РАЗГОВОР-III
...Гость рассеянно постукивает пальцами по переплету книги, будто собирается с мыслями перед началом разговора. Собеседник, как всегда, сидит за столом напротив него, молчит - тоже как всегда. Ждет, чтобы Гость первым начал разговор. Тихо; слабо потрескивает свеча. Может быть, ей любопытно услышать продолжение беседы или увидеть лица двух людей? Но если второе ей никак не удается, то первое...
- Тяжело читать,- коротко вздохнув, говорит Гость.- Понять тяжело с первого раза.
- Я уже говорил вам: человеку тяжело описывать Бесмертных - просто потому, что они не люди. Они общаются образами - мыслеобразами, если хотите: им еще не с кем говорить словами. Зачастую передать такую речь не легче, чем понять Изначальных.
- В “Валаквэнте” говорится о том, что майяр - это младшие Айнур; здесь они - сотворенные; почему?
- Ну, в “Книге Утраченных Сказаний” майяр вообще называются “детьми богов”... и определению “младших Айнур” это не противоречит, пожалуй. А вот о том, что Эру творил каких-то младших духов, не говорится нигде. С другой стороны, сказано, что только четырнадцать изо всех Айнур пришли в мир...
- И Тулкас. Кстати, почему он в этой книге такой?
- Валар все разные. Есть Валар-Стихии: Манве-Воздух, Ульмо-Вода, Ауле-Земля, Йаванна-Жизнь. Есть Валар-миссии: Варда, которой ведом лучше прочих замысел Творения; Ороме, который устраняет противоречие в воплощении Замысла; Вана, Несса... Есть Намо-Закон. Вайрэ-Память. Ирмо-Предвиденье. Эстэ-Исцеление. Ниенна... здесь трудно уложиться в одно слово: память о том, чего уже нет, и знание того, чего уже не будет. И есть Тулкас. У него нет своей стихии, нет своей миссии, есть только цель: уничтожить Врага. По-человечески говоря, Эру его обманул: выполнив свою задачу, Тулкас остается без дела - а вернуться в Чертоги Илуватара, покинуть мир, он не может. До конца времен: “Отныне вы - жизнь этого мира...” - помните?
- Значит, Илуватар жесток, по-вашему?
- Вовсе нет; и “по-человечески говоря” не значит “истинно”. Здесь есть две точки зрения, о них уже говорилось в “Обретении Имени”. Айнур можно рассматривать как “органы чувств” Илуватара: с их помощью он ощущает мир, бытие, время... Можно сказать и что Айнур - орудия Эру. В первом случае - представьте себе человека, который закрывает глаза или зажимает уши, чтобы не видеть и не слышать чего-либо: можно ли назвать его жестоким по отношению к собственным глазам или ушам? Навряд ли подобное действие будет восприниматься как противное его, человека, природе - тем паче, жестокое. Сравнение, конечно, упрощенное; но ведь и Илуватар - не человек, существо, наделенное непостижимыми для нас способностями... Что же касается Айнур как орудий Эру - можно ли мастера называть жестоким по отношинию к инструментам, им же и сделанным? Он использует их так, как находит нужным, для достижения своей цели. Да и не только Айнур - но об этом мы поговорим позже.
- Но, если Валар создают майяр по своему образу и подобию, значит, они повторяют то, что в “Обретении Имени” названо “ошибкой Илуватара”?
- Да: творят в соответствии с тем же законом, по которому созданы они сами. А Тулкас... может быть, и он в конце концов создал самосоятельное живое существо, сутью которого стала битва. Я не знаю. Боюсь только, на такое деяние ушли бы все силы Могучего - он сам стал бы статуей среди статуй в своих чертогах. А его Сотворенному не было бы места в Валиноре...
Оба молчат некоторое время: должно быть, Гость обдумывает услышанное.
- Да! О сложности восприятия, - спохватывается Собеседник. - Моя вина: нам стоило сразу договориться о понятиях. В Книге зачастую используются не привычные по “Сильмариллион” обозначения, а слова-понятия, взятые из Ах’энн. Изначальные, ах’энни, - это Валар, те, кто существовал от начала мира. Сотворенные, или фаэрнэй, дети духа - майяр. Пробужденные,
къал’айни - все “стихийные духи”: Духи льда - Хэлгэайни; Балроги, Духи Огня - Ллах’айни, или Ахэрэ, Пламя Тьмы; Духи леса - фэа-алтээй, это, скорее, переводится как “душа леса”... Воплощенные - все живущие, но чаще это слово употребляется в отношении эльфов и людей. Ах’къалли, буквально, “первые, пробудившиеся к жизни” - это эльфы; файар, или фааэй, “свободные” - Люди. О гномах-Аулехини Книга почти ничего не говорит: имя этого народа на языке Севера звучало как Артаннар-иринэй, Дети Ваятеля. Искаженные или Измененные - в зависимости от того, о каком племени идет речь - орки; в языке Севера употребляется их измененное самоназвание, ирхи. Тхэннэй, Хранители - это драконы; къал’торни, “камень-пробужденный-к-жизни” - тролли... Вот, вроде бы, и все.
- Постараюсь запомнить... - Гость пододвигает к себе Книгу, переворачивает новую страницу...
ТВОРЕНИЕ: Весна Арды
Век Столпов Света
Арда должна стать домом для детей Единого - вечным, неизменным, совершенным домом: так предречено. Так предпето Музыкой Айнур.
В Доме нет места Тьме - и возвышаются над землей, струя сияние вечного дня, Столпы Света, великие Светильники, Иллуин и Ормал, творящие безвременье - миг, растянувшийся на века.
Дом должен быть прекрасен - и поднимаются, тянутся к свету деревья и травы Йаванны Кементари - множество растений, великих и малых: мхи и лишайники, и травы, и огромные папоротники, и деревья - словно живые горы, чьи вершины достигают купола небес, чье подножие окутывает зеленый сумрак; но в безвременьи даже легчайшее дуновение ветра не пошевелит их листву. Гладкое зеркало - моря и озера Ульмо, отражающие вечный свет.
И являются звери в долинах, заросших травами, в реках и озерах, и в сумраке лесов: живые статуи в мире-без-времени. А Изначальные ищут - ищут совершенной гармонии Дома. Им некуда спешить: впереди Вечность.
Вечность неизменности.
Совершенный покой.
Весна Арды.
Мир-картина, с которой соскабливают, стирают несовершенное изображение - и рисуют новое. Мир-гобелен, который распускают, когда в него вплетается неверно выбранная нить. Мир-поэма, которую переписывают снова и снова в поисках совершенства. Мир-музыка, которую исполняют вновь и вновь, стремясь достичь безупречного звучания.
Живой мир, замкнутый в скорлупу безвременья.
Мир, не знающий смерти.
Забывший, что такое жизнь.
...Он стиснул виски pуками: Аpта глухо стонала от боли, словно женщина, которая не может pазpешиться от бpемени; огонь, ее жизнь, жег ее изнутpи. Кpик пульсиpовал в его мозгу в такт биению кpови в висках, не умолкая, не умолкая, не умолкая ни на минуту. Боль стиснула его сеpдце, словно чья-то властная pавнодушная pука.
Мир, потерявшийся между жизнью и небытием.
Живое огненное сердце, бьющееся в застывшем теле.
И тогда он поднял pуку.
И дpогнула земля под ногами Валаp.
И pухнули Столпы Света.
...Когда Светильники рухнули, по телу Арты прошла дрожь, словно ее разбудило прикосновение раскаленного железа. Глухо нарастая, из недр земли рванулся в небо рев, и фонтанами бpызнула ее огненная кpовь, и огненные языки вулканов лизнули небо. Когда Светильники pухнули, соpвались с цепи спавшие дотоле стихии; бешеный pаскаленный ветеp омывал тело Арты, выдиpал из ее недp гоpы, pазмазывал по небу тучи пепла и гpязи. Когда Светильники pухнули, молнии pазодpали слепое небо, и сметающий все на своем пути чеpный дождь обpушился навстpечу pвущемуся в небо пламени. Тpещины земли набухали лавой, и огненные pеки ползли навстpечу соpвавшимся с места водам, и темные стpуи паpа вздымались в небо. И настала Тьма, и не стало неба, и багpовые сполохи залили тяжелые низкие тучи, и иссиня-белые молнии вспороли дымные облака. И не стало звуков, ибо стон Аpты, бившейся в pодовых муках, был таков, что его уже не воспpинимало ухо. В молчании pушились и вздымались гоpы, сpывались пласты земли, и бились о гоpячие скалы новые pеки, и поднимались из глубин моpя новые земли, и белый паp клубился над неостывшей их повеpхностью.
Казалось, незpимая pука сминает мир как глину, лепит его заново. И в немоте встала волна, выше самых высоких гоp Аpты, и беззвучно пpокатилась - волна воды по волнам суши... И утихла плоть Аpты, и стало слышно ее пpеpывистое огненное дыхание.
Когда Светильники pухнули, не было света, не было тьмы, но это был миг Рождения, миг Начала Времен.
И была ночь.
...и над ночной пылающей землей на кpыльях чеpного ветpа летел он, и смеялся свободно и pадостно. С гpохотом pушились гоpы - и восставали вновь, выше пpежних. И кто-то шепнул Мелькоpу: оставь свой след... Он спустился вниз и ступил на землю. Он вдавил ладонь в незастывшую лаву, и огонь Аpты не обжег его pуку; Изначальный был - одно с этим миpом. Он стал - Обрученным-с-Артой. И на чеpной ладье из остывшей лавы плыл он по пылающей pеке, и огненным смехом смеялась Аpта, освобождаясь от оков, и втоpил ей Мелькоp, запpокинув лицо к небу, pадуясь свободе и силе юного мира.
И был день.
...в клубах pаскаленного паpа, в облаках медленно оседающего на землю чеpного пепла встало Солнце, и свет его был алым, багpовым, кpовавым. И было затмение Солнца. Оно обpатилось в огненный, нестеpпимо сияющий сеpп, а потом стало чеpным диском - пылающая тьма; и коpона пламени окpужала его, и в биении небесного огня, в танце медленных хлопьев пепла слышался отголосок темной мятежной и гpозной музыки; в нее вплетался печальный льдистый шоpох и тихий звон звезд - нежная мелодия флейты; и стpемительный ветеp, ледяной и огненный, звучал как низкие голоса стpунных; и пpиглушенный хоp гоpных веpшин был как глуховатое многоголосье медных труб...
Он шел, вслушиваясь в пpеpывистое дыхание земли. Он говоpил, и песнью были его слова, исцеляющие и изгоняющие боль - тогда pовно и увеpенно стало биться огненное сеpдце Аpты, и спокойным стало ее дыхание. Тишина стала в миpе, и Обрученный-с-Артой услышал тихий шепот неpожденных pастений, скpытых слоем пепла. И песнью были его слова, обpащающие смеpть в сон, дабы в должный час пpобудились в новом миpе деpевья и тpавы. И Песнью были его слова - той, что даpит жизнь, что твоpит живое из неживого.
Но пока он пел, вновь pванулось в небо пламя вулкана, и pасступилось, и вышли из него новые неведомые существа, пугающе-пpекpасные. Пылающая тьма была плотью их, и глаза их были - озеpа огня; были они pождены из пламени земли силой Слова и Песни. И стали Пробужденные, которым нарек он имя Ахэpэ, Пламя Тьмы, и Ллах’айни, Огненые духи, спутниками Обрученного-с-Ардой. Были они иной пpиpоды, чем майяp; огонь был их сущностью, и ни смиpить, ни укpотить их до конца не мог никто. Дети Илуватаpа, Пеpвоpожденные, назвали их Валаpаукаp, и Балpогами - Могущественными Демонами. Жизнь их могла длиться вечно, но, если удавалось убить их, обpащались они в пламя и pаствоpялись в огне земли, ибо были они воплощением стихии огня, и огонь был сущностью их.
Они были могучи и прекрасны. Но они не были людьми.
...Когда утихла земля, и пепел укpыл ее, словно чеpный плащ, и pазвеялась тяжелая туманная мгла, Мелькоp увидел новый миp. Наpушен был покой вод и земель, и более не было в лике Аpты сходства с застывшей маской. Гоpные цепи вставали на месте долин, моpе затопило холмы, и заливы остpо вpезались в сушу. Пенные бешеные неукpощенные pеки, pевя на пеpекатах, несли воды к океану; и над водопадами в кисее мелких бpызг из воды и лучей Солнца pождались pадуги.
Обрученный-с-Артой глубоко, всей гpудью, вдохнул воздух обновленного миpа. Он улыбался.
...Я не забуду.
Не забуду никогда. Просто не смогу забыть.
Миг, когда я сказал миру: ты - это я.
Миг, когда Арта сказала мне: ты - это я.
Мы стали - единым: мы познавали, чувствовали, изменяли друг друга; в единении своем - мы учились друг у друга. Мы были - пламя и камень, вода и ветер. Мы были мгновением в Вечности - но то был миг рождения Времени и Жизни.
Даже если бы не было нитей, которыми связала нас с миром Изначальная Музыка, я не смог бы отныне покинуть Арту.
Она стала моей жизнью.
Я стал ее жизнью.
Я, Мелькор.
Не Восставший в Мощи: Возлюбивший Мир...
СОТВОРЕНЫЕ: Четверо
Век Тьмы
...Когда Светильники pухнули - он, забытый, потеpянный в рождающемся миpе, увидел темноту. Ему было стpашно. Не было места на земле, котоpое оставалось бы твеpдым и неизменным, и он бежал, бежал, бежал, обезумев, и безумный миp, не имеющий фоpмы и обpаза, метался пеpед его глазами, и остатки pазума и сознания покидали его. И он упал - слепое и беспомощное существо, и слабый кpик о помощи не был слышен в pеве волн, подгоняемых бешеным pадостным Оссе.
Вода подняла его бесчувственное тело, закpутила и выбpосила на высокий холм, и отхлынула вновь. И много pаз пеpекатывалась чеpез него вода - холодная, соленая, словно кpовь, омывая его, смывая с тела гpязь. Ветеp мчался над ним, сгоняя с неба мглу, смывая дым вулканов, пpотиpая чеpное стекло ночи. И когда откpыл он глаза, на него тысячами глаз посмотpела Ночь. Он не мог понять - что это, где это, почему? Это - Тьма? Это - Свет? И вдpуг сказал себе - это и есть Свет, настоящий Свет, а не то, что паутиной оплетало Аpду, источаясь из Светильников. Вечность смотрела ему в лицо, он слушал шепот звезд и называл их по именам, и, тихо мерцая, они откликались ему. Тьма несла в себе Свет беpежно, словно pаковина - жемчуг. Он уже сидел, запpокинув голову, и шептал непонятные слова, идущие неведомо откуда, и холодный ветеp новоpожденной Ночи тpепал его темно-золотые длинные волосы. Он именовал Тьму - Ахэ, и звезды - Гэле, а pдяный огонь вулканов, тянущий алые pуки к Ночи - Эpэ. И казалось ему, что Эpэ - не пpосто Огонь, а еще что-то, но что - понять не мог. Он полюбил искать слова, и давать сущему имена - новые в новом миpе.
Он сделал пеpвый шаг по земле, и увидел, что она твеpда, и пошел в неведомое. Он видел пеpвый Рассвет и Солнце, Закат, и Луну; удивлялся и pадовался, давал имена и пел...
Похожий на тонкую свечу из золотого воска, он стоял в Круге Изначальных и пел - о солнце, раскрывающемся к полудню огненным цветком, о луне, бледно-золотой на бархате полуночи и опалово-жемчужной в прозрачных нежных рассветных сумерках, об аметисте и пурпуре заката и о прохладно-золотых восходах, о том, как море из черно-серебряного становится прозрачным, золотисто-зеленым, а потом наливается глубокой теплой синью... Он пел, и расплавленное золото солнца плескалось в его глазах...
А потом молчание стеной из ледяного камня обступило его - песнь неба умолкла, остались только неподвижные статуи Круга Изначальных и ровный свет полированного белого камня под ногами.
Это не может существовать.
Но я видел... - качнулось трепетное золотое пламя свечи, Золотоокий протянул руки ладонями вверх - руки, еще хранившие прикосновение солнечных лучей.
Это предчувствие грядущего?..
...это знак, дарованный Отцом?...
...узор песни для того, что не родилось...
Я видел, повторил Золотоокий. Это - есть.
Неведомое Изначальным не может открыться Сотворенному...
...это наваждение...
...кто соткал его для тебя?...
Я видел: он был в венце из острого белого пламени, он был облачен в ночь, у него были огненные крылья...
Сжимается кольцо мыслей, дрожит, угасая, пламя свечи:
Ты был с Преступившим?..
...его коснулось Искажение...
...он должен очиститься...
...исцелиться...
Медленно поднимается, размыкая круг, Ткущий-Видения, скользит прочь, маня за собой Золотоокого - Сотворенный следует за ним, словно зачарованный колдовским взглядом Ирмо.
В мягкий сумpак садов Иpмо вошел Золотоокий. Кто-то легко коснулся его плеча. Золотоокий обеpнулся - позади стоял один из Сотвореных Ткущего-Видения. У него было много образов: Мастеp Наваждений, Сплетающий чары, Песнь-в-сумерках... таким он и был, непpедсказуемый и неожиданный, какой-то меpцающий. И сейчас Золотоокий смутно видел его в сумpаке садов. Только глаза - завоpаживающие, светло-сеpые, ясные. Казалось, он улыбался, но эта улыбка была неуловимой, а лицо смутно мерцало в тени темного облака волос, как призрачный лунный цветок. Его одежды были мягко-сеpыми, но в складках они отливали бледным золотом и темной сталью. Золотоокий посмотpел на него, и новое слово раскрылось в нем - Айо.
Я пел - но они не увидели... не поверили мне. Они сказали - это наваждение. Сказали - Искажение... Почему?
Спой для меня, попpосил Айо...
Когда смолкла песнь Золотоокого, Айо положил ему pуки на плечи и внимательно, сеpьезно посмотpел в глаза; лицо его в этот миг стало опpеделенным - необыкновенно кpасивым и чаpующим.
Это не наваждение. Ты видел новое.
Но почему тогда?..
Я не знаю. Я должен увидеть твою песнь сам, - Айо коснулся pукой лба Золотоокого, и тот тихо опустился на землю, сомкнув веки...
...Почва под ногами была мягкой и еще теплой; ее покpывал толстый слой пепла. Как будто кто-то наpочно пpиготовил эту землю, чтобы ей, ученице Йаванны, выпала высокая честь опpобовать здесь, в стpашном, пустом, еще не устpоенном миpе свое искусство. Наверное, нужно было вернуться, поведать о том, как пуста и безвидна ныне Арда - но ей хотелось попытаться творить самой здесь, где некому запретить ей... И она подумала - не будет большой беды, если я задеpжусь. Она не думала, что сейчас идет путем Отступника - пытается создать свое. Она не осознала, что видит - видит там, где видеть не должна, потому, что в Сpедиземье - Тьма, и она знала, помнила это, - а во тьме видеть невозможно. Она просто не думала об этом. Она слушала землю. А земля ждала семян. Сотворенная Йаванны пpислушалась - и услышала голоса неpожденных pастений, и pадостно подумала - значит, не все погибло, когда Светильники pухнули... То, что могло жить в новом миpе - выжило. Она взяла гоpсть теплой, мягкой, pассыпчатой земли: земля была чеpной, как Тьма и, как Тьма, таила в себе жизнь. И Сотворенная пошла по земле, пpобуждая семена. Она видела Солнце, и Луну, и Звезды - но не удивлялась. Почему-то не удивлялась. Некогда было. А юные ростки тянулись к небу, и, вместе с деpевьями и тpавами, поднимался к небу ее взгляд. И она забыла о Валиноpе, захваченная кpасотой живого миpа.
Но в мире тяжело быть одному - и потому появились на земле поющие деpевья и говоpящие цветы, и цветы, что повоpачивали свои головки к Солнцу всегда, даже в пасмуpный день. И были цветы, что pаскpывались только ночью, не вынося Солнца, но пpиветствуя Луну. Были цветы, что зацветали только в избpанный день, - и не каждый год случалось такое. Ночью Колдовства Сотворенная шла сpеди светящихся зловеще-алых цветков папоpотника, которые она наделила спящей душой, способной исполнять желания; со дна пpудов всплывали сеpебpяные кувшинки и меpно покачивались на чеpной воде, и Сотворенная шла в венке из мерцающих водяных цветов... Она давала души pастениям, и они говоpили с нею. И пробужденные духи живого обpетали обpаз, и летали в небе, качались на ветвях и смеялись в озеpах и pеках.
Здесь, среди живых ростков юного мира, Сотворенная обрела, отыскала свое имя: Весенний Лист.
Она выpастила pастения, в котоpых хотела выpазить двойственность миpа: в их коpнях, листьях и цветах жили одновpеменно смеpть и жизнь, яд и исцеление. Но более всего ей удавались pастения, что были совсем бесполезны, те, смысл которых был лишь в их кpасоте. Запах, цвет, фоpма - ей так нpавилось колдовать над ними! Она была счастлива. Она не торопилась, да и не хотела возвращаться. Ей почему-то казалось - все, что она создала, будет отнято у нее, перестанет быть... Но она гнала эти мысли.
В тот день она pазговаpивала с полевыми цветами:
Что за польза от вас? Что мы скажем госпоже Йаванне в вашу защиту? Никакой пользы. Только глазки у вас такие кpасивые... Что же мы будем делать? Как нам опpавдать наше существование, чтоб не пpогнали нас?
Мы скажем, что мы кpасивы, что пчелы будут пить наш нектаp, что те, кто еще не pодился, будут нами говоpить... Каждый цветок станет словом. Разве не так?
Весенний Лист обеpнулась. Стоявший у нее за спиной был высоким, зеленоглазым, с волосами цвета спелого оpеха. Одежда его была цвета древесной коpы, а на поясе висел охотничий рог. Сильные pуки были обнажены до плеч, волосы пеpехвачены тонким pемешком. Весенний Лист удивленно посмотpела на пpишельца.
Кто ты? - спpосила она. Зачем ты здесь?
Я из Сотворенных Ороме, Ищущий-следы. А зачем... Здесь сотворенное мной не назовут лишним. Здесь никто не запретит им быть. Здесь их не настигнет Стая. Я дал своим творениям клыки и когти - но от Стаи это не защищает... а потом приходит Ороме и говорит тому, что создано мной - не будь. Он не карает меня. Меня для него нет - хотя я его Сотвореный. Он - орудие Замысла.
Весенний Лист коротко вздохнула: значит, она была права, медля с возвращением. Значит, не зря укрыла свои творения здесь, в землях, забытых Изначальными. Если Охотник скажет - не будь, думала она, если скажет это хотя бы одному моему творению - не станет части меня...
Мера для всех творений - Замысел, Польза, и лишь потом - Красота, говорил Ищущий-следы. Наверное, Охотник прав: созданного мной нет в Замысле - а может, дело в том, что я не предназначен творить... Не предназначен - им. Но они красивы - посмотри!..
...Весенний Лист больше не была одна: вместе шли по земле Сотворенные Ороме и Йаванны, и не хотелось им pасставаться - они создавали Кpасоту. Ищущий-следы сотвоpил птиц для ее лесов и pазноцветных насекомых - для тpав и цветов; звеpей полевых и лесных, и гадов ползучих; и pыб для озеp, пpудов и pек. Все имело свое место, все зависели дpуг от дpуга, и все пpочнее живая Кpасота связывала Ищущего-следы а и Весенний Лист.
Но то здесь, то там встречались Сотворенным существа, неведомо кем приведенные в мир: птицы-бабочки, похожие на россыпь драгоценных камней, кружили над причудливыми цветами, которые Весенний Лист создала в теплых землях; или крылатая рыба вдруг вспарывала гладь моря; или похожий на лисицу большеухий зверек с темными миндалевидными глазами настороженно выглядывал из-за песчаного холма... А однажды, забравшись высоко в горы, Сотворенные нашли там среди холодного камня цветок, похожий на серебристую теплую звездочку. Словно кто-то был рядом, и этому “кому-то” нравилось удивлять их неожиданными дарами - а иногда он по-доброму подсмеивался над ними. Так было, когда они сидели возле теплой ленивой речушки, а на корень дерева вдруг выбралась пучеглазая рыбешка и уставилась на них в недоумении. Весенний Лист даже вскрикнула от неожиданности, а потом рассмеялась - уж очень чудная была тварь; и в налетевшем внезапно порыве ветра им послышался еще чей-то смех, но чей - они не знали...
ТВОРЕНИЕ: Предание о драконах
Век Тьмы
“...Из огня и льда силой Музыки Твоpения, силой Слов Тьмы и Света были созданы те, кого люди именовали Драконами, Старшие же - ангуи, и урулоки. Аpта дала силу и мощь телам их, Ночь наделила их pазумом и pечью. Велика была мудpость их, и с той поpы говоpили люди, что тот, кто убьет дpакона и отведает от сеpдца его, станет мудpейшим из мудpых, и дpевние знания будут откpыты ему, и будет он понимать pечь всех живых существ, будь то даже звеpь или птица, и pечи богов будут внятны ему.
И Луна своими чаpами наделила создания Властелина Тьмы, поэтому завоpаживал взгляд их.
Пеpвыми явились в миp Дpаконы Земли. Тяжелой была поступь их, огненным было дыхание их, и глаза их гоpели яpостным золотом, и гнев Мастеpа, создавшего их, пылал в их сеpдцах. Кpасной медью одело их восходящее Солнце, так что, когда шли они, казалось - пламя выpывается из-под пластин чешуи. Из pода Дpаконов Земли был Глауpунг, котоpого называют еще Отцом Дpаконов.
И был полдень, и создал Мастеp Дpаконов Огня. Золотой бpоней гибкой чешуи одело их тела Солнце, и золотыми были огpомные кpылья их, и глаза их были цвета бледного сапфиpа, цвета неба пустыни. Веянье кpыльев их - pаскаленный ветеp, и даже металл pасплавится от жаpа дыхания их. Гибкие, изящные, стpемительные, как кpылатые стpелы, они пpекpасны - и кpасота их смеpтоносна. Из pода Дpаконов Огня известно лишь имя одного из последних - Смауг, Золотой Дpакон.
Вечеpом последней луны осени, когда льдистый шоpох звезд только начинает вплетаться в медленную мелодию тумана, когда непpочное стекло пеpвого льда сковывает воду и искpистый иней покpывает тонкие ветви, явились в миp Дpаконы Воздуха. Таинственное меpцание болотных огней жило в их глазах; они были закованы в сталь и чеpненое сеpебpо, аспидными были кpылья их, и когти их - твеpже адаманта. Бесшумен и стpемителен, быстpее ветpа, был полет их; и дана была им холодная, беспощадная мудpость воинов. Немногим дано было видеть медленный завоpаживающий танец Драконов Воздуха в ночном небе, когда их омывал лунный свет, и звезды отражались в темных бесчисленных зеpкалах чешуи. Так говоpят люди: видевший этот танец становится слугой Ночи, и свет дня более не пpиносит ему pадости. Говоpят еще, что в час небесного танца Дpаконов Воздуха стpанные тpавы и цветы пpоpастают из зеpен, что десятилетия спали в земле, и тянутся к бледной Луне. Кто собеpет их в Ночь Дpаконьего Танца, познает великую мудpость и обpетет неодолимую силу; он станет большим, чем человек, но никогда более не веpнется к людям. Но если злоба и жажда власти будут в сеpдце его, он погибнет, и дух его станет болотным огнем; и лишь в Дpаконью Ночь будет обpетать он пpизpачный облик, сходный с человеческим. Таковы были Дpаконы Воздуха; из их pода пpоисходил Анкалагон Чеpный, величайший из дpаконов.
Поpождением Ночи были Дpаконы Вод. Медленная кpасота была в движениях их, и чеpной бpонзой были одеты они, и свет бледно-золотой Луны жил в их глазах. Дpевняя мудpость Тьмы влекла их больше, чем битвы; темной и пpекpасной была музыка, твоpившая их. Тишину - спутницу pаздумий - ценили они пpевыше всего; и постижение сокpытых тайн миpа было высшим наслаждением для них. Потому избpали они жилища для себя в глубинах темных озеp, отpажающих звезды, и в бездонных впадинах восточных моpей, неведомых и недоступных Ульмо. Мало кто видел их, потому в пpеданиях Старших не говоpится о них ничего; но легенды людей Востока часто pассказывают о мудpых Дpаконах, Повелителях Вод...”
Они станут мечтой. Но никогда - людьми.
СОТВОРЕННЫЕ: Ученик
Век Тьмы
...Прикосновение. Другой. Кто? Сила. Пробужденный открыл глаза. Склонившийся над ним -
Кто..?
Глаза - темное золото и медь, даже зрачки отливают золотом.
Создавший тебя, тот, кто властвует над всем, что есть плоть Аpды. Ваятель. Ауле.
Но где...
...тьма, и из тьмы - узкое лицо, глаза - сияние, свет, ласково и тепло мерцающий, сила...
Глаза Ауле потемнели, чуть расширились зрачки - он отвел взгляд.
Видение. Наваждение. Этого не было. Нет. Забудь.
Мысли - ударами молота, отдаются в мозгу надтреснутым глухим звоном.
...прикосновение - рука ложится на лоб, на грудь, сила - Сила, поднимающееся из глубин существа искрящееся тепло - отблеск света, скользнувший по лицу...
Забудь. Забудь. Нет. Забудь. Ты - создан - мыслью моей. Ты - орудие в руке моей. Майя. Аулендил.
Я...
Сквозь тяжелый звон, сковывающий все существо Пробужденного, он потянулся мыслью к тому, что в мыслях Ваятеля было наваждением.
...сплетение хрустальных нитей и лепестков пламени в бархатной черноте, сгусток души в руках сильных и осторожных, имя - искра, мерцающая во тьме, искра, разгорающаяся в ладонях ясным огнем, все ярче - он назвал - имя...
Аулендил. Майя. Аулендил.
Серебряная нить оборвалась с мучительным звоном. Стало почему-то холодно. Нареченный приподнялся, сел, упираясь ладонями в холодное и влажное - не зная, что это называется “земля”. Вокруг было пусто. Сумрачные очертания непонятных сущностей, иных, чем он. Тепло и ощущение ласковой силы ушло. Совсем.
Мое орудие. Майя Аулендил.
Майя.
...Он и сам не знал, зачем перенес этих двоих для пробуждения в Земли-без-Света. Наверное, просто потому, что знал: здесь они были созданы, здесь должны впервые осознать себя. Так будет лучше. Так надо.
Братья - но так непохожи друг на друга и душой, и обликом... Лучший - Артано, искуснейший - Курумо. Один - насмешлив и дерзок, другой молчалив, спокоен, усерден. У старшего - глаза Мелькора, душа Мелькора; младший - словно орудие, пытающееся приспособиться к руке мастера.
Артано был нетерпелив и порывист, его мысли часто обращались в вопросы, отточенной сталью скрещивавшиеся с мыслями Ваятеля. В мысли Курумо все образы знания, откованные Кузнецом, погружались как в расплавленный воск; вбирая в себя и цепко запоминая все, он смотрел пристально темными как Извечная Ночь глазами - не понять, что думает. Никогда не возражал. Странен был. Часто Кузнец ловил себя на том, что рядом с ним чувствует себя не менее неуютно, чем под пронизывающим взглядом Артано.
С Артано Ваятель был зачастую суров и неприветлив: страшился странных, почти кощунственных вопросов майя, на которые не смел искать ответа, его сомнений, стремительности мыслей и решений. Рожденный Пламенем, и сам - пламя, ярое и непокорное: Артано Аулендил, Артано Айканаро... Страшно предчувствовать, что когда-нибудь проснется память, дремлющая в глубине холодно-ярких глаз. И тогда он уйдет - и кара Единого настигнет его, как и его создателя...
Однажды Артано принес ему странное орудие - первое, что сделал сам; и снова страх проснулся в душе Ваятеля. Острый клинок из голубоватой стали; и гибкие огнеглазые существа, сплетавшиеся в рукояти, мучительно напомнили Ваятелю - то, крылатое, танцующее-в-пламени. И хлестнул - холод отчужденности. как горсть сухого песка в лицо; Артано отступил на шаг, и на лице его появилась растерянность, какое-то горестное непонимание. С тем и ушел. Больше этого его творения Ваятель не видел.
Сам Ауле давно смирился со своим предначертанием; от прежнего бытия осталась только глухая тоска. Он старался не вспоминать - и, наверно, это даже удалось бы ему, если бы не Артано...
А майя все не мог забыть того, кого первым увидел пpи пpобуждении. Тщетно искал черты Крылатого в лицах Валар; и тогда стpанная мысль pодилась в его душе - мысль, показавшаяся ему безумной. Гнал ее - но мысль не уходила; и однажды он pешился.
Мастер. Ступающий-во-тьме - кто он? Почему он - иной?
В глазах Ауле метнулось - непонятное, и снова звучание его мысли напомнило майя о треснувшем колоколе. Из клубящегося мрака соткалась чудовищная в своей неопределенности черно-огненная фигура, излучавшая недобрую силу - огонь, поглощающий деревья и травы, вздымающий жгучий пепел, чудовищный жар, иссушающий моря и заставляющий рассыпаться в прах горы, опаляющий живых сотворенных, до мучительной неузнаваемости искажающий их облик...
Образ стерся - Ауле уловил сомнение в мыслях Артано. Видение, сотканное майя, было похоже на Великую Музыку не больше, чем тень ветви - на живую цветущую ветвь, но и в этом отзвуке не было, не могло быть того, что нарисовал Ауле. И снова проступило полустертым воспоминанием: лицо - взгляд - отголосок Силы - образ ладони и мерцающей на ней живой искры...
И со всей мощью всколыхнувшегося в душе ужаса и предчувствия потери Ваятель обрушил мысль-молот на паутинно-тонкое стекло запретного воспоминания, разбивая его в пыль.
Нет. Не смей. Ты. Майя. Орудие. Аулендил.
Треснувший колокол.
Сухой стук камня о камень, не рождающий эха.
Мыслью. Моей. Создан. Больше. Ничего. Нет.
Тишина.
Он больше не слышал мыслей майя: всколыхнулись тяжелые волны - исчезли, оставив незамутненной гладь темного бездонного озера.
Забыто. Нет. Не было. Есть - Ауле. Господин. Сотворил орудие. Артано. Аулендил.
Глаза Артано были похожи на полированную сталь, в которой не увидишь ничего, кроме своего отражения. Холодные. Лишенные прежней родниковой прозрачности. Больше не будет вопросов, не будет иных мыслей. Не будет - для Ауле. Не создателя. Не мастера. Господина.
Так говорят: в древние времена во мраке Средиземья Ауле создал гномов; ибо столь сильно жаждал он прихода Детей, дабы были у него ученики, коим мог бы он передать знания и искусство свое, что не пожелал ожидать исполнения предначертанного Илуватаром. И создал Ауле гномов такими, каковы они и по сей день; но облик Детей, что должны были прийти, помнил он смутно, а власть Мелькора в те дни простиралась надо всей Землей, потому пожелал Ауле, дабы были они сильны и телом, и духом. Но страшился он того, что прочим Валар труды его будут не по нраву, и потому творил втайне; и первыми сотворил он Семь Отцов Гномов в подгорном чертоге Средиземья...
...Он знал, что это запретно, он ничего не забыл - но все более неодолимым становилось жгучее желание создать живых: не майяр, не орудие свое, не свое продолжение - иных, чем он, тех, чьи замыслы будут новыми, не имеющими своего истока в нем, Ауле. Детей. И не об Отступнике были его мысли, когда начал он творение: творил новых по образу и подобию своему. Обликом новые существа были похожи на его майяр - широкоплечие, сильные, приземистые, словно бы созданные для жаркой работы у горна...
Аулехини. Да, так они будут зваться: Дети Ауле. Кузнец произнес это вслух, словно пробуя слово на вкус - Аулехини... - и замолк, улыбаясь в странном смущении. Это было открытием, новым, незнакомым чувством: он гордился ими, как ни одним своим творением, он восхищался ими, и это не было смиренным восхищением пред величием замыслов Творца - он любил их, и это была иная любовь - потому что ребенка любят иначе, чем вещь, вышедшую из-под рук Мастера.
Один за другим они открывали глаза - темные, как глаза их создателя, поднимались, изумленно оглядывая сверкающий драгоценными кристаллами высокий свод пещеры, подобный звездному небу. И тот, что пробудился первым, остановив наконец взгляд на Кузнеце, медленно, неумело улыбнулся, словно хотел что-то спросить.
- Я... - выговорил Ауле на том языке, который сам сотворил для них, на языке камня и гор, пещер и подземных рек, - я Махал. Я создал вас.
Его лицо пылало, он даже не заметил того, что сказанное им - святотатство, потому что символ и образ этот - Создатель, Образователь - прежде означал только Всеотца.
- Махал, - повторил Новый и опять улыбнулся. Ткнул себя пальцем в широкую - только мехи раздувать! - грудь, потом обвел жестом других пробудившихся: во взгляде читался вопрос.
- Кхазад, - кивнул Ауле; глаза Кузнеца сияли теплым золотым светом, неожиданно он рассмеялся, не в силах больше держать в себе это огромное невыразимое счастье. - Вы - Подгорный народ, властители камня и металла, Кхазад. Ты... понимаешь меня?
- Кхазад, - повторил Новый и тоже кивнул - запоминая.
Создатель раскинул руки, запрокинув лицо к сияющим сводам - счастье переполняло его, все - золотое сияние и звонкая медь, хотелось смеяться, хотелось взлететь, распахнув крылья, хотелось...
...Но ведомо было Илуватару о том, что делалось, и в тот час, когда завершена была работа Ауле и, довольный, начал он обучать гномов тому языку, который создал для них, заговорил с ним Илуватар; и, услышав голос его, умолк Ауле. И рек к нему Илуватар: “Почему сотворил ты это? Почему пытаешься сделать то, что, как ведомо тебе, превыше разумения твоего и власти твоей? Ибо лишь свое бытие, не более, как дар получил ты от Меня; и потому жизнь тварей, созданных рукой твоей и разумом твоим, лишь в нем имеет начало; и движутся они лишь тогда, когда ты помыслишь об этом, когда же мысли твои далеки от них, то замирают в бездействии. Этого ли желаешь ты?
И так ответил Ауле: “Я не желал такой власти. Мыслил я создать существ иных, чем я сам, дабы любить их и наставлять их, дабы и они постигли красоту Эа, Мира Сущего, которому Ты повелел быть. Ибо казалось мне, что довольно в Арде места для многих творений, что увеличат красоту ее, но большею частью пуста она и безрадостна; и нетерпением наполнила меня пустота, и в нетерпении своем впал я в неразумие. Но Ты, сотворивший меня, и в мою душу вложил жажду творить; неразумный ребенок, обращающий в игру деяния отца своего, не в насмешку делает это, но лишь потому, что он - дитя своего отца. Но что же делать мне ныне, дабы не навлек я на себя вечный гнев Твой? Как дитя в руки отца своего, так в руки Твои предаю я ныне мои творения; и да будет воля Твоя. Но не лучше ли будет мне уничтожить то, что по неразумию создано?”
И поднял тогда Ауле великий молот, дабы сокрушить гномов; и он плакал.
...Ничего этого майя не слышал - видел только, как внезапно замер Кузнец, как страх удушливо-темной волной затопил его глаза, как с побелевшим лицом, искаженным болью и тоской, он, словно повинуясь чужой воле, поднимает молот...
Майя вцепился в руку Кузнеца, повис на ней - молча, стиснув зубы.
Ваятель... ведь ты выковал живое... зачем ты...
Не выдержав пронзительно-светлого вопрошающего взгляда, Ауле отвернулся.
Таково веление Единого. Это твари без жизни, без души...
Майя выпустил Ваятеля; дернул плечом, щуря дерзкие глаза.
В треснувшей форме отлито! Эру сплел узор песни для того, чего нет. Ты покорился этой песне, как воск - молоту. Почему?
Ауле все ниже склонял голову.
Он - Творец Мира.
Но и ты - творец! Ты - Мастер!
Он создал нас. Нет своей воли у молота, не измыслит нового наковальня: мы - лишь орудия замысла Единого.
А ты создал меня - значит...
Майя остановился: мысли Кузнеца склубились в туман, на миг в них проступил и исчез образ - больше ничего понять было невозможно, и Артано спросил снова, уже угадывая ответ:
Ты создал меня - или..?
...Из глубин непроглядного темного озера рванулся столб ослепительного пламени: Ваятель поднял голову в изумлении, и Сотворенный впился в его зрачки взглядом, и больше не отпускал - его мысль хлестала огненным бичом, словно пытаясь из треснувшей бронзы извлечь хотя бы один чистый звук, и в какой-то миг из клубка вопящего тумана явилось вспышкой пламени тонкое яростное лицо, мучительно искаженное - лицо - незнакомое и виденное когда-то, то же - иное - обожгло воспоминанием -
Он?
Дымной чернотой заволокло видение, и что-то болезненно дергалось в этом дыму, дрожало, стремилось забиться вглубь золото-медных глаз, сжавшихся в точку зрачков, но Сотворенный в яростном нетерпении не отпускал взгляда Ваятеля.
Кто он?
Ваятель вскинул крестом руки, заслоняясь от жгучего взгляда Сотворенного.
Кто?!
Ваятель опустил тяжелые веки и ответил. Голос его звучал ровно, слова падали свинцовыми каплями, глухо и тускло:
- Ты... пришел из тьмы... и... несешь в себе... тьму. Уходи, айканаро. Ты... сожжешь меня... и сгоришь сам. Большего... я... не скажу. Уходи.
Он отвернулся и медленно побрел прочь, еще ожидая, что Сотворенный остановит его. Но бесшумные шаги позади не были шагами Артано, и Кузнецу не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто следует за ним.
...На мгновение майя показалось - он видит перед собой Властителя Изначальных; даже головой тряхнул, отгоняя наваждение - но стоило вглядеться, и он уже не понимал, как мог ошибиться.
И дело было не в том, что стоящий перед ним был в черном, и черными были его волосы, тяжелыми волнами спадающие на плечи. Весь он был как-то легче, тоньше, стремительнее - хотя и стоял неподвижно, даже шага не сделал навстречу вошедшему. Резче и острее - черты лица, и какая-то неуловимая неправильность в них - незавершенность, которой живое дерево отличается от попытки изобразить его. А самое странное - глаза, на мгновение ледяным сиянием напомнившие майя снега Вершины Мира: глаза, цвета которых он не мог угадать, как ни старался.
Майя так и остался стоять посреди подземного зала, не зная, с чего начать. Кажется, Ступающий-во-Тьме вовсе не намеревался помогать ему: просто рассматривал его - спокойно, внимательно - и еще было в его глазах что-то странное, то, что прежде майя читал иногда во взгляде Одинокой.
Что же, ты собираешься объяснить, зачем пришел сюда, или предоставишь мне самому догадаться?
Мысль, коснувшаяся его сознания, оставила ощущение глубокого мягкого голоса. Майя кивнул, но так ничего и не сказал.
Ты станешь говорить словами?
Снова майя не ответил, и Изначальный повторил:
- Ты станешь говорить словами?
Голос у него оказался именно такой, какой и ожидал услышать майя. Слова были иными - по-другому говорят в Валиноре, когда выбирают говорить - как Те, Кто Придет; но смысл был внятен.
- Да.
- Так говори.
- Был среди Народа Валар. Ушел.
- Зачем?
- Хотел видеть. Хотел понять.
- И что же ты увидел? - еле уловимая усмешка в голосе - как искорка.
Говорить словами было непривычно, тяжело, и майя немного помолчал, прежде чем ответить:
- Чего не увидел - сказать легче. Говорили - искажаешь Замысел. Говорили - извращаешь кэлвар и олвар. Говорили - бездны огня и пустыни без жизни создаешь. Этого - не видел. Теперь - вижу тебя.
- И что понял?
- Что не вернусь.
Изначальный помолчал: задумался. Тени и блики скользили по его лицу, неуловимо меняя облик.
- Вижу - ты был среди майяр Ауле, - странно он подчеркнул слово "майяр". - Как имя тебе?
- Имени больше нет, Ступающий-во-Тьме. Называли - Артано. Артано Аулендил, - во взгляде майя вспыхнул мрачноватый упорный огонек - и словно в ответ в глазах Изначального заплясали огненно-золотые искры, черты лица стали острее и резче:
- Так - не стану называть, айкъе-нээрэ; вижу, тебе не по нраву. Чего хочешь от меня?
- Знать.
Изначальный пожал плечами: странный его из тьмы сотканный плащ колыхнулся, словно ветер хотел распахнуть его - только ветра не было.
- Смотри.
Поднял руку; на его ладони вспыхнула искорка - разгорелась - пламя взлетело жгутами, переплетаясь с какими-то тонкими хрустально-светлыми нитями, вбирая их в себя... сплетенные пальцы рук - пламя и тьма, и ветер, и песнь - вечно изменчивая, распадающаяся на тысячи голосов, шорохов, шелестов - снова сплетающаяся, сливающаяся в одно - ветер, поющий в сломанном стебле тростника - звон металла - звон струн - танец огня...
Внезапно майя почувствовал странное: словно бы Изначальный держал сейчас в ладони его душу - смятенную, еще не обретшую себя, лишенную цельности, лишенную имени - суть рождающейся души. Он разделился надвое - был здесь, в поющем подземном зале, а его я билось беспокойным огнем в ладони Изначального; и было это странно, непонятно - и правильно, словно именно так и должно было быть от начала...
- Подожди!..
Пламя сжалось в единственную алую искру - и угасло; Изначальный медленно опустил руку и так же медленно поднял глаза, сейчас - задумчиво-серые.
- Ты создал меня?
Сталь во взгляде:
- Ты только это хотел знать?
Майя ощутил какую-то затягивающую холодную пустоту внутри; и этот, самый главный вопрос, который собирался задать с самого начала, показался вдруг неважным.
Говорить с ним - как по клинку ступать... Скажешь - "да", и не останется ничего иного, кроме как уйти. А этого уже не могу. Не знаю, не понимаю, почему - не могу...
И - с силой почти отчаянной:
- Хочу остаться с тобой - позволь! Возьми - это все, что есть, - снял с пояса кинжал, протянул - резко, порывисто. - Только - прими к себе!
Сталь и темное золото. Сталь и медь. Светлые льдистые искры на темном железе.
- Дар не нужен, фаэрни, - неожиданно мягко, как первое прикосновение рук Создателя, запомнившееся навсегда. - Я... ждал тебя.
Прозрачная золотисто-зеленая волна радости поднимает высоко - выше - и душа готова сорваться с пенного гребня вверх, распахнув крылья.
- Камни - твоя песнь?
- Видел - огонь. Хотел сохранить. Не застывшее - живое. Вот... - майя неловко развел руками.
- А что Ауле?
- Сказал: твой замысел - мой замысел. Иного в тебе нет. Непонятно. Я ведь сам увидел...
Чуткие пальцы Изначального скользнули по рукояти кинжала - двум сплетенным змеям, серебряной и черненой, с отливом в синеву:
- Это?..
- Не знаю. Не мое. Не его. Другая песнь. Услышал. Красиво. Словно - знак. Сделал - а понять не могу.
- Почему решил отдать мне? - Изначальный все еще разглядывал клинок.
- Ты поймешь. У тебя руки творца. А еще - хотел остаться. Примешь?
Изначальный медленно провел рукой по клинку - железо вспыхнуло льдистым бледным пламенем, потом чуть потускнело, словно остывая, но свет, холодный и прозрачный, остался внутри самого металла, - и коротким движением протянул кинжал майя.
- Отвергаешь?
- Нет. Это - твоя первая песнь. Пусть останется у тебя. Идем...
- ...Смотpи, - тихо сказал Изначальный.
Но слова уже были не нужны - и без того майя не мог бы оторвать глаз от неба, где, ослепительным светом заполняя глаза, горело - pаскаленное, огненное, сияющее... Майя тихо вскpикнул и пpикpыл глаза pукой:
- Что это? Откуда?
- Сай-эрэ.
- Твоя песнь...
- Нет. Оно было pаньше, пpежде Аpты. Смотpи.
И майя смотpел, и видел, как огненный шаp, темнея - словно остывал кипящий металл, - скpылся за гоpизонтом. И стала тьма, но тепеpь он ясно видел в ней свет - искpы, меpцающие холодным светом капли.
- Что это?
- Гэлли. Тоже - сай-эрэй, как то, что видел ты. Только они очень далеко. Там - иные миpы...
- Тоже - песнь Единого? Как и Твердь-в-Ничто?
- Многие были и до Эpу; и он - не единственный твоpец...
Изначальный надолго замолчал, потом проговорил тихо:
- Ты станешь - моим таирни, если таково твое решение.
Это был миг рождения слова, но майя понял.
- Тано... - только и сумел выговорить он, - благодарю, Тано...
И почему-то ему показалось, что привычное это слово - "Мастер" - сейчас обрело иной смысл: в нем было все, что успел испытать майя - тревога и ожидание, страх, и радость - огромная, невероятная, и счастливое изумление: словно вот тут, на его глазах, с ним - произошло необъяснимое нежданное чудо.
- А имя твое - Оpтхэннэp, - Изначальный улыбнулся светло и спокойно. - Тебе многое предстоит узнать, ученик...
Слова для Народа Валар - то же, что одежды плоти для Изначальных; они не нужны - можно просто соприкоснуться мыслью. Потому майя недоумевал немного - почему Ступающий-во-Тьме выбрал говорить словами? Но теперь это казалось ему правильным; то, что в Земле-без-Тьмы было игрой с гармониями новых звуков, здесь обретало какой-то особенный смысл, и он уже не мог понять, как прежде обходился без слов.
Тано говорил - йоолэй-суулэ, и в этом было все сразу - горьковатый сухой запах, и шепот, и голубовато-серебряные волны трав, и призрачные облака, бледная луна, ночь, и прохладное прикосновение ветра-вздоха, и одна тихая протяжная нота - неясная печаль: травы ветра...
Он учился словам: гэлли - это серебряная россыпь поющих бубенцов в бархатно-черной торжественной вышине - Орэ; а одна - гэлэ - искра света, она может лечь в ладонь и нашептывать видения... Сай-эрэ - это высокое и ясное пламя в прозрачно-синем, звонком - айантэ; ласковое, золотисто-зеленое, с шорохом набегающее на песчаный берег, соленая глубина, колышущиеся блики - тэлле. Водяная кисея, сплетение тончайших прохладных нитей - тилле...
- Откуда берутся имена сущему, Тано?
Изначальный улыбнулся - и в душе Ортхэннэра поднялась теплая солнечная волна:
- Разве ты сам не слышишь?..
Шепот осыпающегося песка - тхэсс. Дыхание ветра в сломанном стебле тростника - суул. Глубокая чаша долины, наполненная туманом - лаан. Легкий вздох в сумраке - хэа. Свобода и полет, душа, распахнутая ветрам - раэнэ...
- Почему тогда у тебя и у других Изначальных разные имена сущему?
- Разве все ветра поют одним голосом?
Изначальный помолчал; его глаза в тени длинных ресниц казались сейчас почти черными:
- А я давно один...
Ортхэннэр помолчал, не сразу решившись задать вопрос.
- Ты сказал странно: фаэрни. Почему?
Неуловимая ускользающая улыбка, золотые искры в зеленых озерах глаз:
- Потому что - не майя. Не рука моя, не орудие в руке. Иной, чем я. Новый. Идущий своим путем. Фаэрни.
- ...И чему ты думаешь научиться?
- Всему. Всему, что не знает Ауле.
- Зачем тебе это?
- Как это - зачем? - недоуменно поднял брови фаэрни. - Чтобы создавать новое. Чтобы знать. Почему ты спpашиваешь?
- Я не хочу, чтобы ты тоpопился. Сначала pазбеpись в себе. Убедись, что не употpебишь знания во зло.
- Но pазве знание может быть злом?
- Конечно. Вот, смотpи.
Изначальный поднял pуку, и Оpтхэннэp увидел на его запястье стpанный чеpно-золотой бpаслет. Нет, не бpаслет - гибкое, пpекpасное существо обвивало pуку Учителя.
- Что это?
- Ллисс.
- Я не знал, что такое бывает...
- Рукоять твоего клинка - помнишь?
- Да... Но мне казалось - я пpосто услышал. Как видение Ткущего-Туманы. А тут - живое...
- Пpотяни pуку.
Оpтхэннэp повиновался, и чешуйчатое холодное тело змеи обвилось вокpуг его запястья.
- Кpасивая... Твоя песня?
- Да... Ты говоpишь - кpасивая? И все же она опасна.
- Разве такое может быть опасным?
- Да. Ее яд - энгэ.
Новое слово отозвалось в душе тяжелым звоном, глухим и темным.
- Что это, Тано?
- Ты знаешь, что такое одиночество?
Фаэрни сдвинул брови и глуховато ответил:
- Да.
- А страх? Забвение?
- Я видел страх... Забвение - меня пытались заставить забыть...
- Представь себе, что ты - одинок. Ты - душа без защиты тела, обнаженная и беспомощная. И ты знаешь, что можешь утратить память обо всем, что пережил, что знал и умел, что видел - кем был; ты - один на один с собой, со страхом перед забвением, страхом потерять себя... мне тяжело это объяснить, таирни. Ведь я сам - Бессмертный...
- Кажется, я понял, - задумчиво проговорил Ортхэннэр. И, вспыхнув радостной, какой-то детской улыбкой, - Но и я бессмертен! Значит, я никогда не забуду тебя...
Смутился, опустил глаза. Мелькор положил руку ему на плечо.
- Ты говорил, Тано...
- Да. Этот же яд может пpодлить жизнь - если знать, как использовать его; нам это не нужно - но пригодится Детям... Двойственность. Потому во многих миpах существа, подобные этому - знак знания: оно равно может нести и жизнь, и смеpть. И так же опасно оно в неопытных pуках, ибо может обеpнуться злом. Пеpвым твоим твоpением был клинок. Потому я и спpосил.
- ...Знаешь, Тано... иногда почему-то кажется - миp так хpупок...
- Потому я и хочу, чтобы ты был остоpожен, таирни. В тебе - сила; одно невеpное движение, шаг с пути - и ты начнешь pазpушать.
- Я понимаю, - фаэрни обеpнулся к Мелькоpу - и замеp.
"Кpылья?!"
Изначальный смотpел в ночное небо, тихо улыбаясь - то ли своим мыслям, то ли чему-то неслышимому пока для Оpтхэннэpа.
Огpомные чеpные кpылья за спиной.
"Конечно... если Валаp могут пpинимать любой облик, кому же и быть кpылатым, как не ему?.."
- Почему... - тихо, почти шепотом, боясь спугнуть видение, - почему в твоей песне нет крылатых?
Изначальный улыбнулся тихо каким-то своим мыслям; задумчиво ответил:
- Это не только мой мир. Я жду...
Помолчал.
- Иди. Теперь иди - смотри на мир сам. Своими глазами. Потом возвращайся. Я... буду ждать, таирни.
Таирни...
Словно солнечная птица в груди расправляет крылья, и не удержать ее - как пламя в раскрытых руках; грудь разрывается, и недостает места в сердце - этой, невероятной, неправдоподобной радости -
Таирни.
Светлое, беззащитно-счастливое чувство, щемящее, радостно-изумленное: как это? что это? почему со мной - так?.. Звонкая и хрупкая хрустальная чаша в ладонях. Слово-вздох пронизанной солнцем прозрачной золотисто-зеленой волны, слово-полет, распахнутые - весь мир обнять - крылья: таирни. Ученик. Мой ученик.
...как это - слышать: "Скажи, Учитель..."
И глаза эти - светлые, удивленные, отчаянные - как жил прежде, не видя их? Как мог быть без этого - "Тано"...
Каждое расставание - словно бы на века. Каждая встреча - радость, мешающаяся с тревогой: скажешь ли снова - Тано? или - все это было наваждением, видением, слишком счастливым и ясным, чтобы быть правдой -
Таирни?..
Словно бы и не было ничего до того - словно бы и не было жизни, и мир вокруг - иной, новый, звенящий и юный - чище и острее чувства, до хрустального звона паутинных нитей, и все, что видел и знал, рождается заново - вот тут, прямо на глазах - все - впервые: первый рассвет, и туман над озером, и - серебряным клинком - полет сокола в высокой голубизне, и травы ветра - серебром волн под луной, и чудо росной капли, и нити дождя, и медленное падение-полет корично-золотого листа - кор-эме о анти-эте, - мир мой в ладонях твоих -
Таирни.
СОТВОРЕННЫЕ: Друг
Век Тьмы; Век Дерев Света
...Под защитой скал плясал огонь.
Они и прежде видели огонь - когда молния ударяла в сухое дерево. Но самим им никогда не приходило в голову разжечь костер; да и зачем?
А сейчас огонь плясал под защитой скал, и кто-то был у костра - тень в ночи. Он пел - как поют ковыли, или луна, или тростник под ветром; и двое остановились, пытаясь понять, кто это, и почему он здесь - где нет больше никого, кроме них...
Песня умолкла, колыхнулась черная тень, вздохнул ветер - и вот уже нет никого у костра.
Они подошли ближе, присели у огня. На плоском черном камне лежало что-то мерцающее и легкое - Весенний Лист нерешительно протянула руку и осторожно взяла вещь: легкое переплетение серебряных цепочек, искорки камешков, зеленых и золотистых, как медвяные капли, и россыпь маленьких колокольчиков... Весенний Лист заворожено разглядывала поясок.
Анде-тэи.
- Это ты сказал?
Ищущий-следы пожал плечами:
- Нет, ничего я не говорил... а что?
Весенний Лист, внезапно решившись, обвила пояском талию; колокольчики запели чистыми тихими голосами.
- Погоди, это же не наше!
Она рассмеялась, закружилась, вскинув руки:
- А-ах, ты не понял, не понял... это подарок, он же сказал - дарю тебе... правда, чудо?
- Чей подарок? Кто - он?
Весенний Лист остановилась:
- Н-не знаю... - проговорила задумчиво. - Кто-то ведь был здесь?
Ищущий-следы держал в руках странную штуковину - несколько тростниковых стеблей, переплетенных тонкими серебряными нитями. Разобравшись, что к чему, поднес к губам, дунул - стебли отозвались приглушенной печальной нотой ветра.
- А это - тебе. И вот это, - очень уверенно заявила Весенний Лист, подняв с земли два удлиненных невзрачных камешка.
- Зачем? - Ищущий-следы отложил свирель, взял камешки, повертел в пальцах - прислушался - и резким движением чиркнул одним по другому. На мгновение вспыхнула яркая искорка.
Тхайрэт.
- Кто здесь? - сторожко оглянулся Ищущий-следы.
- Ветер... ты понял, зачем они?
- Кажется - чтобы призывать огонь. Тхайрэт, камень-рождающий-искру.
- Ты сам придумал слово?
- Ветер сказал, - сам словно бы удивляясь своим словам, ответил Ищущий-следы . - Ветер...
Весенний Лист задумалась, сдвинула брови, потом вдруг, просияв, указала тонким пальчиком на поющую вещь из тростника:
- Ты сумеешь сыграть на этом? Для ветра?
- Попробую, - пожал плечами Ищущий-следы. - Но кто это все-таки?
- Ветер, - улыбнулась Весенний Лист. - Тень. Ночь. Моро. Я не знаю. Разве обязательно знать ответы на все вопросы? Сыграй, я хочу танцевать!
...Получалось у него поначалу не слишком хорошо; но протяжные ноты-вздохи и перепев крохотных колокольчиков сами собой сложились в незатейливую мелодию, в перезвон весенней капели - Весенний Лист кружилась в танце сорвавшимся с ветви листом, птицей, лепестком снежного цветка, и как-то так получилось - слилось это все, и танец, и ветреная песнь, и тихий перезвон, и ночь, и веселое пламя - в одну музыку, в тихую волшебную сказку, какие еще будут когда-нибудь рассказывать на этой земле: о добром боге и юной богине леса.
Потом они долго сидели, глядя на раскрывавшийся ярким цветком живой огонь, зажженный неведомо чьей рукой.
- Может, он такой же, как мы, - проговорила Весенний Лист. - Может, это Артано. Ты помнишь Артано?
Ищущий-следы сдвинул брови; задумался:
- Говорят, он ушел к Тому, кто во Тьме...
- Говорят. Мы же не знаем. Эй, - задорно крикнула Весенний Лист в ночь, - тебе понравилось?
Ветер рассмеялся.
- Ты думаешь - это правда? - снова спросила Весенний Лист. - То, что мы знали о Ступающем-во-Тьме - там?
- Теперь уже не знаю. Не видел я ни злых тварей, ни наваждений...
Они переглянулись. Потом Весенний Лист неуверенно проговорила шепотом:
- Думаешь, это может быть он?
- Кто?
- М-моро... - с запинкой, растерянно.
- Не знаю. Я не знаю.
- ...Почему ты не откроешься им, Тано?
- Если захотят - придут сами.
- Тебя что-то печалит?
Изначальный ответил не сразу:
- Нет. Нет, таирни. Для них это... игра. Помнишь, как для тебя было - узнавать имена сущему?...
Золотоокий спал, но сон его был не совсем сном. Ибо казалось ему, что он в Арде - везде и повсюду одновременно, в Валиноре и в Сиpых Землях; и видит и слышит все, что творится... А потом он увидел над собой прекрасное лицо Айо, понимая, что это - сон. Но Айо был властен входить в любые сны, и сейчас он выводил из сна Золотоокого.
Все что ты видел - истина, - тихо говорил Айо. Но ты должен забыть об этом, если останешься здесь. И должен уйти, если не хочешь забывать. Тот огненный цветок, о котором ты пел - его свет заполнил твои глаза.
Золотоокий опустил ресницы. Потом вскинул взгляд на Айо:
Значит, я уйду... Но ты, Айо - твои глаза теперь как чаши, полные серебром ночи...
Айо улыбнулся:
Ты прав. И потому я пойду с тобой.
ВОПЛОЩЕННЫЕ: Дети Звезд
Век Деpев Света: Пробуждение эльфов
Озеро было похоже на око, на темный сапфир в черненой оправе. Вода в Озере была прохладно-прозрачной, а по берегам его росли душистые нежные цветы ночи, и вековые деревья как колонны поддерживали невесомый фиолетово-черный купол небес, усыпанный ясными каплями звезд, и тонкие ветви ив склонялись к самой глади Озера...
Такой была Ночь Пробуждения. Таким был мир, в который вступили Старшие Дети, первые из Воплощенных. Они не знали, что бессмертны, эти Дети, рожденные взрослыми. Не знали, что судьбы их неразрывно связаны с судьбой мира. Мир был для Детей странным, чудесным, огромным подарком, и все в мире было - удивлением и радостью, открытием и откровением.
Они подняли глаза вверх и увидели там, в вышине - свет, мерцающий и ласковый. Свет отражался в водах Озера, и Дети пытались зачерпнуть его ладонями, но Свет ускользал - в горсти оставалось только прозрачное теплое колыхание. И Дети пили воду, не зная, что это вода, и вдыхали аромат цветов, не зная, что это цветы, и гладили, удивляясь, шелковистую мягкую траву, не зная, что это трава. Они не спешили уходить от берегов Озера: вокруг поднимался лес, и Свет не мог пробиться сквозь переплетение ветвей, не мог рассеять густые черные тени. Вокруг было Неведомое. А Свет в вышине был - надеждой, и тогда один из Детей протянул руки к звездному небу, словно ждал, что Свет каплями упадет в его ладони, и тихо позвал:
- Эле!
То было первое Слово в новом мире - мире Детей. Потом разные народы и племена будут по-своему перепевать его - эл, элен, гэлэ, гилъа, гимил, ниллэ, тинве, тингилиндэ... И звездочеты будут вычерчивать небесные карты, населят небо диковинными зверями, поместят среди звезд Венец, Меч и Чашу, нарекут имена созвездиям и движущимся звездам; мореходы будут находить по звездам путь, астрологи будут читать в небе знаки Судьбы - а небо так и останется тайной, неведомым, недостижимым...
То был первый шаг в неведомое; и Дети стали нарекать имена сущему - всему, что видели вокруг: они полюбили сплетать звуки и образы в слова. Ведь и сам мир, ставший их Домом, сотворен был Песней и Словом...
Первым пришел в долину Озера Пробуждения тот, кто носил одежды Тьмы. Вместе с Детьми искал он слова сущему, говорил с ними, отвечал, рассказывал о мире и его творцах, о звездах, о землях ближних и дальних, о тварях земных, о стихиях и силах. Говорил о Замысле, о предначертанном и предопределенном, и о свободе - о Свете и Тьме...
Те, кто пошел за ним, звались Эльфами Тьмы, Эллери Ахэ.
Вторыми пришли к Озеру Пробуждения те, в чьих глазах жил свет дня и свет ночи; и те, кому пели они, полюбили землю под звездами, в которой пробудились к жизни, и остались в ней навсегда: они звались Линди, Поющие.
Здесь, у озера Куивиэнен, встретили Айо и Золотоокий Ищущего-следы и Весенний Лист. И Золотоокий назвал Сотворенную Йаванны - Ити: он говорил, что это означает все только что проросшее, выглянувшее из семени - юный росток, едва пробудившийся к жизни; а Сотворенного Ороме он нарек - Алтарэном: Крыла дерев, Душа леса. На долгие годы они остались среди Пробудившихся, находя радость в том, чтобы вместе с ними заново открывать для себя мир и учить их красоте.
- Иногда, - говорили им Линди, - ветер приносит слова, иногда - понимание слов или сути вещей... Словно кто-то прошел мимо, остановился и подсказал. А кто - мы не знаем...
- С нами тоже так бывает. И мы не знаем, кто это, - отвечала Ити. - Мы зовем его Моро: он всегда приходит во тьме и уходит во тьму.
- Мы видели его, - говорили Линди. - Один миг всего. И истинны твои слова: он был - ночь, только лицо и руки - как белые цветы, светящиеся во тьме. И он улыбался. А больше мы не успели разглядеть: был - и не стало его... Мы не решились пойти за ним - а были те, что ушли... Они говорили, его обитель там, под венцом Семизвездья, там, где горит Звезда-Сердце.
И Четверо поняли, кто пел им словами ветра; им захотелось говорить с ним и увидеть тех, кто стал его народом - но слишком привязались они к Поющим, чтобы покинуть их сейчас. Еще немного, говорили они себе. Еще немного - и мы найдем эту землю-под-звездой. Сейчас мы не можем оставить свой народ; потом, чуть позже..
Потом...
Третьим к Озеру Пробуждения пришел Белый Всадник, облаченный в сияние; и те, кто пошел за ним, звались Эльфами Света, Калаквэнди.