- Это… жестоко. Голос Гостя звучит приглушенно, кажется, он закрыл лицо руками. - Зато - честно. - Зачем?.. - Человек должен знать, на что идет. Слова Собеседника звучат из темноты: Негромкий голос то удаляется, то приближается - видимо, говорящий расхаживает по комнате. Говорит сухо, жестко, ровно: так бывает, когда человек сдерживает чувства, не желая даже на миг приоткрыть душу. Так говорят, когда сдерживают крик. - Зачем… отнимать надежду? Ведь - все равно… - Человек должен знать, на что идет. Должен делать выбор с открытыми глазами, - из темноты: жестче, с напором. - Вы не находите? - Зачем он запретил рассказывать? - А что, непременно нужно чувствовать себя героем? - хлесткая, неожиданная, ядовитая язвительность. - Спасителем мира? Чтобы баллады слагали, да? И непременно нужно, чтобы все знали: ты отдал себя за весь мир, а не просто за… какой-то там свой народ или свою свободу? Ну, пусть мысль о том, что - за весь мир, послужит вам утешением! Кажется, Собеседник сорвался. Впервые - за все время этих разговоров при свече. - Простите, - говорит глухо и как-то внезапно устало. - Скажите, - упавшим голосом спрашивает Гость, - скажите, вы ведь знаете, что он им говорил? Скажите - что?.. - Вы знаете - или узнаете - достаточно для того, чтобы это понять. Смотрите - сами. Разговор окончен. Не сразу - тихий шелест: гость переворачивает следующую страницу… |
ВОЙНА ГНЕВА: Последний бой. 587 год I Эпохи, октябрь Летописи Семи Городов хранят рассказ о Последней войне и об Исходе кланов. О том, как медленно ползло к Твердыне воинство Валинора, высадившееся в гавани Эгларест, что подле устья реки Нэннинг, как отчаянно удерживали его на каждой переправе защитники Твердыни и о том, как в течение долгих месяцев не удавалось войску Бессмертных преодолеть Сирион. О том, как горели леса Бретил, давшие приют черным отрядам, что с боями отступали под натиском Бессмертных. О жесткой битве у западных отрогов Дортонионских гор. О тех, что стали щитом своим народам, покидавшим обреченную землю Севера. Но некому было рассказать о последней ночи Аст Ахэ, о последнем бое, который приняла Твердыня Севера. |
...Сменялись часовые на башнях у Врат и уходили в ночь отряды стражей - как всегда, долгие дни и недели - каждый день, каждую ночь. Только в эту ночь в Твердыне почти никто спал: слишком мало их оставалось, воинов Меча и Знания, Слова и Свершения. Последних защитники Аст Ахэ. В Высоком Зале пел менестрель Айолло эр’Лхор, седой юноша со странными глазами цвета сон-травы. Он пел, глядя в огонь, и в сумерках его глаз плясали алые отблески. Не о войне и смерти - он пел о цветущих яблоневых садах, о птицах, возвращающихся домой, о любви и верности, и о тех, что ждут. Его слышали все в замке, и никто уже не мог удивляться этому: просто - было так. Он пел, и вторили его девятиструнной къеллинн тростниковая свирель Алтарэна и нежный негромкий голос Ити: все четверо майяр-Отступников были сегодня здесь. А когда умолк менестрель, Алтарэн тихо сказал: - Высокий... мы хотим быть вместе. Прошу тебя - соедини нас. Пусть это будет сегодня. Пусть это сделаешь ты. ...когда у него кончились стрелы, Алтарэн еще пытался драться кинжалом; но майяр задавили его щитами, повалили и обезоружили... Склонив голову, юная Ити тихо подошла и встала рядом с Алтарэном. Поднялся и Изначальный; одно неуловимое движение - и невесомое кружево белых цветов легло на их волосы: - Перед Артой и звездами Эа, - глуховато заговорил Изначальный; маленькая рука Ити легла в ладонь Алтарэна, - вы - супруги, идущие одним путем... ...Ити слетела по боковой лестнице, оказавшись позади строя людей: захлебываясь беззвучным криком, безоружная, она била их маленькими кулачками - один из воинов сгреб ее, швырнул к стене - от страшного удара свет померк в ее глазах... Не будет свадебного пира в эту ночь: пуст Высокий Зал. Не будет золотого свадебного вина: в обсидиановой чаше, окованной черненым серебром - густая и темная терновая влага, вино печали. Но раскрыл ладони Айо - и медленный дождь прозрачно-белых лепестков осыпал Ити и Алтарэна. ...это был сон, бесконечный чудовищный сон без пробуждения, и Айо замер, а стальная лавина катилась вперед - вокруг него, через него, сквозь него, и он уже не ощутил рук, сжавших его запястья, не понял, кто и куда уводит его... - ...крыла одной птицы, две ветви одного ствола... Завороженный печальным этим и светлым мгновением, смотрел на них Золотоокий, повторяя одними губами: айэрээни тэл-айа, ай’алви тэ’алда.. ...он раскинул руки крестом, пытаясь собой удержать наступающих - но волна ненависти ударила его в грудь, опрокинула навзничь... Глаза в глаза: пальцы сплелись на чаше, терпкий вкус вина на губах: - ... отныне и навеки. Сменялись стражи на башнях у Врат, и пела Айрэнэ - Айрэ, дочь Твердыни, солнечный лучик Аст Ахэ, и вторили ей струны маленькой арфы-таийаль. Она смотрела в небо, моля о том, чтобы ночь эта не кончалась никогда: на рассвете, сказал отец, ей надо уйти. Она встречала рассвет - последний рассвет Аст Ахэ. А небо начинало светлеть, хотя еще ясными были звезды, еще скрадывали цвета и очертания предутренние сумерки; и в этот час последние защитники Твердыни собрались в Высоком Зале. Каждый знал - уже давно, несколько дней - что будет делать. Не было слов и не было клятв: молча каждый касался губами клинка, молча склонял голову перед Тано и своими соратниками - но казалось, что снова, как на последнем Совете, неслышное эхо подхватывает, уносит под своды слова тех, кто еще остался в живых: Я, Хоннар эр'Лхор, воин Свершения... Я, Льот ан'Эйр, воин Меча ... Я, Ульв, воин Меча... Я, Къоро тарн-Линнх, воин Свершения... Я, Дарн Кийт-ир, воин Слова... Я, Торр иро-Бъорг, мастер Меча... Я, Айтии, сын Твердыни, целитель... Только теперь они, последние защитники Аст Ахэ, называют себя сыновьями Твердыни - Аст-иринэй. И Айолло из рода Волка, седой юноша с глазами цвета сумерек, медленно опустил лютню на алые угли - словно тело друга на погребальный костер; и взял меч. Когда-то в поединке пред ликом богов вожди северных кланов решали споры. Теперь их потомки сами шли в бой с воинством богов. И тот, кто был душой и сердцем Твердыни, взял в руки лютню-лъолль, и запел - впервые за столетия: сейчас уже некому было видеть его обожженные пальцы и кровь на стальных струнах. Он был - Песнью замка, и все они - воины Меча и Знания, Слова и Свершения - слились в этой песне. Они не чувствовали времени, не чувствовали боли; и замок пел. Их оставалось не более пяти сотен. За воротами выстроили стену щитов; во втором ряду стояли лучники. Их было слишком мало. Они просто - ждали. Изначальный опустил лютню на черный камень и замер в неподвижности посреди Высокого Зала - один. А замок пел. Авангардом нападающих были майяр. Они тоже слышали Песнь - но для них в ней было их собственное отражение: ненависть и страх. Каждый из них знал, что оплот Врага должно уничтожить. Каждый из них думал, что вернется победителем в Валинор, даже если будет убит. И каждый из них был обманут - потому что, взглянув в глаза своей смерти, они уже никогда не смогли забыть, что это - смерть. Никто из них не смог больше ступить на берега Сирых Земель, потому что для Арты все они были мертвы. Замок пел. Обреченные, воины Аст Ахэ могли сделать только одно: до последнего мига защищать сердце Твердыни. Того, кто был сейчас с каждым из них - каждым из них. Того, чья песнь хранила их от боли предсмертия. А воины Валинора не могли понять, почему никто из умирающих не кричит, почему они падают в молчании и умирают без стона, - но в Высоком Зале метался меж стен страшный, нечеловеческий, неумолкающий крик - а потом Бессмертный, тысячи раз умиравший за эти бесконечные месяцы, уже без голоса шептал имена уходящих. ...они слышали только Песнь. Знаменосец был молод - самый младший из тех, кто остался в Твердыне. Он был наделен странным, невероятно редким для людей даром: тхэлэнно, говорящий-с-драконами. Крылатых Хранителей в Твердыне было семь. Они были готовы к бою - но Тайхэллор, тот, кто стал Повелителем Воинов для последних защитников Аст Ахэ, приказал ждать. Ждать, пока авангард наступающих не ворвется во Врата. Ждать. И рухнули Врата - в огне и злом шипении кипящего железа, и воины встали плечом к плечу. Не было ветра, но черным крылом билось над ними знамя Твердыни. - Не сейчас, - ровно проговорил Тайхэллор. - Еще не время. Не сейчас. Они падали в молчании - воины Меча и Знания, Слова и Свершения. Они уходили в молчании, и в смерти лица их были спокойны. А замок пел. - Не сейчас. Каждый из них знал свое место, каждый знал, где и как ему придется умереть. И наступающие шли вперед, оскальзываясь на крови. Но сердце Твердыни еще продолжало биться. - Не сейчас. Защитники откатились назад, к высокой лестнице, и тогда Тайхэллор прочти беззвучно проговорил: - Пора. ...и яростным пламенем рванулись из боковых коридоров Ллах’айни, а с черных башен взмыли в золото-голубое ясное небо четыре золотых и три черных крылатых стрелы, отсекая авангард нападавших, уже успевший прорваться в замок, от основных сил: по войску и ударили они, сминая, сметая стальным и огненным вихрем ряды воинов. Те, что остались в живых после штурма Врат, отступали по коридорам, пока не остановились у лестницы, ведшей к Высокому Залу. Дальше идти было некуда. Невозможно. Черные воины встали в двойной строй: второй ряд защитников дал два залпа из луков и взялся за копья; те, кто был в первом ряду, выставили стену щитов. ...стоявший в строю перед ним воин упал, первый ряд мгновенно сомкнул стену щитов - но этого мига оказалось довольно, узкий светлый наконечник стрелы вошел в глазницу... Тайхэллор, Ледяной Ветер, сын Твердыни, воин Знания... - прошептали окровавленные губы Отступника. Стрелы с лебяжье-белым оперением пронзили грудь и горло знаменосца - и медленно, бесконечно медленно он начал валиться навзничь. Когда знамя легло на ступени, знаменосец умер. Суула, Тростник-под-ветром, сын Твердыни, воин Знания... И воин Слова, разорвав строй, шагнул за знаменем, поднял его, разжав холодеющие пальцы знаменосца - и вернулся, перебросив знамя за спину. Потом воинов осталось пятеро, и нападавшие замкнули их в кольцо. ...Он был слишком быстр - он смог отразить две из трех стрел; и третья стрела была - не него, но копья ударили в грудь, и кровь хлынула горлом, - он успел еще улыбнуться и выговорить слово прощания... Льот-Ор ан’Эйр, Сияющий-в-ночи, сын Твердыни, воин Меча. ...Была - холодная молния клинка, обрубавшая наконечники копий; но он не успел закрыть левую ногу - и, когда рухнул на колено, удар топора обрушился на его шлем... Таийаль Айт-ир, Парящий-над-водой, сын Твердыни воин Знания. Их осталось - трое. ...Удар крюка вырвал щит из его рук - кошачьим движением воин-Рысь метнулся вперед, стелясь по полу, подрубая ноги, разрушая стену щитов, а слева шагнул Медведь - он разметал наступающую волну, прежде чем она нахлынула вновь, чтобы захлестнуть их; но клинок рассек его левое плечо и бок - кто-то ударил сверху... Къоро тарн-Линнх, Страж, сын Твердыни, воин Свершения. ...Воистину, он был похож на медведя, вставшего на задние лапы; он не чувствовал ран, и топор его сносил головы тем, кто упал под ударами воина-Рыси - он расшвыривал нападавших, тесня их вниз по скользким от крови ступеням, и тетива запела - раз, второй, третий, стрелы впивались в его тело, а он все шел вперед в молчаливой смертной ярости, и только копья смогли остановить его - он шел, пока не рухнул мертвым, уже в падении успев дотянуться до последнего своего врага... Аст-Торр иро-Бъорг, Не-знающий-врагов, сын Твердыни, мастер Меча. ...он умер последним: удары копий бросили его назад, он уже падал, запрокинув голову, когда меч рассек его тело - слева направо, от сердца. И эхо Высокого Зала беззвучно повторило последнее имя: Ахайно эр’Лхор, Око Тьмы, сын Твердыни, воин Слова. .Все было кончено, и ему осталось только одно - стоя встретить тех, кто сейчас ворвется сюда, настежь распахнув двери, и он поднялся - ощупью, вслепую, не видя ничего сквозь черно-красную пелену боли, полой плаща вытирая лицо, а руки не слушались, сведенные судорогой, - и он поднялся, бессильно цепляясь за стену, из-под тяжелых браслетов на запястьях сочилась кровь, а у него уже не было сил остановить ее, - и он поднялся, зная: это - последнее, что - уже не может, но - должен сделать, ведь душам открыто все, он должен встать, они не увидят его на коленях, - и он поднялся, а ноги уже не держали, и он вцепился негнущимися пальцами в подлокотник трона, руки скользили по черному камню, - и он поднялся, и выпрямился - распахнулась от удара дверь - он увидел лица воинов Света... И тогда внутри него лопнула какая-то нить. Как будто кто-то яростно рвал струну лютни, она кричала и плакала, а потом оборвалась. Жаркая волна ударила в затылок, очертания окружающих предметов стали нечеткими и размытыми. Кожа вспыхнула, стало трудно дышать. Тело хотело жить своей жизнью, оно начало двигаться само по себе: словно ушли годы, изломавшие тело, исчезла боль от ран и сами раны закрылись, вернулись сила и гибкость - лицо было как прежде молодым и прекрасным, только вот глаза его больше не сияли звездами: черными они были, нестерпимо-черными, как кипящая смола, и со дна их поднималось яростное багровое пламя, подобное темному огню Ллах-айни. Изначальный встал; губы его, изломанные чудовищной усмешкой-оскалом, шептали слова, которых не было ни в одном языке, меч Силы лег в руки, и клинок зазвенел в радостном предвкушении боя. В год Браголлах его гнев стал огнем, раскаленной лавой, затопившей равнину Ветров. Но теперь не гнев - безумная ярость захлестнула Мелькора. Сжатая в нем, она желала вырваться наружу, разрывала грудь, узлами скручивала мышцы. Он судорожно, прерывисто вздохнул, и замок вздрогнул. Содрогнулось и тело Изначального: он вдохнул не только воздух, он вдохнул Силу. Сила была разлита в воздухе, ею была пропитана земля; Силой дышал огонь, она текла с водой: Сила была везде и ее можно было брать. Кругом звенели кровавые и медные колокола, стены замка сотрясались - Тьма одела Изначального в немыслимый доспех, превращая в Черного Владыку Мира. А мир разваливался на куски. Сила, связующая его в единое целое, уходила, наполняя Властелина, судорога сотрясала Арту. И на место ушедшей силы, не терпя пустоты, приходила Сила новая, Сила извне. Приходила Тьма. Небо над Аст Ахэ стало провалом во тьму, замок оплели изломанные молнии, мертвенно-бледные, багровые и черные. Врываясь в опустевшие жилы мира, вскипая и бурля, грозя разорвать мир на части, Тьма наполняла Арту. Арта хрипела в агонии. Змеились глубокие трещины, уходя к огненному сердцу мира, рушились горные пики, выбрасывая в рану разорванного неба пепел и дым, рушился замок, осыпаясь на головы нападавших… Один удар - и не будет армии нападающих, не будет Валинора, чудовищный вал смоет всю эту грязь, не оставив никого. Ничего. Ни живых, ни мертвых, ни жизни, ни смерти, ни самого Творца. Меч поднялся над миром, в руках Изначального кипела сила: ничто не устоит перед вырвавшейся лавиной, рожденной болью, гневом и ненавистью, ничто не сможет противиться тому, чей клинок - суть Мира!.. Убить, уничтожить, стереть с лика Арты... Один удар, который уничтожит этот мир - и можно будет создать новый, можно будет... Но свобода начинается со слова «нет». Схлынула волна раскаленно-багрового безумия, огненного гнева. В миг безвременья вновь глазами памяти он увидел: хрупкая девочка стоит перед Разрушителем в несокрушимом доспехе, пред тем, чей меч занесен над миром… - Нет, - одними губами выговорил. - Нет. Я не могу уничтожить этот мир. Не могу - даже для того, чтобы создать самую лучшую, самую прекрасную мечту. Не могу. ...и доспехи распались, рассыпались пылью по плечам Мелькора, с глубоким вздохом прошла судорога земли, истаяли молнии, а небо вернуло себе прежний цвет - багровый отблеск земного пожара. - Смотрите, мы победили, Моринготто лишен своей мощи! Хвала Эру! - крикнул один из нападавших, решившегося первым шагнуть туда, где только что было сосредоточение чудовищной силы Врага. И где теперь стоял седой, усталый - безоружный человек. Кто-то шагнул к нему, но он не ощутил удара, который сбил его с ног, он упал ничком, прильнув изорванной шрамами щекой к холодным плитам пола, - чьи-то руки уже поднимали его, и кто-то кричал слова приказа, а он не понимал этих слов, не чувствовал, как жесткие ремни охватили запястья - не было сил чувствовать. И тогда оборвалась Песнь, и мир рухнул в молчание. «И могущество Валар проникло в глубины земли. Здесь и стоял Моргот - как загнанный трусливый зверь. Он бежал в глубочайшее из своих подземелий, моля о мире и пощаде; ноги его подкосились, и он рухнул ничком на землю. Тогда вновь был он скован как в прежние времена цепью Ангайнор, из железной короны его сделали ошейник ему, и голову его пригнули к коленям. И два Сильмарилла, остававшиеся у Моргота, взяты были из короны его, и под небесами воссияли незамутненным светом; и Эонве принял их, и хранил их. Так был положен конец владычеству Ангбанда на Севере, и царство зла было разрушено...» Так говорит «Квэнта Сильмариллион». |
ВОЙНА ГНЕВА: Приговор 587 год I Эпохи, ноябрь Чертоги Ауле заливает тот же безжизненный ослепительный свет: вездесущий - не укрыться. Жестоким жалом впивается он в невыносимо болящие глаза: хочется опустить веки, закрыть лицо руками, чтобы милосердная тьма успокоила боль. Свет отражается от белых стен, от золотых пластин пола, дрожит в неподвижном душном воздухе обжигающим слепящим маревом, сотканным из мириадов безжалостно ярких искр. Вогнутые золотые зеркала отбрасывают жгущие лучи на наковальню, к которой подтолкнули Отступника, ровно и страшно высвечивая лежащие на густо-золотой поверхности искалеченные руки Проклятого. За наковальней широким полукругом пылает огонь, почти невидимый в слепящем сиянии; тяжелые, искусной работы треножники замыкают кольцо огня... И медленно, тяжело ступая, идет к наковальне Великий Кузнец. Воля Единого... Он боится встретиться глазами с Отступником, и под его взглядом все ниже клонит голову. Руки Врага. Не те, прекрасные узкие молодые руки: теперь они похожи на опаленные корни дерева в незаживающих ранах и ожогах. Но даже сейчас - сильные. И - беспомощные. Ауле невольно ощутил что-то вроде благоговения, смешанного с ужасом, от одной мысли о том, что сейчас коснется этих рук. Зачем - не хотел думать. Воля Единого... Стучат в висках проклятые эти слова. Прости, я не хотел, Мелькор... я не могу, прости... Покончить с этим скорее и - забыть... никогда уже не забудешь. - Что же ты медлишь, Великий Кузнец? Единый не может быть неправым... и в замысле Его не может быть зла... нет, я не хочу думать, я не должен... - ...волей Единого и Короля Мира. Так исполни же... Воля Единого... не надо, не смотри, закрой глаза... Что же я делаю, зачем растягиваю эту муку... сейчас, сейчас все кончится, я быстро... Воля Единого, Воля Единого... только бы не дрожали руки... Пойми, я должен... я - должен. Такова... воля.... Единого... Расплавленный металл ожег запястья, и лицо Отступника исказилось от боли. Но он не закричал. Раскаленное железо Ангайнор полыхнуло багровым, коснувшись его рук. И там, за гранью мира, вне жизни, вне смерти, вечно будут жечь его оковы: таков приговор. Его подтолкнули к дверям, но в это время в чертоги Ауле вступил сам Король Мира - красивое лицо дернулось, он отступил, пряча глаза. Они стояли в двух шагах друг от друга. Владыка Валинора и Проклятый Властелин Севера. Золото-лазурные одеяния скрадывают очертания фигуры Манве, брат его кажется выше и стройнее в окровавленных черных одеждах; тяжелое, искусной работы ожерелье обвивает шею одного, другому не позволит опустить голову острозубый ошейник. Блистающие сапфирами и бриллиантами браслеты - и раскаленные наручники... Повелитель бессмертного Валинора и Король Боли. Из небытия - льдистыми каплями - слова: Ты создал Тьму, Враг Мира, и отныне не будешь видеть ничего, кроме Тьмы. Слишком стремительно - словно из жгучего света соткалась бело-ало-золотая фигура, жест - взгляд - обрывки мысли - все - в бешеный водоворот, быстрее, чем может видеть око - и уже стоит рядом, и текучей ртутью - зрачки, и только Кузнец, кажется, знает, что будет - вжавшись в стену, бессмысленно повторяет непослушными губами: "Что угодно, только не это... не могу... только не я... умоляю, нет... нет..." ...ничего, кроме тьмы... Его повалили на наковальню. Тяжелые красно-золотые своды нависли над ним. Широкие рукава черного одеяния соскользнули вниз, открыв руки - Тулкас всей тяжестью тела навалился ему на грудь, одной рукой сжав запястье правой руки, другой - подбородок, Ороме впился жесткими пальцами в левое запястье - Проклятый дернулся, пытаясь приподняться, еще не понимая, что происходит, но Охотник, схватив его за волосы, резко рванул - назад и вниз, так, что хрустнули позвонки, а Тулкас вздернул его голову под челюсть; Черный попытался высвободить руки - из-под наручников брызнула кровь, ожгла расплавленным металлом - от неожиданности Ороме ослабил хватку. Красивое оливково-смуглое лицо Охотника подергивается от отвращения, кровь тяжелыми каплями падает на светлую замшу сапог, украшенных на отворотах золотым тиснением... ...отныне... Сквозь жгучую пелену - - Сайэ, Тано! - одним яростным дыханием. - Судьба посылает нам встречу в час твоего торжества!.. А глаза - эти глаза, свет звезд и сумрак леса, омут запретных воспоминаний - смотрят - сквозь, не видя, не узнавая, и бело-ало-золотой говорит, говорит, говорит - словно в тщетной надежде, что кто-нибудь остановит этот обжигающий смерч безумия, крикнет - довольно!.. Молчание. - ...И ныне выше тронов Валар вознесен будет престол твой, выше бесчисленных звезд самой Варды, выше небесных сфер, выше Стены Ночи! Ибо кто из живущих может сравниться с тобою величием и мудростью? Почему молчишь ты? Чем прогневал я тебя, Великий? Я умоляю тебя, прости меня, Учитель - ведь ты, справедливый, ведомо мне, милосерден к слабым и неразумным. Коснется ли меня милость твоя в сей великий час, когда, воистину, достиг ты высшей славы и высшей власти? Мудрость твоя безгранична; должно быть, ты предвидел такую вершину своего блистательного пути. Ведь глаза твои видят дальше глаз Владыки Судеб... а теперь будут видеть еще дальше! Теперь ровен и спокоен - голос, но в самом спокойствии его что-то звенит на непереносимо-высокой неслышимой ноте: вот-вот сорвется в крик искуснейший ученик Ауле, и руки предательски дрожат, и страшно, как в кошмарном видении, видеть - гордая эта седая голова, как на плахе - на золотой наковальне... И - дуновением ветра - одно слово, но нет уже сил - услышать и понять. Смотри! Этого ты хотел? Ведь все могло быть по-другому - ты был бы Королем Мира, истинным Владыкой Арды! А теперь? Кому нужны твои сказки о звездах? - у тебя нет больше учеников, они мертвы, мертвы все! А тот, кого ты наделил всем, любимый твой ученик - предал тебя, сбежал, спасая свою шкуру! Или, может, ты и сейчас думаешь, что был во всем прав? Так смотри - это последнее, что ты увидишь!.. Золотое пламя - почти невидимо в жарком мареве, и непонятно, отчего начинает пульсировать раскаленно-красным длинный острый железный шип. Хочешь знать, зачем мне это нужно? Действительно хочешь? Потому что я ненавижу тебя. Зачем ты меня создал, если все лучшее отдал моему брату? Почему ты не сделал меня таким же, как он? Ты не любил меня - никогда, с самого начала, ты... Что ты молчишь? Скажешь - неправда? Лжешь! Ты всегда лжешь! Ты изуродовал меня, искалечил... Тано. Ты меня создал калекой! Зачем? Ты сам, сам во всем виноват, слышишь?! Ты виноват в том, что я стал таким! Я ведь - любил тебя... а ты меня прогнал... Что ты молчишь? Ну скажи хоть что-нибудь, хоть раз признайся, что ошибся, проси пощады - все еще можно изменить... ну? Гордость не позволяет? Да будь она проклята, гордость твоя, гордыня твоя! Сделай же что-нибудь! Сотри с лика Арды эту проклятую землю - ты же можешь!.. Он говорит и говорит - только бы не молчать; говорит, потому что не может уже остановиться: - Что вижу я, о могучий? Не цепь ли на руках твоих? Разве такое украшение пристало Владыке, тому, кто равен самому Единому? Яви же силу свою, освободись от оков - и весь мир будет у твоих ног! Но ответь мне, о мудрый, где же Ортхэннэр, вернейший из твоих слуг? Почему он не сопровождает тебя? Или он, неустрашимый, убоялся узреть величие твое? Отдай приказ, пусть придет он сюда, дабы склонились мы пред ним, ибо в великом почете будет у нас и последний из рабов твоих. Кто, кроме него, достоин высокой чести ныне быть рядом с тобой, Тано? Чем же искупит он вину свою? - воистину, должно ему на коленях молить о прощении... Что ты молчишь? Кричи, проклинай - но хоть сейчас-то, сейчас не молчи! Что - презираешь меня? Знаю, я всегда был безразличен тебе - Артано был тебе дороже, и те, из долины - тоже, а ты и их не любил - ты вообще любить не умеешь, они умерли из-за тебя... От того, что этот, распластанный на наковальне - молчит, становится невыносимо жутко. Он чувствует боль: это видно по тому, как мучительно напряглось, выгнулось его тело, по тому, что Ороме с заметным усилием удерживает его скованные руки, он уже понял, понял все… Но он не кричит. ...и Артано ты предал, как предал меня, и поделом тебе - теперь никто больше не сможет тебя любить, слышишь - никто! И не будет у тебя больше учеников, никогда... больше... не будет!.. Тебя не будет - и я буду свободен! Никто о тебе не вспомнит, а если и вспомнят - будут проклинать тебя, само имя твое забудут - так и останешься навсегда Морготом! Что ты молчишь? Или тебе ответить нечего? Ну?! Он прокусил насквозь губу, и струйка крови вязко стекает из угла рта: не закричать, только не закричать, только бы... Младший брат Ортхэннэра наклоняется к самому лицу Отступника; беззвучный шепот - горячечный, умоляющий: - Неужели ты и теперь меня прогонишь? Скажи что-нибудь - ведь я и сейчас могу все исправить, и я буду рядом с тобой - ведь больше этого никто не сможет, Тано... или думаешь, у меня сил не хватит? Хватит - только скажи... ведь ты же хочешь этого? Ведь хочешь? Мне только слово твое... нет, не смотри... не смотри на меня... Не-ет!.. Он шарахается назад с безумным воплем ужаса. Смотрящие на него страшные пустые глазницы - провалы в окровавленную тьму - зрячие. ...Он поднимается. Валар отводят глаза. Ауле закрывает лицо руками. Он знает, куда идти, и никто не смеет подтолкнуть его - никто не смеет коснуться его: он словно окружен огненной стеной боли, и только тяжелая цепь на его стиснутых в муке руках глухо, мерно звенит в такт шагам. Выдержать. И с каждым шагом, с каждым взглядом вслед, с каждой мыслью, бьющей как в ненависти брошенный камень, все ощутимее жгучая тяжесть сдавливает голову, раскаленными шипами впивается в лоб, в виски... Владыкой Сущего называл себя - так получай же свою корону, Властелин Мира! Он оступился, но выпрямился и снова пошел вперед. Не упасть. Не пошатнуться. Выдержать. Не закричать. Только не закричать. Выдержать. ...и уже нестерпимо болит голова, сдавленная шипастым раскаленным железом, и из-под венца медленно ползет кровь - густая, почти черная на бледном лице, и он только отстраненно удивляется тому, что еще способен чувствовать боль, что никак не может переступить ее порога, за которым - бездна безумия или смертное забытье. Алмазная пыль забивается под наручники, обращая ожоги на запястьях в незаживающие язвы; и страшной издевкой кажется его королевская мантия, осыпанная сверкающими осколками - словно звездная ночь одевает плечи его. Сияющая пыль всюду, она налипает на пропитанное кровью одеяние на груди: воистину, он кажется Властелином Мира - в блистающих бриллиантами черных одеждах, в высокой, тускло светящейся железной короне, и седые волосы его, разметавшиеся по плечам, ярче лучей зимней луны... Каждый вздох раздирает легкие: пыль, алмазная пыль... Равнодушный немеркнущий ослепительный свет отражается в тысячах крошечных зеркал, бессчетными иглами впивается в зрячие глазницы. Выдержать. Выдержать. Выдержать. Курумо остается один - скорчившись в углу кузни, обхватив голову руками. Его колотит дрожь, непроизвольно он начинает тереть руки, темные капли на пальцах, на ладонях жгут его. Он не понимает, что произошло невозможное: майя, творение Врага, заставил Изначальных повиноваться ему, подчинил их своему безумию, бессмысленному жестокому порыву. Он не знает еще, что когда Отступник шагнет за Врата Ночи, трое замкнутся в своих Чертогах, избегая соприкосновения рук и мыслей, в болезненном изумлении, почти со страхом вспоминая произошедшее в обители Ваятеля, и воспоминания эти будут обрывочными, как горячечный бред, непонятными и постыдными, безумными - но ведь не могут сойти с ума Стихии и Силы… Ему будет суждено вспомнить, понять и осмыслить все это только через века. Сейчас это не имеет значения. Он облизывает разом пересохшие губы, только теперь осознав, вспомнив - слово, дуновением ветра, беззвучным вздохом коснувшееся его, не-услышанное - не остановившее. - Нет, - без голоса шепчет он. - Нет. Нет. Нет, - теряя смысл слова, распадающегося на режущие алмазной крошкой звуки. Ирни... Отворились Врата Ночи, и Вечность дохнула в лицо... Все было не так, совсем не так, но он цеплялся за эту фразу, потому что встретившее его здесь было - необъяснимо. Оставался один шаг. Может, для них - там, позади - это и был один шаг. Здесь было по-другому. Алмазная дорога истаяла искрами осколков, под которыми ледяная красно-коричневая пустота, небо Валимара рассыпалось вспышками и бликами, за которыми - зеркальная пустота. Или - стены и своды огромного неизмеримо-высокого коридора из тончайших полированных пластин - сколов отливающего кровью льда, отражающего свет... здесь нет света. Нет тьмы. Только бесконечный коридор тысяч зеркал. Здесь нет времени. Нет пространства. Плененные звуки не рождают эха - безмолвные звуки, вмерзающие в несокрушимый, тоньше водяной пленки, лед, под которым бесконечно-медленно течет кровавая река. «Словно я вижу чужими глазами...» Чужими глазами. Странные, невозможные - из ниоткуда - слова. Он был один - и все же кто-то шел рядом, хотя он знал, что этого не может быть. Нет, не те бесчисленные его отражения в Нигде, которым суждено навсегда (навсегда? никогда? - что значат эти слова для безвременья?) остаться здесь. Кто это, кто со мной, кто?!. - слова умирали на его губах. Здесь голос обращается в беззвучие, в немой крик зеркал, в мертвое безмолвное эхо отражений, готовое обрушиться от малейшего шороха. Здесь. Нигде. Ничто сомкнулось, как занавес, за спиной, и впереди - то же. Впереди? - где это? - смысл понятий утерян... Стена Ночи. Нет, не стена: каменный туман, заледеневший воздух, непроницаемая пелена тончайшей пустоты. Он мучительно поразился своей способности в этот миг осознавать увиденное, искать объяснения, - а бесплотный черно-красный лед истаивал, и он скорее чувствовал, угадывал, чем видел, как сквозь непрозрачную каменную пустоту мерцают тусклые искры звезд... ...И внезапно пелена Ничто исчезла, и нездешний ветер коснулся его лица. Так близко-близко сияли звезды - ласковые, добрые, прохладные, как капли родниковой воды; так близко, что, кажется, их можно коснуться рукой - но на руках цепь, не поднять... Мягкий трепетный исцеляющий свет омывает раны, заглушая боль: словно стоишь на пороге, зная, что здесь тебя ждут, словно из дальней дороги ты вернулся домой... Оставался один шаг. Один-единственный шаг. И он сделал его. И изрек Отец: отныне вы - жизнь этого мира, а он - ваша жизнь. Звезды закружились в бешеной круговерти, обрушились на него, каплями расплавленного металла прожигая плоть, невыносимая боль рвала его изнутри, она была везде - огненной лавой выжигала мозг, вскипала кровью в пустых глазницах - нескончаемая, беспощадная, и не было ей имени - Всеблагой Отец ждет от тебя только слова - одного слова покаяния... - он давился кровью, загоняя в горло крик, разрывая ногтями грудь, словно хотел обожженным кровоточащим комом души вырваться из тюрьмы растянутого на незримой дыбе тела - во всей вселенной не было ничего кроме него и боли, и казалось ему - сквозь раскаленную пелену взирает на него бесстрастный лучезарный лик Отца, в котором нет ни ненависти, ни сострадания: Он ждет. И ужас охватил его, когда он понял, что конца этому не будет никогда, потому что нет смерти Бессмертным, и нет им жизни за гранью мира, и нет в высшей справедливости Единого милосердия, которое освободило бы Отступника от вечной агонии, и не будет ни забытья, ни благословенного безумия - каждый миг, вечно он будет умирать - и не умрет никогда, и никогда, никогда, никогда не окончится это... - Я... не жалею, - голос сорвался в стон, и он повторил еще раз, одним хриплым яростным дыханием: - Я не жалею. «Самого же Моргота Валар вышвырнули за Врата Ночи, за Стены Мира, в Пустоту Безвременную; и страж навечно поставлен на этих стенах, и Эарендил несет дозор в небесных просторах. Но ложь Мелькора могущественного и проклятого, Моргота Бауглира, Владыки Ужаса и Ненависти, посеянная им в сердцах эльфов и людей, суть семя дурное, кое не умирает, и невозможно уничтожить его; вновь и вновь дает оно ростки, и до последних дней мира будет приносить всходы недобрые...» Так говорит «Квэнта Сильмариллион». ...Дети Звезд и их смертные братья звали смерть - Энг. Смерть, как и Любовь, в Арте - мужское начало. Но его Смерть была женщиной. У Смерти было лицо. Тонкое, юное и прекрасное лицо, бледное до ломкой льдистой прозрачности. И огромные, широко распахнутые глаза - бездонные сухие колодцы зрачков. Она смотрела на него. Смотрела - и не отводила взгляда. У Смерти были узкие руки целительницы, и пальцы Ее были - звон хрупких замерзших ветвей, и ладони Ее были - чаша, наполненная до краев хрустальной родниковой водой, и чашу эту Она протягивала ему, как благословенный дар. Он смотрел на Нее, рожденную бредом его бесконечного предсмертия, - смотрел, не веря и зная; он разлепил пересохшие, в черной корке спекшейся крови губы, чтобы позвать Ее - но все никак не мог вспомнить Ее имя. Он вглядывался в Ее лицо, из огненной вечности боли пустыми глазницами смотрел на Нее, а Смерть протянула к нему руки и коснулась его груди - легко, так легко, как вздох ветра, и на мгновение он ощутил печальную прохладу Ее ладоней, когда забилось в них искалеченной умирающей птицей его сердце. Меж ладоней Ее, как меж створок хрупкой, нежно просвечивающей морской раковины, билось живое пламя. Она поднесла руки почти к самому своему лицу, и улыбка бесконечного сострадания и бесконечной любви тронула Ее губы - медленно, бережно Она сомкнула ладони... И тогда он вспомнил имя Смерти. Потом была тьма. |