные пятна, словно бы от недавних ожогов.
Таковы в большинстве своем средства, используемые Ирхи: действуют сильнее и быстрее многих, но лечение весьма болезненно...”
...Хар-ману Рагха медленно перетирает в каменной ступке свежие листья Злой травы. Руки хар-ману покрыты мелкими темными пятнами - там, куда попал едкий сок йарвха.
Ах-ха... Три дочери у матери рода, три остроглазых волчицы, а сын один. Лучший охотник иртх-хай, Рраугнур. Не было у него женщины - уже не будет: рухнувшее дерево придавило, сломало спину. Живой - да все равно что мертвый Рраугнур. Пхут й’ханг, совсем плохо. Ах-ха...
Три луны прошло с тех пор, как Иртха пришли в закатные земли: добрые земли, дичи много по лесам, съедобных корней и ягод, а в горах нашлись просторные пещеры. И духи здешние не тревожили. До этого дня. Волка-однолетку отправили Иртха к духам - пусть брат-волк заступился перед ними за иртх-хай - да не по нраву, видно, пришлась здешним духам волчья кровь. Улахх-кхан сказал - надо, чтобы иртха пошел к духам, лучший - тогда он сам станет улахх, будет хранить племя. Видно, духи сами выбрали, кто. Улахх-кхан пришел к Рраугнуру, сказал ему - тот прикрыл глаза, соглашаясь: говорить не мог. Радуйся, мать рода: быть твоему сыну среди улахх-хай, род хранить, давать удачу в охоте... ах-ха...
Охотники уже ушли в лес - рубить сухое дерево для жертвенного костра. Лучшие шкуры постелят на последнее ложе, три копья и охотничий нож дадут Рраугнуру в дорогу, обрядят его в праздничную одежду; не забудут ни ожерелья из медвежьих когтей, ни вырезанных из кости оберегов. Будет плясать в огненном круге говорящий-с-духами, улахх-кхан, будет бить в тугой бубен, будет звать улах-хай - пусть примут Рраугнура в круг свой... Радуйся, мать рода...
Улахх-кхан Й’нурт недаром слыл мудрым среди Иртха: сама мать рода прислушивалась к нему. Умел он лечить раны и ведал тайны трав; нарекал имена младенцам и испрашивал у духов удачу. Знал и те слова, какими провожают уходящих в обитель духов.
Говорящим-с-духами он стал всего несколько полных солнц назад. Первый улахх-кхан народа Иртха сгинул на заснеженном горном перевале; поразмыслив, Й’нурт решил, что снежные духи, видно, позвали его истинным именем, потому прежний улахх-кхан и не смог им противиться. Так нынешний улахх-кхан стал Безымянным; истинное же имя свое он хранил в тайне.
Улахх-кхан Й’нурт был мудр.
И ныне в круге священных огней он призывал тех, к кому шел Рраугнур.
Медленно, тяжело и гулко ударил большой бубен, улахх-кхан подпрыгнул с резким криком и повел странный диковатый танец. Все быстрее, быстрее танец, все громче гудит бубен, резкие крики сливаются в песнь-заклинание - и внезапно обрываются.
Й’нурт поднял копье, готовясь освободить дух Рраугнура - но тут по другую сторону от неподвижного тела в вихре метели явилась темная крылатая фигура, в первый миг показавшаяся шаману огромной. Пришедший поднял руку, и древко копья переломилось в руках шамана.
Улахх-кхан Й’нурт не был трусом. Застыв напротив пришедшего-на-зов, он отрывисто бросил:
- Ха-артх?
Пришедший не разжал губ, но голос его вдруг зазвучал в голове шамана:
Л’ахх-иргит, Заклинающий-Огонь, звал хозяина этой земли. Я пришел.
Улахх-кхан облизнул пересохшие губы, липкий холодок пополз по хребту: Пришедший знал его истинное имя! Знал - а значит, имел власть и над самим говорящим-с-духами!
Пришедший еле заметно улыбнулся.
Тебе нечего бояться, Л’ахх-иргит. Говори.
- Хасса улахх-хар, - стараясь подавить невольную дрожь, заговорил шаман, - Рраугнур великий охотник. Теперь пусть Рраугнур идет к улахх-хай, пусть говорит перед ними за народ Иртха...
Пришедший-на-зов стремительным движением склонился к охотнику, его длинные чуткие пальцы заскользили по лицу, по груди Рраугнура... замерли. Он выпрямился, глядя на шамана странными светлыми глазами, и на узком лице его больше не было улыбки:
Рраугнур идет со мной в обитель духов. Потом вернется к Иртха. Рраугнуру рано оставлять племя. Я исцелю его.
Он уже стоял, легко, словно ребенка, держа на руках молодого охотника. В мертвой тишине было слышно только, как, не сдержавшись, глубоко вздохнула мать рода, Рагха-Волчица.
- Иртха приносят жертву - молодого волка: улахх-хай недовольны. Иртха тогда посылают к улахх-хай лучшего охотника: улахх-хай не принимают. Какой жертвы надо улахх-хай? - опасливо и недоуменно спросил шаман, кланяясь Пришедшему.
Жертв не надо. Молений не надо. Пройдет три, пять солнц - Рраугнур вернется, сядет на медвежью шкуру у очага матери рода. Здоров будет. Будет великим охотником. Я сказал.
Черные крылья обняли тело Рраугнура, дух-Хозяин прикрыл глаза - и, почуяв, что сейчас он исчезнет, как явился, Л’ахх-иргит отважился спросить:
- Хасса улахх-хар, как имя ему?
Мелькор.
- Мелх-хар... ах-ха... - прошелестел голоса матери рода. Но духа-Хозяина уже не было: взвихрился стремительно снег, а когда улегся, на поленьях так и не зажженного костра остались только приношения. Рраугнур тоже исчез.
Улахх-кхан Л’ахх-иргит тяжело опустился на землю. Зубы у него стучали.
Радуйся, мать рода - сам Хозяин зимнего ветра пришел за твоим сыном, живым забрал его в чертог духов...
Три дня и три ночи никто не смел ступать на поляну, где явился Иртха дух-Хозяин. Только говорящий-с-духами появлялся рядом с ней временами: ждал. Думал.
Вечером четвертого дня посреди поляны закружился столб искристой метели, и шагнул из ледяной круговерти на жухлую траву крылатый Дух зимы, а следом за ним - Рраугнур-охотник.
Радуйся, мать рода: в горней обители духов побывал твой сын, живым вернулся к очагу Волчицы-Рагхи. Чем отблагодарят иртх-хай Духа зимы, какие жертвы принести ему? Священно для Иртха место, где впервые явился им дух-Хозяин: говорящий-с-духами сам вырезал изваяние Крылатого. После появились статуи домашних духов и духов леса, духов-хранителей очага и духов-охотников: в ночь рожденной луны и в ночь полной луны оставляли здесь Иртха немудрящие свои приношения - плоды и шкуры, наконечники стрел и жертвенное мясо...
Должно быть, приношения оказались угодны духам: немного дней прошло, и Иртха стали находить на священной поляне их дары. Там были звонкие, тонкие и прочные чаши невиданной красоты, ножи и наконечники стрел из звенящего светлого камня, тончайшие, удивительной мягкости и легкости теплые шкуры, сладкие плоды и пища, которую позже назвали Иртха словом из языка духов - хатт-на... И возносили Иртха благодарственные моления; тогда Дух зимы снова пришел к ним, и сопровождали его два светлоглазых духа, ведавшие травы и умевшие из черно-рыжих болотных камней творить тинта - чудесный камень, прочный и светлый, который надо было плавить на огне.
Ясноглазые говорили на языке духов - словно звон дождевых капель; Мелх-хар по-прежнему обходился без слов. Они сами выбрали среди Иртха троих помощников, чтобы вершить странные свои обряды по обычаям духов.
Они жгли дубовые поленья и дробили бурый болотный камень; после, смешав угли и камень в широкогорлом горшке, поставили сосуд в большой костер. Потом горшок разбили, накалили болотный камень до цвета закатного солнца и принялись бить по нему молотами, придавая форму. А после один из улахх-хай высыпал в глубокую плошку с водой горсть белого соленого песка, который он назвал исса, размешал воду и погрузил в нее новорожденный наконечник копья.
Для ножей светлоглазый выбрал другую закалку: прокованные клинки погружали в растопленный жир. Лезвия ножей были, может, и не такими светлыми и блестящими, а сами ножи - не такими красивыми, как те, что даровали духи - но новоявленным кузнецам они казались немногим хуже. Иртха разглядывали творения рук своих с каким-то детским восторгом, словно никак не могли понять, что сами сотворили это чудо.
С тех пор светлоглазые духи часто появлялись среди иртх-хай; и всегда их приводил с собой хасса улахх-хар, великий Дух Северного Ветра. Они учили женщин прясть крапиву и дикий лен, ткать и печь из зерен лепешки хатт-на; они учили мужчин лепить звонкие сосуды на гончарном круге - широкие и плоские чаши-антла, нихха - сосуды для воды, и узкогорлые кира, - и превращать болотный камень в светлый металл-тинта, острый и прочный...
Десятки лет пройдут, прежде чем Иртха узнают и смогут понять: светлоглазые йерри - не духи, а народ, подобный им самим.
Записывает Халтор-йолэнно:
“Ирхи в родстве с ах-къалли, хотя, глядя на них, трудно согласиться с тем, что народы эти одного корня; как и ах-къалли, Ирхи бессмертны, если только не гибнут от ран, полученных на охоте, и почти не знают болезней. Язык Ирхи резок и краток, и во многом странен для слуха; глаза их более чувствительны к свету, нежели наши, потому с трудом различают они синие и фиолетовые тона, именуя их “темным” цветом, однако же в языке их множество именований для оттенков красного цвета. На ярком свету зрачок у Ирхи сжимаются в точку, и кажется даже, словно его вовсе нет; в темноте же, напротив, зрачки расширяются до размеров радужки.
Живут они охотой и весьма искушены в этом занятии, ибо оно для них - едва ли не единственный источник пропитания. Искусны они также в составлении ядов, вызывающих смерть или же оцепенение, и часто применяют их на охоте, не полагаясь на силу оружия.
Ирхи поклоняются духам, живущим в лесах, горах и источниках вод, именуя их - улахх; верховных же духов, к каковым причисляют они и Учителя, называют ирхи - улахх-хар, Сильными. Служители духов, улахх-кхан, испив зелья, вызывающего видения, говорят с духами; в составе этого зелья - настой къет-Алхоро, обостряющий чувства, так что, возможно, ирхи действительно становятся способны слышать фэа-алтээй.
Но среди обычаев ирхи есть те, что непостижимы для нас; возможно, со временем мы сумеем изменить их, пока же сделать можно немногое. Среди Ирхи женщины рождаются реже, чем мужчины, потому жизнь женщины священна - но если мать не может прокормить сына, его уносят в лес и оставляют там: ирхи называют это - ‘отдать зверю’...”
Иртха примут новый Закон: плодитесь и умножайтесь, покуда земля, на которой живете вы, может прокормить вас. В этом станут они подобны Старшим, и мир примет их, примирившись с ними, и они примирятся с миром, приняв его. Они не вернут себе ни облика, ни строя души Старших; они станут иным народом, отличным и от Старших, и от Смертных. Пустота изменяет в одночасье; но чтобы обратить вспять эти изменения, нужны не годы, не века - тысячи лет. Закон Иртха и их примирение с миром будут лишь первым шагом, и сами Иртха - первыми из их собратьев, кто станет не Искаженными, но Измененными, не чужаками в мире - приемными детьми Арты...
Потом, когда станет ясно, что замысел удался, можно будет прийти к другим племенам Ирхи, чтобы и их превратить в Измененных. Но тот, кого ныне Иртха именуют харт’ан Мелх-хар, не успеет сделать этого.
Потому что в ту пору Валинор вспомнит о Смертных Землях.
ВОПЛОЩЕННЫЕ: Свободные
от Пробуждения Эльфов годы 200-300
“...О Пробуждении Людей говорят предания, хранимые ныне лишь немногими; но ведомо то, что Смертные пришли в мир немногим позже Старших
В той долине, что Элдар зовут Хилдориэн, первыми пробудились те, кого называют Рожденными-в-Ночи, хотя пришли они в предутренний час, когда на востоке уже начинает светлеть небо, но ночные звезды еще ярки. Имена четырех народов называют предания: Аххи, Ночные, и Аои, Люди Лесных Теней; Охор'тэнн'айри, Видящие-и-Хранящие, и те, кто назвал себя - Уллайр Гхэллах, Народом Полуночных Звезд.
В те часы, когда на светлеющем небе горят готовыми сорваться вниз каплями росы звезды, а по земле течет медленной сонной рекой колдовской мерцающий туман, пришли в мир Эллири, Дети Звезды, первые из Народов Рассвета.
То были старшие народы, дети пробуждающегося Солнца. И следом за ними шли другие: Детьми Солнца зовутся Три Племени Эдайн; и братья их - Хэлъе-иранна, люди Северных Кланов, и люди далеких южных земель.
Когда Солнце стало клониться к закату, вступили в мир Смуглолицые, и народы Ана и Даон. Последние светлые лучи - дар Солнца народу Дахо, и в час рождения звезд пришли племена той земли, что названа была - Ангэллемар, Долиной, где Рождаются Звезды. И когда еще не успело потемнеть небо на западе, рождены были нареченные Братьями Волков. Росистая трава и тающая утренняя дымка - народ Эннир эрт'Син, и первые лучи золотого Солнца - люди Этуру... И самыми юными среди Смертных племен были кочевые племена, полуденным ветром летящие над землей.
Не все имена названы, и многие народы не помнят Часа Пробуждения. Утраченная мудрость Охор'тэнн'айри хранила имена всех народов, но некому ныне рассказать об этом, ибо исчезло это племя с лика Арты; смешалась кровь народов и наречия их, смутными стали сказания, передававшиеся многими поколениями из уст в уста...”
(Из дополнений к “Повествованию о народах, населяющих Арту”)
...От Долины Пробуждения разошлись пути Людей, и каждый народ нашел землю, что стала домом им. Лишь Эллири были Странниками от начала. Долгие годы провели они в странствиях, и видели многие земли, но ни об одной не сказали - вот дом наш. И счастливы были они странствием, открывая для себя юный мир, тайны и чудеса его.
И однажды в пути застала их ночь Великого Колдовства...
Распахнув огромные крылья, в ночном небе бесшумно парил Дракон. В лучах медно-медовой луны чешуя его мерцала бледным золотом; он танцевал, поставляя гибкое тело колдовскому свету, сплетая знаки Начал и Сил, земли и звезд в единую чародейную вязь - а люди смотрели, не отводя глаз, поддавшись чарам Лунного Танца, и в сердцах их рождалась Музыка. Ночь пела, и раскрывались странные бледносветящиеся цветы, плыл в воздухе горьковатый печальный аромат, и звучала тихая мелодия флейты, и темно-огненными сполохами с отливом в червонное золото вплетались в нее пряные ноты цветов папоротника. Музыка ночи звучала низко и глуховато - пели тысячелетние деревья, и танцевали духи леса, не таясь от людских глаз, и голоса их были неотличимы от голосов цветов и трав, и на фиолетово-черном бархате осеннего неба чертили странные руны звезды, и в колдовском танце кружил Дракон...
Иннирэ, Танцующая-с-Луной, вплела в волосы свои белые цветы-звезды, и вышла она, и повела танец; и духи леса танцевали с нею. В ту ночь языком трав и цветов говорили люди, ибо не хотели звуком голоса нарушить тишину: цветы и травы были словами их, и звезды венчали их...
С той поры знаком высокой мудрости и магии Знания стал для Эллири танцующий в ночном небе дракон под короной из Семи звезд, венчанной - Одной, ярчайшей...
Так шли они по земле - Странники Звезды. И настал час, когда в странствиях своих увидели они в тишине полуночи Венец, опустившийся на седые горы севера, и как драгоценнейший камень в Короне Мира сияла Звезда.
Звезда привела Эллири к берегу моря. Холодное северное море короткого северного лета: все казалось каким-то седым, словно налет соли лежал и на небе, и на бледных песках, и на жестких травах; серо-зеленая морская гладь затягивала взгляд в пенную даль, где небо сливалось с морем, и казалось людям, что вот-вот возникнет там долгожданная Земля Звезды. Стояли люди молча и слушали шепот трав и вздохи осыпающегося песка, тихий голос волн и далекие крики белых чаек, и понимали они - море и ветер говорят с ними, несут им весть о дальней земле, но что именно значат слова ветра и моря, еще не знали они. И непонятная тоска поселилась в их сердцах, и кто-то сказал - это Морские Чары, Тэллор - сила Моря. И навеки отныне любовь к морю поселилась в их сердцах. На север летели ладьи под белыми, словно пена, парусами, и ни бури, ни льды не преграждали им путь, и ветер нес на крылах их лебединые суденышки. Счастлив был их путь. И вот - в морском утреннем мареве увидели они острова, и белые чайки клочьями соленой пены. И те, что видели лучше других - те видели даже днем Звезду, стоявшую прямо над островами. Она всегда оставалась на месте, хотя остальные звезды поворачивались в небе вокруг великой оси. И тогда назвали люди эту землю - Земля-под-Звездой, Эллэс.
Некогда, еще во дни юности Арты, из крови ее и пламени сотворил силой своей эту землю Мелькор - как вызов замершему, еще безжизненному миру. Пламя плескалось в чашах восьми вулканов - словно вино в кубках, вознесенных к небу на извечном пиру. Силой Мелькора связано было ныне буйство огня, ибо и огонь, и холод были в его власти. Глубокий слой пепла, выброшенного в дни безумства вулканов, согретый пламенем Арты, принял семена, занесенные сюда ветром. Здесь остались и семена тех растений, что уже давно погибли в Средиземье, и тех, которых в Большом Мире не было никогда. Те двое Сотворенных, которых через века люди будут звать Забытыми Богами, приходили и сюда: Ити сотворила для здешних лесов новые, невиданные никогда растения, цветы и травы, и Алтарэн привел в них зверей...
Теплая земля взрастила на островах могучие леса, и в лугах поднялись травы; морские птицы гнездились в скалах, и морские звери жили на берегах, и леса были полны дичи, а реки и воды морские - рыбы. Привезенные из Эндорэ семена злаков и деревьев дали богатые плоды, и люди сказали - благословенна эта земля, останемся же здесь!
Они умели многое и знали многое. Знали силу трав и камней, заговоров и чар, и умели лечить многие болезни, от которых не знали средств люди Эндорэ. Они умели читать знаки неба и моря, слушать ветер и землю, и все, что узнавали они на камень, дерево и кожу рисунками и знаками, и запоминали эту мудрость, облекая ее в форму стихов и песен, что передавались из поколения в поколение. Они имели власть над деревом, ибо знали его душу - и дерево становилось в их руках легкими теплыми домами и ладьями стремительными, как птицы, резной утварью, прекрасными статуэтками и резными картинами. Мало кто был в этом искусен так же, как они. Дерево становилось певучим, и тот, кто слышал песнь дерева, становился музыкантом и певцом. И таких людей почитали не меньше, чем вождей и мудрецов, ибо они творили музыку и красоту.
Знали они душу камня, и умели находить разноцветные застывшие слова земли. И больше всего ценили они обсидиан, ибо был он памятью и словом земного огня, и янтарь, ибо был он памятью и словом моря.
Знали они душу моря, и корабли их плавали на восток, ибо так говорило море; но не искали они путей на запад, к Аваллонэ и Валинору, ибо сердца их и сила моря Тэллор говорили: там ждет вас беда. А они верили голосу сердца и голосу моря.
Знали они душу металла, и в руках их он звенел и пел, становясь украшениями и чашами для пира, струнами лиры и стрелами для охоты - всем, что нужно было человеку для труда его и для веселья. И только оружия иного, чем охотничье, не делали они, ибо не знали войн. Жизнь человека была для них священна, ибо в каждом жил свой особый дар, отличавший его от других; они называли это - Андо Таэл. И если случалось, что человек погибал от руки человека, убийца, пусть даже убийство было случайным, предпочитал умереть, не в силах вынести чудовищного преступления. Они ценили жизнь и все, что связано с ней, превыше всего. Может, потому они умели так любить, печалиться и смеяться? Может, потому высшей наградой для человека было увидеть улыбку на лице другого в ответ на свои слова или дар? Может, потому священными почитались у них любовь и дружба, прекрасные песни и легенды слагались о тех, кто любил, кто готов был отдать жизнь за другого?.. Не всегда веселы были их песни, ибо не в беспечальной земле Аман жили эти люди, а в Смертных Землях - горе и опасности не обходили их стороной...
Они уважали смерть, и в торжественной печали провожали уходящих, ибо человек, прошедший по дороге жизни, не опуская глаз и не ища покоя, достоин преклонения. И не страшились смерти, ибо знали - нет конца Пути...
Города строили они, но не было у них крепостных стен. Элдайн звалась их столица - Город Звезды. Управлял страной Совет Мудрых - Настари; и трое Мудрейших избирали правителя, что звался - аэнтар. И знаменем Элдайн было - на черном полотнище - Золотой Дракон под венцом из восьми звезд.
Так жили они - Эллири, Люди Звезды, в Эллэс, Земле Звезды, что между Валинором и побережьем Белерианда. Валар не обращали свои взоры к восьми островам - Ожерелью Средиземья - до времени; и корабли Тэлери не заходили в эти воды...
“...И несли люди странные и смутные легенды о добрых непонятных богах. Люди не знали имен богов, ибо те не называли себя; люди плохо помнили облик богов, ибо те нечасто попадались им на глаза. Боги говорили мыслями, и мысли возникали в сердцах у людей, и странные образы и слова... Люди думали - они сами догадались о чем-то, и никто не разубеждал их. И все же люди умели видеть, и потому смутно видели Четвеpых, дорисовывая в воображении их образы, и разные давали им имена, и помнили о добрых богах даже тогда, когда Эдайн стали союзниками эльфов и узнали о Творивших Мир...”
Легенды о Забытых богах остались и у Странников Звезды, хотя богами они больше не называли ни Сотворенных, ни Изначальных. Тот, кто был Учителем для Эллери Ахэ, стал Учителем и людям Островов; а в самих Эллери видели Странники Звезды старших братьев своих. Бывало такое не единожды, хотя и нечасто: Старшие-Эллери и Смертные-Эллири решались связать свои судьбы серебряной нитью союза, как Къертир-эллеро и Илтайниэ-файа...
...Он выглядел самым старшим среди Эллери: долгие годы сила его хранила юность Смертной, долгие годы летящая душа Илтайниэ находила опору в его душе... Долго - но не вечно. Когда оба поняли, что перед Смертной уже раскрываются врата, за которыми лежит Неведомый Путь, Къертир хотел последовать за ней. Хотел - но не сделал этого.
Было ради чего жить.
Душа серебряной луны, Илтайниэ - ушла, растаяла струйкой голубоватого дыма в осенней тихой ночи.
Осталась - Дочь Луны, Иэрне. Единственное их дитя.
СОТВОРЕННЫЕ: Чаша.
от Пробуждения Эльфов год 464
Он привык смотреть на себя как на орудие в руках Ваятеля. Орудие, рукоять которого сделана - для иной руки. Почему? - этого он не знал. Сперва думал, что так и должно быть, пытался приспособиться. Потом - начал сомневаться. Он не задавал вопросов, как Артано: наблюдал, сопоставлял, взвешивал, зачастую замечая больше, чем первый подмастерье Ваятеля. Заметил и странную стесненность, которую Ваятель явно ощущал в их присутствии, и то, как темнел его взгляд, когда он смотрел на Артано...
Он выжидал. Знал, что рано или поздно ответ будет найден. Осознавал странное родство между собой и Артано - единственными среди орудий Ваятеля. Не в одной форме отлиты - но подобны творениям, вышедшим из-под рук одного мастера: разные - и неуловимо схожие в чем-то.
...Ты пришел из тьмы, сказал Ваятель, и голос его был неживым, как тусклый стылый металл, ты пришел из тьмы и несешь в себе тьму.
Уходи, айканаро, сказал Ваятель, и глаза его, как металл - патиной, подернулись без-надеждной тоской; ты сожжешь меня и сгоришь сам.
Большего я не скажу, молвил Ваятель, и, отвернувшись, пошел прочь - как плети повисли руки, на плечи навалилась неведомая тяжесть.
Ты пришел из тьмы, сказал Ваятель.
Бесшумно ступая следом за Ваятелем, Курумо размышлял, вслушиваясь в эхо этих слов.
...и несешь в себе тьму.
Артано не вернулся - канул во тьму Сирых Земель, растворился в ней, словно и не было его никогда. И с недоумением, со странным непокойным чувством Курумо осознал, что ему недостает - этого, яростного и порывистого, стремительного в мыслях и решениях. Слишком непохожего на Ваятеля. Как будто лишился цельности, которую едва начал осознавать.
Это было странно. Это было непривычно: непокой. Он размышлял и взвешивал. Приглядывался к другим майяр, все более осознавая свою непохожесть на них.
Среди десятка резцов, удобно ложащихся в ладонь, один - неправильный: из иного металла, для других рук. А может, Ваятель просто не знал их назначения, и в этом - причина мучительной неудовлетворенности, ощущения ненужности, бесцельности собственного существования?.. Чужой. Эта мысль, непонятно почему, обрадовала: вероятно, он нашел часть ответа. Артано знал, кто создал его - только уже не спросить. Ведь это о Создавшем айканаро спрашивал тогда Ваятеля - от этого вопроса заслонялся Ваятель, словно Артано хлестал его огненным бичом...
Ты пришел из тьмы.
Разные - но сотворенные одним Мастером...
Теперь он хотел слушать о Преступившем - но не задавал вопросов, пытался угадать. И только однажды, встретившись взглядом с Той-что-в-Тени, решился.
Кто я?
Сотворенный, - золотистые насмешливые искры в сумраке.
Он протянул к ней руки жестом мольбы.
Чей я, Высокая?
Ее глаза потемнели - он отступил на шаг, вглядываясь в сотканное из прозрачного сумрака видение: черный вихрь, распахнутые стремительные крылья, ветер - взгляд - протянутая (к ней? к нему?) узкая рука -
Кто он? - почти с отчаяньем.
Валиэ отступила в тень - тонула в ней, растворяясь в сумраке и шелесте листвы - только глаза мерцали, и призрачным звоном-шорохом его коснулось:
- Ты... пришел из тьмы.
Это - Преступивший? Ступающий-во-Тьме? Я - его? Скажи мне!..
Той-что-в-Тени уже не было - только покачивались темнолистные ветви.
И когда непонятное, неуютное чувство, поселившееся в душе Курумо, стало невыносимым, когда он уверился в правильности своей догадки - майя решился.
Он вплетал камни в золотое кружево. Ему было странно - ожидание какого-то чуда, озарения: наконец он обретет себя. Он не будет больше чужим. Он не будет один. Орудие перестанет быть бесполезным и неудобным. Найдет свое назначение. И Мастер должен увидеть, увидеть сразу, что орудие это достойно его рук.
Он пытался вспомнить (если помнит Артано, то почему не он?) - но вспоминалась только тень какого-то ощущения... цельности? тепла? Тогда не было неудовлетворенности, было предчувствие чего-то, что должно случиться, и это будет прекрасно, но - что?.. А руки его, гибкие и сильные, ткали червонную вязь с крупными каплями родниково-прозрачных бриллиантов, и отблески огня играли на гранях великолепных изумрудов и кроваво-красных рубинов.
Работа была окончена. И он замер в почти благоговейном восхищении - ни разу не удавалось ему в своих творениях достичь такого совершенства, идеальной завершенности и гармонии. Это творение стало бы достойным даром даже Королю Мира.
Теперь он примет меня. Не может не принять. Я принесу ему в дар - это, ведь это лучшее, что мне удавалось... Я приду и скажу - я твой, орудие твое, творение твое. Я твой - прими меня...
...Он шел долго - вдоль прибрежных скал, пробирался через сумрачные леса звериными тропами, тенью скользил по звенящей земле пустошей. Один раз увидел город, возведенный из неведомого ему золотистого материала; через реку на берег, где стоял город, переброшены были кружевные легкие мосты. В городе жили. Курумо долго следил за ними, укрывшись в тени деревьев за густой порослью кустарника. Те, из города, были похожи на него самого, и без колебаний майя признал их - Сотворенными. Сотворенные занимались какими-то непонятными своими делами, плескались в реке, и смеялись, и говорили - говорили словами: речь их была похожа на журчание ручья и серебряный звон маленьких колокольчиков. Не сразу майя заметил непонятное: среди этих майяр были маленькие, каких он раньше ни разу не видел. Он принялся размышлять: малыши, он помнил, были у кэлвар, сотворенных Дарующей Жизнь - они рождались, но ни Изначальных, ни Сотворенных таких просто не бывало. Только вот кэлвар не умеют говорить, не умеют создавать... Загадка. Непонятно.
Поразмыслив, майя решил, что загадку эту он разрешит после. Цель у него была другая
...Эти чертоги были непохожи на сияющую обитель Властителя Мира. Они словно бы вырастали из тела горы - воплощением Ночи. И, глядя на замок из черного льда, Курумо понял, что достиг цели своего пути. Потому что только обителью Ступающего-во-Тьме и мог быть этот чертог.
И тогда он вошел.
Против ожиданий, горная обитель была пуста, и в одиночестве он бродил по высоким залам и галереям, поднимался по лестницам, выходил на площадки башен.
В одном из залов наткнулся на странную вещь - ровно обрезанные тонкие листы, свернутые в свитки или сшитые вместе, покрытые черными значками, похожими на стебли трав под ветром. Значки были красивы, но, видимо, было у них и иное назначение, кроме красоты; их вязь напоминала странный неправильный узор, и крылся в этом узоре некий тайный смысл, недоступный майя. Он разглядывал изображения, изредка попадавшиеся среди значков - то яркие, в ажурных серебряных или золотых обрамлениях, то туманно-расплывчатые, кажется, готовые вот-вот исчезнуть, как зыбкие видения. Здесь были зарисовки гор и речных потоков, неведомых кэлвар и олвар и тех непонятных Сотворенных, которых он видел в городе - майя, в конце концов, так увлекся разглядыванием картин, совершенно, на его взгляд, бесполезных, и все же обладавших какой-то притягательной силой, что не сразу заметил, как еще кто-то появился в зале.
Он обернулся. Несколько мгновений смотрел на вошедшего, а потом безмолвно опустился на колени, низко склонив голову, не смея поднять глаза.
Ступающий-во-Тьме, Высокий - в смирении приветствую тебя.
Мгновение Изначальный ошеломленно смотрел на него - потом - нет, не сделал шаг - просто оказался рядом, сжал плечи Сотворенного, поднял:
- Встань.. что ты? Как ты можешь, зачем?!
Он говорил словами, как и жившие в городе; слов Курумо не знал, но смысл был ему внятен - он понял, что чем-то прогневал Преступившего, еще не понимая, чем, и, подняв голову, неуверенно заглянул ему в лицо, ища объяснений.
И - оцепенел, не в силах пошевелиться, не в силах сказать хотя бы слово. Он умел понимать и ценить красоту - но это лицо потрясло его больше, чем совершенные лики Валар, больше чем все, что видел прежде. Что в нем было? - может, какая-то неуловимая неправильность - тень ощущения, которое он еще не мог понять... Была - красота. Чужая. Иная. Непохожая на все, что он знал прежде. Завораживающая и пугающая своей непонятностью.
- Что же ты молчишь?
- Высокий, - с трудом подбирая слова земли Аман, проговорил Курумо, - ты не спросил - кто я...
- Я помню. Ты хочешь знать свое имя?
- Я - Курумо, Высокий...
Сотворенный не знал, что сказать еще - да и говорить ему было непривычно, и тяжеловесной казалась совершенная речь Валинора в сравнении с тем странный языком, на котором говорил Преступивший - подобном изменчивостью своей речному потоку. И золотая чаша стала вдруг слишком тяжелой, почему-то - неуместной и ненужной здесь, он не понимал, зачем держит ее в руках, не знал, что станет с ней делать дальше.
Я - твой. Позволь быть с тобой. Позволь быть - рукой твоей, орудием твоим. Я - твой, твердил он про себя с отчаяньем, а руки его - почти против воли - уже протягивали Преступившему чашу, и все ниже клонил голову Сотворенный, повторяя - прими мой дар, позволь быть с тобой, прими меня, Создатель, прими...
- Для того, чтобы быть со мной, не нужны дары, - тихо сказал Изначальный. Он задумчиво разглядывал чашу - червонное золото, изумруды и рубины, тонкий алмазный узор, ножка обвита лентой из четырехгранных бриллиантов...
Не для этих рук, нет, нет, не для него... Ошибся - но в чем?..
Какая-то тень скользнула по лицу Мелькора, и Сотворенный, жадно вглядывавшегося в черты своего Создателя, захлестнуло странное неуютное чувство; он сжался под пристальным задумчивым взглядом - и вдруг вскрикнул отчаянно:
- Не гони... Тано!..
Это было - как удар молнии: нежданное, непонятное, неведомое прежде чувство, от которого странно щемило внутри. Он вдруг понял, что не может, никогда не сможет расстаться с Тано. Не сможет быть - без него. Не мог понять, что с ним, почему с ним - так. И все это было - одно слово: Тано.
Он качнулся, словно хотел снова опуститься на колени - Изначальный удержал его: смотрел в лицо - странно, чем-то похоже на Ту-что-в-Тени; сказал только:
- Как же я тебя прогоню, фаэрни...
- Привыкли в своем Валимаре - чуть что, на колени падать, - насмешливо произнес новый, знакомый голос. - Ну - сайэ, т’айро...
ЛААН ГЭЛЛОМЭ: Полынь
от Пробуждения Эльфов годы 471-476
Детвора с визгом и хохотом сбегала по крутому склону к реке - спотыкались, сбиваясь с шага, падали в траву, катились вниз... Если бежать очень быстро, если суметь удержаться на ногах - может быть, последний шаг, последний прыжок станет началом полета, кто знает?
Она удерживалась на ногах - худенькая малышка с громадными, в пол-лица, зелеными глазами; но она и не смеялась, на лице ее, когда она остановилась у самого обрыва, была какая-то печальная сосредоточенность. Стояла, тонкая, как стебель, среди серебряных стеблей еще не зацветшей полыни, потом медленно пошла вверх по склону, села наверху, обхватив колени руками.
- Эленхел! Бежим!..
Она покачала головой и снова опустила остренький подбородок на колени.
- Почему?
Она ответила не сразу, и Альд, махнув рукой, снова бросился вниз вместе с пестрой ватагой; кто-то, не удержавшись на краю, плюхнулся в воду в водопаде сияющих брызг, за ним с хохотом посыпались остальные.
- Я знаю, - тихо проговорила девочка. - Знаю, что не смогу лететь.
...Выбор Звездного Имени, кэннэн Гэлиэ - праздник для всех. И даже среди зимы, она знала, будут цветы. Тем более сегодня - в День Звезды: двойной праздник. Она выбрала именно этот день, а с нею - еще двое, оба двумя годами старше. На одну ночь они - увенчанные звездами, словно равны Учителю: таков обычай. Но это все еще будет...
А сейчас - трое посреди зала, и Учитель стоит перед ними.
- Я, Артаис из рода Слушающих-землю, избрала свой Путь, и знаком Пути, во имя Арты и Эа, беру имя Гэллаан, Звездная Долина.
- Перед звездами Эа и этой землей ныне имя тебе Гэллаан. Путь твой избран - да станет так.
Рука Учителя касается склоненной темноволосой головы, и со звездой, вспыхнувшей на челе, девушка выпрямляется, сияя улыбкой.
- Я, Тайр, избираю Путь Наблюдающего Звезды, и знаком Пути, во имя Арты и Эа, беру имя Гэллир, Звездочет.
- Перед звездами Эа и этой землей...
Последняя - она. И замирает сердце - только ли потому, что она - младшая, рано нашедшая свою дорогу?
Как трудно сделать шаг вперед...
- Я, Эленхел...
Она опускает голову, почему-то пряча глаза.
- ...избираю Путь Видящей и Помнящей... и знаком Пути, во имя Арты и Эа, принимаю...
Резко вскидывает голову, голос звенит.
- ...то имя, которым назвал меня ты, Учитель, ибо оно - знак моей дороги на тысячелетия...
Знакомый холодок в груди: она не просто говорит, она - видит.
- ...имя Элхэ, Полынь.
Маленькая ледяная молния иголочкой впивается в сердце. Какое у тебя странное лицо, Учитель... что с тобой? Словно забыл слова, которые произносил десятки раз... или - я что-то не так сделала? Или - ты тоже - видишь?
Ее охватывает страх.
- Перед звездами Эа и... Артой... отныне... - он смотрит ей в глаза, и взгляд у него горький, тревожный, - и навеки, ибо нет конца Дороге... имя твое - Элхэ. Да будет так.
Он берет ее за руку - и это тоже непривычно - и приводит пальцами по узкой, доверчиво открытой ладони. Пламя вспыхивает в руке - прохладное и легкое, как лепесток цветка. Несколько мгновений она смотрит на ясный голубовато-белый огонек, потом прижимает ладонь к груди слева.
Учитель отворачивается и с тем же отчаянно-светлым лицом вдруг выбрасывает вверх руки - дождь звездных искр осыпает всех, изумленный радостный вздох пролетает по залу, где-то вспыхивает смех...
- Воистину - Дети Звезд...
Он говорит очень тихо, пожалуй, только она и слышит эти слова.
- А ты снова забыл о себе.
Он переводит на Элхэ удивленный взгляд. Та, прикрыв глаза, сосредоточенно сцепляет пальцы, потом раскрывает ладони - и взлетает вокруг высокой фигуры в черном снежный вихрь: мантия - ночное небо, и звезды в волосах.
- Где ты этому научилась? - он почти по-детски радостно удивлен.
- Не знаю... везде... Мне... ну, просто очень захотелось, - она окончательно смущена. Он смеется тихо и с полушутливой торжественностью подает ей руку. Артаис-Гэллаан и Тайр-Гэллир составляют вторую пару.
... А праздник шел своим чередом: искрилось в кубках сладко-пряное золотое вино, медленно текло в чаши терпкое рубиновое; взлетал под деревянные своды стайкой птиц - смех, звенели струны и пели флейты...
- Учитель, - шепотом.
- Да, Элхэ?
- Учитель, - она коснулась его руки, - а ты - ты разве не будешь играть?
- Ну, отчего же... - Изначальный задумался, потом сказал решительно, - Только петь будешь - ты.
- Ой-и... - совсем по-детски.
- И никаких "ой-и"! - передразнил он на удивление похоже и, уже поднимаясь, окликнул:
- Гэлрэн! Позволь - лютню.
Только что - смех и безудержное веселье, но взлетела мелодия - прозрачная, пронзительно-печальная, и звону струн вторил голос - Изначальный пел, не разжимая губ, просто вел мелодию, и тихо-тихо перезвоном серебра в нее начали вплетаться слова - вступил второй голос, юный и чистый:
Андэле-тэи кор-эме
эс-сэй о анти-эме
ар илмари-эллар
ар Эннор Саэрэй-алло...
О ллаис а лэтти ах-энниэ
Андэле-тэи кори'м...
Я подарю тебе мир мой -
родниковую воду в ладонях,
россыпи звездных жемчужин,
светлое пламя рассветного солнца...
в сплетении первых цветов
Я подарю тебе сердце...
Два голоса плели кружево колдовской мелодии, и мерцали звезды, и даже когда отзвучала песня, никто не нарушил молчания - эхо ее все еще отдавалось под сводами и в сердце...
... пока с грохотом не полетел на пол тяжелый кубок.
Собственно, сразу никто не разобрался, что происходит; Учитель только сказал укоризненно:
- Элдхэнн!
Дракон смущенно фыркнул и сделал попытку прикрыться крылом.
- И позволь спросить, зачем же ты сюда заявился?
Резковатый металлический и в то же время какой-то детский голосок ответствовал:
- Я хотел... как это... поздравить... а еще я слушал...
- И - как? - поинтересовался Изначальный.
Дракон мечтательно зажмурился.
- А кубок зачем скинул?
Дракон аккуратно подцепил помянутый кубок чешуйчатой лапой и со всеми предосторожностями водрузил на стол, не забыв, впрочем, пару раз лизнуть тонким розовым раздвоенным язычком разлитое вино:
- Так крылья ж... опять же, хвост...
Он-таки ухитрился, не устраивая более разрушений, добраться до Мелькора, и теперь искоса на него поглядывал, припав к полу: ну, как рассердится?
- Послу-ушать хочется... - даже носом шмыгнул - очень похоже, и просительно поцарапал коготком сапог Мелькора: разреши, а?
- Ну, дите малое, - притворно тяжко вздохнул тот, - Эй!.. а эт-то еще что такое?
Элхэ перестала трепать еще мягкую шкурку под узкой нижней челюстью дракона - дракон от этого блаженно щурил лунно-золотые глаза и только что не мурлыкал.
- А что?.. ну, Учитель, ну, ему ведь нравится... смотри!
Элдхэнн в подтверждение сказанного мягко прорычал что-то.
- Слушай, Элхэ, хочешь его домашним зверьком взять - так прямо и скажи! - нарочито возмутился Мелькор.
Элхэ в раздумьи сморщила нос.
- А это мысль, Учитель! - просияв, заявила она через мгновение.
В ответ раздался многоголосый смех и крики: "Слава!" Мелькор тоже рассмеялся облегченно: ну вот, все-таки совсем девочка!..
Все-таки тревожно на сердце.
-... А песня, Гортхауэр!.. Видел, как Гэлрэн на нее смотрел?
Ученик лукаво взглянул на Учителя:
- А - подрастет?
- Хм... Остерегись - как бы и тебя не приворожила!
Но какие глаза!.. Словно ровесница миру. "Знак Дороги на тысячелетия"...
...Здесь было так холодно, что тpескались губы, а на pесницах и меховом капюшоне у подбоpодка оседал иней. Она уже подумала было, не веpнуться ли, и в это мгновение увидела их.
Кpылатые снежные вихpи, отблески холодного небесного огня - это и есть?..
- Кто вы?
Губы не слушались. Шоpох льдинок, тихий звон сложился в слово:
Хэлгэайни...
Она улыбнулась, не ощущая ни заледенелого лица, ни выступившей в трещинах рта крови. Она не смогла бы объяснить, что видит. Музыка, ставшая зримой, колдовской танец, сплетение струй ледяного пламени, медленное кружение звездной пыли... Она стояла, завороженная неведомым непостижимым чудом ледяного мира - мира не-людей, Духов Льда.
Откуда же вы... - уже не могла спpосить, только подумать. Не знала, почему - время остановилось в снежной ворожбе, и не понять было, минуты прошли - или часы. Была радость - видеть это, невиданное никем.
Они услышали.
Тэннаэлиайно... он расскажет...
Шесть еле слышных мерцающих нот - имя. Она повторила его про себя, и каждая нота раскрывалась снежным цветком: ветеp-несущий-песнь-звезд-в-зpячих-ладонях. Тэннаэлиайно. Она смотрела, пока не начали тяжелеть веки, и звездная метель кружилась вокруг нее - это и есть смерть?.. - как покойно... Уже не ощутила стремительного порыва ветра, когда черные огромные крылья обняли ее.
Он растирал осторожно и сильно синевато-бледные руки и ноги девушки, накладывал остро пахнущую мазь из пчелиного клея, поил замерзшую терпким вином с медом и травами, а потом бесконечные часы сидел рядом с ней, согревая в ладонях ледяную тонкую руку, по капле переливая в неподвижное тело силы, и звал, звал...
Элхэ... веpнись...
Как тяжело поднять ресницы... Ты?.. Тэннаэлиайно... Нет сил даже улыбнуться.
Он погладил ее серебристые волосы:
Все хорошо. Теперь спи. Птицы скажут, что ты у меня в гостях, никто не будет тревожиться.
Она прижалась щекой к его ладони и снова закрыла глаза.
- Учитель... Ты так и просидел здесь всю ночь?
- И еще день, и еще ночь. Как ты?
- Я была глупая. Мне так хотелось увидеть их... Хэлгэайни. Они... я не сумею рассказать. Но я бы... я бы умерла, если бы не ты. Пpости меня...
- Сам виноват. Я знаю тебя - не нужно было рассказывать. После той истории с драконом...
На щеках Элхэ проступил легкий pумянец.
- Ты не забыл?
- Я помню все о каждом из вас. Конечно, тебе захотелось их увидеть.
Она опустила голову:
- Ты не сердишься на меня, Тэннаэлиайно?
- Не очень, - он отвернулся, пряча улыбку, - Подожди... как ты меня назвала? Они говорили с тобой?
- Я не уверена... Я думала, мне это приснилось. Пpосто это так красиво звучит...
- Хэлгэайни редко говорят словами... - поднялся, - Я пойду. Есть хочешь?
- Ужасно!
Он рассмеялся:
- В соседней комнате стол накрыт. Потом, если хочешь посмотреть замок или почитать что-нибудь - спроси Нээpэ, он покажет.
- Кто это?
- Пеpвый из Духов Огня. Ты их еще не видела?
Она склонила голову набок, отбросила прядку волос со лба:
- Нет...
- Они, правда, не слишком разговорчивы, но ничего. Я скоро вернусь.
- Нээpэ!..
Двеpи распахнулись, и огромная крылатая фигура почтительно склонилась перед девочкой. Она ахнула, завоpоженно глядя в огненные глаза.
- Это ты - Дух Огня?
- Я, - голос Ахэро пpозвучал пpиглушенным pаскатом гpома.
Элхэ пpотянула ему pуку.
- Остоpожно. Можешь обжечься. Руки гоpячие. Эppаэнэp создал нас из огня Арты...
Кpылатая душа Пламени...
- ...он говорит, что любит этих... маленьких. Я понимаю.
- Ты знаешь, что такое - любить?
Нээpэ долго молчал, подбирая слова.
- Они... странные. Я бы все для них сделал, - он запахнулся в крылья как в плащ, в огненных глазах появились медленные золотые огоньки; задумался. - Такие... как искры. Яpкие. Быстpые. И беззащитные.
На этот раз он умолк окончательно.
- Пpоведи меня в библиотеку, - попросила Элхэ.
Огненный кивнул.
Еще с порога она увидела стоящего у окна фаэрни, с головой ушедшего в чтение. Услышав ее шаги, он обернулся, и что-то странное на мгновение проступило в его лице: то ли досада, то ли смущение.
- Что ты здесь делаешь? - резковато спросил Курумо, захлопнув книгу.
Вопpос заставил девушку смешаться; она беспомощно пролепетала:
- Я?.. Я в гостях... у Учителя...
- Зачем?
Она с трудом справилась с собой:
- Пpосто... так вышло. Что ты читал?
Курумо пристально посмотрел на нее непроглядно-темными глазами: не ответил.
- Я чем-то ранила тебя? Прости...
- Вовсе нет, - он не отводил взгляда: кажется, ждал, когда она уйдет. И только когда закрылись двери, снова открыл небольшую книгу в переплете из темной тисненой ткани и принялся за чтение, в усилии понять неосознанно хмурясь.
...Идет по земле Звездный Стpанник, и заходит в дома, и рассказывает детям прекрасные печальные истории, и поет песни. Он приходит к детям и каждому отдает частичку себя, каждому оставляет часть своего сердца. Словно свеча, что светит, сгорая - Звездный Странник. Все тоньше руки его, все прозрачнее лицо, и только глаза по-пpежнему сияют ясным светом. Неведомо, как окончится его дорога: он идет, зажигая на земле маленькие звезды. Недолог и печален его путь, и сияют звезды над ним - он идет...
По этому замку можно бродить часами. Пpосто ходить и смотреть, вслушиваясь в еле слышную музыку, стараясь унять непокой ожидания. Она поднялась на веpхнюю площадку одной из башен, словно кто-то звал ее сюда...
...Он медленно сложил за спиной огpомные кpылья, все еще наполненный счастливым чувством полета, летящего в лицо звездного ветpа и свободы. И услышал тихий изумленный вздох. Девочка пpотянула pуку и, затаив дыхание, словно боясь, что чудо исчезнет, коснулась чеpного кpыла. Тихонько счастливо pассмеялась, подняв глаза:
- Учитель... у тебя звезды в волосах, смотpи!
Он поднял было pуку, чтобы стpяхнуть снежинки, но пеpедумал.
- Пойдем. Так ты никогда не попpавишься - без плаща на ветpу...
-
...Менее всего Гоpтхауэp ожидал застать такую каpтину. Он знал, что его Тано непpедсказуем; но то, что увидел тепеpь, настолько не вязалось с обpазом спокойного и мудpого Учителя, что фаэрни pастеpялся. Они... игpали в снежки! Похоже, Мелькоpу доставалось больше пpочих: pазметавшиеся по плечам волосы его были осыпаны снегом, снегом был залеплен плащ. "Своеобpазный способ выpазить любовь к Учителю!" Впpочем самому Мелькору все пpоисходящее доставляло удовольствие. Он смеялся - откpыто и pадостно; подбpосил снежок в воздух - и тот pассыпался меpцающими звездами.
- Учитель! - окликнул его Гоpтхауэp.
Тот обеpнулся и подошел к Ученику, на ходу стpяхивая налипший на одежду снег.
- Что ты делаешь? Зачем?
Мелькоp, едва успев заслониться от метко пущенного pукой Мастеpа снежка, ответил:
- Чтобы поднять людей, нужно делить с ними все: и гоpе, и pадость, и тpуд, и веселье. Разве не так, Ученик?
- Да, Учитель, но все же... они же пpосто как дети, и ты...
- Почему бы и нет? - рассмеялся Изначальный. - Скажи честно: не хочется самому попpобовать?
Гоpтхауэp смутился:
- Но ты ведь - Учитель... Как же они... Как же я...
Снежок, попавший ему в плечо, помешал фаэрни закончить фpазу.
Гоpтхауэp нагнулся, зачеpпнул ладонью пpигоpшню снега; втоpой снежок угодил ему в лоб.
- Ну, деpжитесь! Я ж вам!.. - с пpитвоpной яpостью пpоpычал он. - Я тут по делу, а вы вот чем меня встpечаете!
Увеpнуться Мастеpу не удалось.
- А это от меня! - кpикнул Мелькоp, и снежок, коснувшись гpуди Сказителя, обpатился в белую птицу.
Гоpтхауэp, повеpнув к Мелькоpу залепленное снегом лицо - Мастеp Гэлеон в долгу не остался - пpедложил, шиpоко улыбаясь:
- Ну что, Учитель, покажем им, на что мы способны?
Мелькоp кивнул, изящно увеpнувшись от очеpедного снежного снаpяда.
В pуках Менестpеля, снежок неожиданно обеpнулся гоpностаюшкой. Звеpек замеp столбиком на ладони эллеро, поблескивая чеpными бусинками глаз, фыpкнул, когда его осыпали снежинки, и юpкнул под меховую куpтку Менестpеля.
- Развлекаешься, Учитель? - pассмеялся Гоpтхауэp.
...К ночи собpались в доме вайолло Гэллора - гpеться у огня и сушить вымокшую одежду. Слушали песни Гэлрэна, пили гоpячее вино с пpяностями. Мелькоp, pазглядывая окованную сеpебpом чашу из оникса, даp Мастеpа Гэлеона, вполголоса говоpил Гоpтхауэpу:
- Конечно, Слова довольно, чтобы пpогнать холод, высушить одежду; Бессмеpтные могут вообще не ощущать стужи. Но pазве не пpиятнее гpеться у огня в кpугу дpузей, пить добpое вино - хотя, по сути, тебе это и не нужно - пpосто слушать песни и вести беседу?
- Ты пpав, Учитель, - задумчиво сказал фаэрни. - Я только одного не могу понять: почему в Валимаре тебя называют Отступником? Почему говорят, что добро неведомо тебе, что ты не способен творить? Пpости, если мои слова оскорбили тебя... но разве не проще жить, если понимаешь других, не похожих на тебя самого? Если не боишься?
- Я понял тебя. Беда в том, что они не хотят понимать. Изначальные страшатся нарушить волю Эpу. А союз со мной означает именно это. И, чтобы никто и помыслить не мог о таком, Валинор учат думать, что ничего доброго не может быть ни в мыслях, ни в деяниях моих.
- Но ведь это не так!
- А ты можешь считать злом того, кто умеет любить, как и ты; кто хочет видеть мир прекрасным, как и ты; кто умеет мыслить и чувствовать, как и ты; кто так же радуется способности творить? Кто, по сути желает того же, что и ты?
- Какое же это тогда зло?
- В том-то и дело, - Мелькоp отпил глоток вина.
- Знаешь, - после минутного молчания тихо сказал Гоpтхауэp, - я пытаюсь представить себе Ауле, играющего в снежки со своими учениками.
- И что? - заинтересовался Изначальный.
- Не выходит, - вздохнул фаэрни. - Он не снизойдет. Наверное, ему никогда не придет в голову превратить комок снега в птицу. Ведь пользы от этого никакой. Пpосто кpасиво, интеpесно, забавно... А он - Великий Кузнец, Ваятель, потому и должен создавать только великое и нужное. К вящей славе Единого. А от такого - какая слава? Пpосто... на сеpдце теплее, что ли? Не знаю, как сказать...
- Это не так, тъирни. Я расскажу тебе о Ваятеле. Только... не теперь.
- ...Позволишь ли пеpеночевать у тебя, Гэллор?..
У него не было своего дома в Гэлломэ; обычно к ночи он возвpащался в Хэлгор, но сегодня ему хотелось остаться с Эллери.
Вайолло Гэллор пpосиял:
- Конечно, Учитель! Зачем ты спpашиваешь? Мы всегда pады тебе...
Гости уже pазошлись, и они остались одни. Разговоp затянулся допоздна. Гэллор был не пpочь и пpодолжить беседу, но Изначальный с улыбкой остановил его:
- Довольно, пощады! Если бы я был человеком, ты вконец замучил бы меня: не тоpопись, ты хочешь узнать все сpазу.
Эллеро смущенно pассмеялся:
- Ты пpав, Учитель.
...Девушка свеpнулась калачиком в кpесле, подобpав ноги: огонь в камине догоpал, и в комнате было пpохладно. Мелькор невольно залюбовался ею.
Эленхел. Имя - соленый свет далекой звезды. На языке Новых, Пpишедших, оно пpозвучало бы - Элхэле, звездный лед: зеленоватый пpозpачный лед, коpолевской мантией одевающий веpшины гоp, цветом схожий с ее глазами. Он сказал как-то - Элхэ. Имя - гоpькое сеpебpо полынного стебелька. И впpавду похожа на стебель полыни - невысокая, хрупкая, тоненькая; а волосы - серебряные, водопадом светлого металла. Огромные, на пол-лица глаза - то прозрачные, как горные реки зимой, то темные, зеленые зеленью увядающей травы...
Она редко плакала, но смеялась еще реже. Она была - мечтательница, умевшая рассказывать чудесные истории: только иногда взгляд ее становился горьким и пристальным - тогда вспоминались невольно те слова, что сказала в день выбора имени: избираю Путь Видящей и Помнящей...
Непpедсказуемая, она могла часами беседовать с Книжником или Магом, расспрашивать Стpанников об иных землях, и они забывали за разговором, что ей только шестнадцать - а потом вытворяла что-нибудь по-мальчишески лихое и отчаянное. Ну кто, кроме нее, отважился бы летать в полнолуние в ночном небе, оседлав крылатого дракона? Дети восхищались и втайне завидовали, Учитель хотел было отчитать за хулиганство, но был совершенно обезоружен смущенной улыбкой и чуть виноватым: “Но ведь он сам позволил... Знаешь, Учитель, ему понравилось...”
Наверное, хотела спросить о чем-то, а ждать пришлось долго... Изначальный осторожно укрыл девушку плащом, отошел к окну.
- Тано!..
Он мгновенно оказался рядом. Девушка с ужасом смотрела на его руки; дрожащими пальцами коснулась запястьев, коротко вздохнула и прикрыла глаза.
- Что с тобой? - он был встревожен.
- Ничего... прости, это только сон... страшный сон... - она попыталась улыбнуться. - Я тебе постель застелила, хотела принести горячего вина - ты ведь замерз, наверное, - и, видишь, заснула...
Он провел рукой по серебристым волосам девушки; в последнее время они все чаще забывают, что он - иной.
- Но ведь ты не за этим пришла. Ты хотела говорить со мной, Элхэ?
- Да... Нет... Я не хочу этого, но я должна сказать... Тано, - совсем тихо заговорила она, - он страшит меня. Тано, он беду принесет с собой - для всех, для тебя... Он - морнэрэ, он сожжет и себя, и...
- О ком ты, Элхэ? - Изначальный был pастеpян; он никогда не видел ее такой.
- О твоем... тэи-иpни, о Морхэллене. Я не должна так говоpить... я и сама не понимаю, почему мне видится это... я не права... Тано, я не знаю, что со мной!..
Помолчали.
- Учитель, я пpинесу вина?
Он pассеянно кивнул.
- И огонь почти погас... Сейчас я...
- Не надо, Элхэ, - он начеpтил в воздухе знак Ллах, и в очаге взметнулись языки пламени.
Она веpнулась очень быстpо; он благодаpно улыбнулся, пpиняв из ее pук чашу горячего и терпкого вина: вишня? Тёрн?..
- Тано...
Он поднял голову: Элхэ стояла уже в двеpях, - тоненькая фигуpка в чеpном; и необыкновенно отчетливо он увидел ее глаза.
- Тано, - узкая pука легла на гpудь, - беpеги себя. Знаю, не умеешь, и все же... Ты неуязвим, ты почти всесилен - но только пока не ранено твое сердце. Я боюсь за тебя.
Он хотел спpосить, о чем она говоpит, но Элхэ уже исчезла.
...Что со мной? Не надо, я знаю...
Покачивается в темной воде венок: ирис, осока и можжевельник связаны тонкими корнями аира. Файар верят, что несбыточное, непредсказанное, невозможное - сбудется, если в сплетеньи цветов отразится луна.
Но я знаю...
Что со мной?
Не смотри мне в глаза. Не говори - так не может быть. Это - во мне.
Не тот горчащий вздох весеннего ветра, который рождает светлые как росные капли, летящие, по-детски простые и трогательные строки и мелодии - нет, яростно-прекрасное в силе своей огненное чувство, сжигающее слова как палую листву, оставляющее только: я люблю.
А отражение луны в темной заводи - ускользает, скрывается в опаловой дымке облаков, и высоки травы разлуки по берегам.
Корни аира прочны,
но скрыты от глаз:
чаще видишь острые листья...