...Со времени прошлого разговора почти ничего не изменилось. Стол; на столе - свеча и книга; у стола все те же двое - Собеседник и Гость. Может быть, Гость снова пришел сюда (куда, кстати? - но темно, темно...), а может быть, это продолжение все того же разговора...
- Странно... Вы не находите, что во всех рассказах о Твердыне Севера чувствуется какая-то печаль... обреченность? Неужели все эти воины в течение сотен лет были уверены, что в конечном итоге их ждет поражение?
- Нет. Разумеется, нет. Дело в том, кто рассказывает об этом, тот, кто писал Книгу, знал, чем все закончится. Это не столь обреченность, сколь ощущение неизбежной потери...
Собеседник поднимается, начинает медленно расхаживать взад и вперед по комнате: колеблется, тянется за ним пламя свечи.
- Конечно, от начала этого никто не знал. Ни воины, ни Учитель...
По всему ясно, что Собеседнику тяжела эта тема разговора; похоже, он все-таки более пристрастен в отношении Книги, чем это могло показаться на первый взгляд.
- Почему здесь так много рассказов о тех, кто приходит в Твердыню? Понимают - или отвергают то, что видят там, уходят или остаются...
- Хотя бы потому, что каждый такой пришедший для Твердыни - событие. Помимо этого жизнь там идет своим чередом; вряд ли многим была бы интересна, скажем, глава, где описывалась бы обработка и прядение льна, ткачество, различные способы окраски тканей...
- Но войны - тоже события, а в этой Книге почти не рассказывается о войнах, о битвах - почему? Пять великих Белериандских войн - где все это? Даже ни одного поединка не описано толком!
- Да Книга-то, в общем, не об этом... Рыцарских романов и баллад о «сражениях Света и Тьмы» хватает и без того. Впрочем, и в «Сильмариллион» не излагаются подробно боевые действия. В одном из рассказов Книги есть такая фраза: «Я не вижу битв и не смогла бы рассказать ни об одной из них. Когда пытаюсь посмотреть туда, у меня только кровь перед глазами. О войнах пусть рассказывают другие. Я - не могу.»
- Кто это говорит?
- Видящая - из тех, что могут читать прошлое мира, как книгу. Может, конечно, это потому, что она - женщина, и жизнь ей ближе, чем смерть.
- А Книгу саму тоже писала женщина?
- Это имеет значение?..
Гость некоторое время ждет, но Собеседник не прибавляет больше ничего; только когда Гость переворачивает следующую страницу, говорит тихо:
- Конечно. Войны - это тоже события. Рассказ об одной войне здесь все-таки есть. Забавно. Вы задали вопрос, стоя на пороге этого рассказа...
ВОЙНА ГНЕВА: Твердыня
587 год I Эпохи, март-сентябрь
Черный зал, черные с серебром - одежды, отраженное в зеркалах пламя звездных светильников. Круг тех, чьим плечам бремя - судьбы многих. Один - на возвышении, руки в перчатках неподвижно лежат на подлокотниках трона.
- Вы принимали клятву. Вы клялись исполнить любой мой приказ. И теперь я приказываю вам: уходите.
Они молчат - молчат все; тишина неправдоподобная, оглушительная, в ней не слышно даже дыхания. Первым встает седой старик с неожиданно яркими золотыми глазами - на тунике серебряно-серым и лиловым вышито крыло ночной птицы:
- Мы принимали клятву; верно. Ни у кого из нас никогда не было и мысли нарушить твой приказ. Но сейчас ты приказываешь нам стать предателями. Прости - это нам не по силам. Мы остаемся. Я, Хонахт, вождь клана Совы, сказал.
Вторым поднимается человек средних лет со странными приподнятыми к вискам зелеными глазами, с проседью в иссиня-черных прямых волосах:
- Слово т`айро Хонахта - истина. И я, Хоннар эр'Лхор, говорю: нас называли волками Севера - не дело волкам трястись за свою шкуру и предательством спасать жизнь. Мы - остаемся.
Изначальный смотрит прямо перед собой, стиснув больные руки.
Один за другим они встают, и эхо Высокого Зала подхватывает, уносит под своды:
- Я, Рохгар эр'Коррх, сын вождя клана Ворона, говорю...
- Я, Льот ан'Эйр, вождь клана Молнии, говорю...
- Я, Дарг из рода Гоннмара, предводитель Стражей Пограничья, говорю...
- Я, Тъерно из рода Лъерт, предводитель сотни, говорю...
- Я, Ульв, предводитель сотни, говорю...
- Я, Тхаль из рода Хъёрга, мастер меча, говорю...
Когда в зале снова воцаряется тишина, он поднимается, не глядя ни на кого, и медленно произносит:
- Я не властен ныне приказывать вам и не могу более просить, потому принимаю ваше решение и подчиняюсь ему. Я, Мелькор, сказал.
И склоняет седую голову.
...Он остается один в полумраке зала - выпрямившись, стоит, запрокинув лицо, закрыв глаза, а неслышное эхо повторяет - повторяет - повторяет -
- Я, Къоро тарн-Линнх, сын вождя клана Рыси, воин Свершения, говорю...
- Я, Дарн Кийт-ир, сын вождя клана Ястреба, говорю...
- Я, Лхорро из клана Волка, воин Слова, говорю...
- Я, Торр иро-Бъорг, вождь клана Медведя, говорю...
- Я, Айтии, сын Твердыни, целитель, говорю...
«Так он сказал: должно покинуть эту землю женщинам, и детям, и старикам; и тем, кто не успел стать воином...»
- Я не уйду, отец. Я ведь тоже умею сражаться, ты сам учил меня!
- Лхайни, в иное время ты только через четыре года принял бы меч Твердыни. Ты слышал то, что было сказано на совете. И я скажу - в бою ты будешь помехой мне.
- За что, отец?!.
- Ты сам поймешь, что это правда. Ты должен уйти.
- Отец!..
- Это слово Тано и мое слово, ирни.
- Я... - сквозь зубы, не поднимая сухих глаз, - я принимаю.
«...и тем главам родов и кланов, кто уже принял меч, но не оставил детей после себя...»
- Льот, я прошу! Я мужчина, я воин, почему ты отказываешь мне?
- Брат, у клана должен быть вождь. Это - тяжкое бремя; много легче погибнуть в бою. Тебе - хранить людей. Тебе - меч вождя. Это слово Тано и мое слово, т`айро.
- Я, - глухо и тяжело, - принимаю.
«...и тем, кто хранит мудрость Твердыни - Воинам Слова, Знания и Свершения, тем, кто не оставил учеников...»
- Я умею сражаться, Веллх, ты же знаешь!
- Он сказал - это дело воинов. Тебе назначено другое: ты знаешь, что не мог бы стать танцующим-с-мечами.
- Веллх, тарно айанто - ты приказываешь мне бежать? Спасать свою жизнь, позволить моим братьям выкупить ее кровью? За что ты так унижаешь меня?!
- А что останется тем, кто уйдет? Думаешь, им не нужны будут мастера металла, хранители мудрости, менестрели? Хочешь, чтобы и памяти об Аст Ахэ не осталось? Так, тарно Улхар?
- Нет, но...
- Это - слово Тано.
- Я, - прикрыв глаза ладонью, - я... принимаю...
«...и ученикам Мастеров Меча, дабы стали они щитом людям...»
- Мастер Тхаль, но почему? Ведь и ты идешь в бой! Разве мы не воины?
- Тарни, если все мы погибнем - кто сохранит наше искусство? Или не останется больше танцующих-с-мечами? Мне и без того много лет. Вы трое - лучшие из моих учеников. Вы должны остаться жить. Вы - защита людям. Это слово Тано и мое слово, тарни.
Рука сжала рукоять меча:
- Я принимаю, тарно.
- Йах, хагра, сын Волка, - ответила Мать Рода, указав черному воину на медвежью шкуру у очага. - Огонь иртха - твой огонь.
Воин поклонился и сел. Высокая честь - быть приглашенным к очагу Матери Рода, он знал это.
- Харт'ан говорит, хар-ману собирает иртха, хар-ману уводит их за горы, откуда приходит солнце.
- Слух Рагха открыт речам хагра. Зачем?
- Он говорит: три, четыре луны проходят, улахх идут из-за горькой воды, много - сосчитать нельзя. Улахх несут смерть. Он говорит - будет битва битв. Он говорит - уходи.
Рагха задумалась, теребя длинные, во много рядов, бусы из пестрых камешков.
- Много холодов ушло, - медленно заговорила она, - сосчитать нельзя; Рагха тогда говорит, иртха - меч в руке Высокого. Много битв ушло, иртха сражаются за него. Теперь харт'ан говорит, будет битва, иртха уходят. Харт'ан, он уходит тоже?
- Йирг, - словно сталь рассекла воздух.
- Кто тогда сражается за харт'ан Мелхар?
- Хагра из Высокого Дома. Харт'ан говорит, когда улахх приходят, эта земля, ее не будет совсем. Никого не будет. Горт`ханг, злая смерть для артха. Надо уходить.
- Рагха слышит слово.
На этот раз Мать Рода умолкла надолго. Наконец протянула руку ладонью вверх, потом коснулась ею лба:
- Рагха принимает. Хагра, он идет к харт'ан, он говорит: иртха принимают слово Высокого. Десять на десять хагра из иртха, они приходят, они остаются. Рраугнур, сын Волчицы-Рагхи, ведет их. Другие иртха, они идут за горы восхода: так велит Высокий. Харайа, - она поклонилась воину.
- Хар-ману посылает своего сына?..
Мать Рода выпрямилась; проговорила, прикрыв глаза:
- Рраугнур.
Иртха, неподвижно стоявший у входа в пещеру, подошел к очагу; поклонился:
- Много новых солнц прошло, сосчитать нельзя. Иртха помнят: Высокий, он вернул Рраугнуру жизнь, вернул сына к очагу Рагхи. Теперь у Рраугнура дети есть, у его детей дети есть. Рраугнур, он в долгу перед Высоким. Рраугнур много новых солнц видел. Теперь Рраугнур долг отдает. Жизнь его, кровь его, дыхание его принадлежат Высокому. Рраугнур, он решил, он говорит так.
Воин сцепил руки в замок, молча поднес к груди: благодарю.
- Харт'ан Мелькор, он говорит: один иртха, он идет к Сосновым горам, к уруг-ай, он несет слово харт'ан.
Мать Рода сморщилась неодобрительно:
- Уруг-ай, они глупые совсем. Иртха слышат, уруг-ай, они убивают черных хагра, воюют с Высоким Домом. Уруг-ай - враги всем. Харт'ан, он хранит их жизнь. Зачем?
Воин заколебался - видно, и сам не знал, что на это ответить; пожал плечами:
- Харт'ан, он говорит так.
Мать Рода вздохнула, подумала еще:
- Мерх-ха, - ответила. - Харт'ан, он - тот, кто знает. Рагха говорит: уруг-ай, они дают хагра для харт'ан, воевать с улахх, тогда другие уруг-ай, они уходят. Так хорошо?
- Йах. Харайа, - воин повторил знак благодарности. Но когда он собрался уходить, Мать Рода остановила его:
- Много холодов назад, сосчитать нельзя, было так. Харт'ан ушел. Проходит много новых солнц, он возвращается. Теперь - когда вернется?
Воин опустил голову, стиснув до хруста зубы.
- Хагра, он слышит слово Рагха? - не получив ответа, осведомилась Мать Рода.
Юноша коротко и как-то судорожно кивнул. Рагха помолчала: по всему, воин не мог или не хотел ответить ей.
- Мерх-ха, - сказала она, наконец. - Рожденный волком, пусть он говорит перед харт'ан Мелхар. Рагха помнит, Высокий знает: день настал. Пусть харт'ан Мелхар слышит: он уходит, иртха ждут его - много холодов, много новых солнц.
- Харайа... - казалось, воин поперхнулся этим словом; низко поклонился Рагхе и вышел.
- ...Они уйдут, Тано. Рагха просила благодарить тебя. Сотня воинов ирхи остаются здесь, остальные уйдут. Они говорят - ты сделал им много добра, их воины будут защищать тебя. Рагха обещала отправить гонца к дортонионским ирхи. Сказала, велит им выставить несколько десятков своих воинов, а остальные пусть уходят.
Изначальный молча кивнул.
- Послушай... правда, зачем ты их спасаешь, Тано? - с некоторой нерешительностью в голосе спросил воин. - Этих, дортонионских?
- А они разве не арта-ири?
- Но... они все-таки не люди...
Изначальный пристально посмотрел на молодого воина, потом горько усмехнулся:
- Я, знаешь, тоже не человек. Иди, Лхайно. Тебе пора собираться в путь.
На пороге юноша обернулся.
- Тано, - каким-то чужим, неровным голосом проговорил, - Рагха сказала - день настал. И еще сказала - они будут ждать тебя. Много зим и много весен. Они будут...
Не договорил - отчаянно затряс головой и поспешно зашагал прочь из зала.
Но, прежде всего - знал, что сделают с Сотворенным, не успевшим стать - Свободным, если его судьбой станет плен и суд Изначальных.
Бесшумно отворилась дверь. Он обернулся.
- Таирни.
- Тано...
- Возьми. Настало время твоей клятвы. Слово верности, Ортхэннэр.
Фаэрни благоговейно принял в ладони меч Силы и коснулся губами льдистого черного клинка:
- Мэй антъе къелла...
Замолчал. Протянул меч Мелькору, но тот жестом остановил его:
- Он - твой. Мне - больше не понадобится. Собирай людей...
Ученик поднял глаза на Учителя:
- Я уже сделал это, Учитель! Мы готовы и ждем только приказа вступить в бой! Я... я стану щитом тебе, Учитель, - очень тихо.
Что-то дрогнуло в глазах Изначального, но голос прозвучал глухо и холодно:
- Ты не понял меня, Ортхэннэр. Собирайте людей. Уходите на восток. Ты пойдешь с ними.
- Что?..
Лицо смертельно раненого - растерянное, потрясенное, беспомощное. Невозможно ошибиться в смысле слов - и невозможно поверить.
Как же... да что же это... За что?..
Фаэрни судорожно вздохнул:
- Нет. Нет! Не проси... не приказывай... однажды ты уже заставил меня уйти, и...
- У меня больше не будет учеников. Кроме этих людей. И - тебя. Ты - был на совете. Ты - слышал. Ты - принял - клятву. Уходи.
- Пусть уходят люди, я остаюсь!
Дрожа всем телом, фаэрни склонил голову - и вдруг, опустившись на колени, порывисто схватил руку Мелькора, прижался к ней губами.
- Тано!
- Иймэ! - сдавленно прорычал Изначальный. Рывком поднял ученика с колен, стиснул его плечи:
- Глупец, - глухо. - Уходи.
Гортхауэр упрямо тряхнул головой.
- Я не оставлю тебя, - с угрюмым вызовом.
Мелькор замолчал надолго. Поднял глаза. Страшный у него был взгляд - как раскаленная добела сталь. Сказал - как, примерившись, бьют под вздох, коротко и резко:
- Ты принял клятву. Если признаешь за мной право Учителя, а за собой - узы ученичества, исполнишь. Или - ломай аир.
Ты думаешь, тебе одному дано видеть, Тано? Думаешь, я не понимаю?! Да вся Арта не стоит и капли твоей крови!
- Не-ет!.. - захлебываясь криком, как кровью пополам с ледяным ветром.
- Ты слышал мое слово.
- За что, зачем ты гонишь меня?! Если мы победим, то победим вместе, если же нет... ведь я клялся, я слово дал тебе - никогда не оставлю... ты не можешь, Тано... ты не можешь!..
И тогда Изначальный заговорил - холодно и уверенно.
Слова - как иглы, как вбитые гвозди: фаэрни не мог потом вспомнить, что говорил Учитель. Помнил только одно: каждое слово Мелькора пронзало, как ледяной клинок, и он корчился от невыносимой боли, обезумев от муки, и только шептал непослушными губами - за что, за что...
Изначальный склонился над распростертым у его ног фаэрни. Опустился на одно колено, осторожно разжал руки Ученика, сведенные судорогой пальцы, впившиеся в виски.
Широко распахнутые страданием невидящие глаза смотрели прямо в лицо Изначальному. Тихо, одним дыханием тот вымолвил что-то, а потом взял фаэрни за плечи, заставил подняться и, глядя в глаза, жестко повторил:
- Уходи.
- Да, Айанто, - бесстрастно ответил фаэрни.
И вышел, не оглянувшись.
...Потом он поймет, чем был этот черный клинок в звездных искрах, легший в его ладони - навсегда. Поймет, что Учитель отдал ему свою Силу - всю ту силу, которая еще оставалась у Изначального. Силу, которая способна пробудить к жизни пустыню, которая одним ударом может сокрушать города; силу, которая может убивать и исцелять, разрушать и созидать, повергать в небытие и творить.
Потом...
Тяжело ступая, Изначальный взошел на возвышение и опустился в каменное кресло. Равнодушно-устало подумал о неизбежном приговоре; мысли - тяжелые, безразличные, как холодный серый камень. Отстраненно удивился собственному спокойствию, способности взвешивать, оценивать, все ли сделано верно.
И осознал вдруг, что все еще смотрит вслед Ортхэннэру, словно надеясь, что Ученик вернется.
Он толкнул дверные створки.
- Тано...
Изначальный обернулся, вздрогнув: не может быть! Неужели...
- Сайэ, Тано.
Певучий глубокий голос, чуть растягивающий гласные, правильное красивое лицо, тяжелая волна темных волос - неужели... - нет, светлые глаза, светлые, лучащиеся сочувствием. «Радуйся...» Небо, о какой радости он говорит? Разве он не знает?..
- Соото? Зачем ты... здесь... Уходи...
Никогда в магическом хрустале он не видел лица Учителя: знал, что Тано почувствует это со-прикосновение мысли, и не хотел открываться раньше времени. А теперь - увидел. И - задохнулся от внезапной боли, и улетучились куда-то так тщательно подобранные слова.
- Тано, я... я пришел спасти тебя. Я уведу тебя отсюда, - горячо проговорил он. - Я... - он смотрел на своего Учителя как завороженный, цепенея от потрясения; зябкий холодок паучьими лапками пробежал по спине. Гэленнар прерывисто вздохнул, тонкое лицо исказилось на мгновение судорогой боли. - Тано, ты ранен, значит... значит, ты можешь погибнуть. Они могут убить тебя!..
Это он осознал только сейчас, и теперь в его голосе звучала мольба почти отчаянная:
- Идем со мной, я сумею тебя защитить!
- Нет, - тихо ответил Изначальный. - Благодарю тебя, Соото, но - нет. Я не один. Я не могу. Слишком поздно ты пришел.
Гэленнар и сам уже проклинал себя за то, что ждал так долго. Но он же не знал, что будет - так!.. Последнее, самое болезненное доказательство правоты.
- Ты не понимаешь! Я следил, я наблюдал за всем, что происходило здесь. Я мог бы прийти раньше, объяснить тебе - но ты бы не поверил. А теперь ты все увидел сам. Твои избранники... они не помогли тебе, а я... Ты должен увидеть, чего я достиг. Увидеть мой народ. Мы покинем эту землю, мы будем вместе...
- Подожди, Соото, неужели ты мог подумать, что я - я оставлю людей, которые верят мне? - в замешательстве проговорил Мелькор. - О чем ты?
Гэленнар глубоко вздохнул, успокаиваясь. Конечно, все было не совсем так, как он себе представлял - но ничего, он сумеет убедить Учителя. Наконец собрался с мыслями и вспомнил то, что хотел сказать с самого начала.
- О, Тано... ты столько веков провел среди них - и все еще не понял? Они - наши орудия; Смертные - инструменты богов, которые нам должно использовать во имя достижения цели. Нелепо думать, что мастер может пожертвовать собой ради орудия. Даже если ты так ценишь их, - он бледно улыбнулся, - спасти больше никого не удастся, ты сам знаешь это. Нет смысла рисковать собой. Не будет этих людей - родятся другие. Их удел - умирать. Наш - жить, верша судьбы мира. Подумай; разве я не прав?
- Соото, - с болезненным недоумением, - опомнись, что ты говоришь?!
- Правду, Учитель. Ты просто не хочешь понять того, что давно уже понял я. И ты забываешь - я знаю обо всем, что происходило здесь. Эти люди боготворят тебя; они будут счастливы умереть, зная, что ты будешь спасен. Поверь мне. Я - знаю. Ты пойдешь со мной, ты увидишь: я достиг того, что оказалось не под силу твоим избранникам. Вместе мы создадим новый, совершенный мир. Мы научимся продлять жизнь избранных, лучших - я уже близок к решению, я покажу тебе, как это можно сделать. Идем, - Гэленнар протянул руку; его глаза лучились вдохновенным светом. - Идем, Тано.
Изначальный молчал, тяжело глядя на эллеро; тот, как видно, по-своему понял его молчание:
- Ты думаешь о том, что те станут искать тебя? Не тревожься. Есть Сила - великая Сила, им не совладать с ней. Эта Сила укроет тебя. Даже я сам еще не знаю всего, что таится в ней, но со временем я... мы сумеем подчинить ее себе, заставим ее служить нам. Идем же, - с мягкой настойчивостью повторил он.
Глаза Изначального потемнели, сузились, лицо заострилось:
- Неужели ты осмелился?.. - еле слышно спросил он. - Небо... Ты безумец, Соото... как ты мог... Эта сила поглотит тебя. Ты будешь думать, что она служит тебе - а на деле ты станешь служить ей. Остановись, пока еще не поздно. Я знаю, о чем говорю. Я… - он стиснул зубы, на миг прикрыв глаза; в трещинах шрамов проступили алые капли. - Соото...
Гэленнара передернуло, он страшно побелел.
- Кровь... - проговорил сипло. И внезапно, срываясь на крик: - Это ты безумен! Что они дали тебе, что?! Они даже от этого защитить тебя не смогли - а я предлагаю тебе жизнь, понимаешь? Жизнь! Свободу! Ты предал меня - да, предал, но я пришел, чтобы спасти тебя! Сейчас - когда ты увидел - когда даже любимейший твой ученик покинул тебя! И только я могу сделать это! Я один! Я готов подарить тебе весь мир - мой мир, только за то, чтобы ты был рядом! Потому что ты дорог мне! Потому что я люблю тебя!
Он кричал, не осознавая смысла слов, чувствуя, как подступает, захлестывая мозг, безумие, и снова по пальцам медленно ползло - темное, липкое, горячее, и ничем не смыть...
- Ты что, не понимаешь, что через несколько дней здесь никого не останется? Что вы тут все сдохнете из-за своей дурацкой гордыни и веры неведомо во что? И ты думаешь, я тебе дам умереть?! Нет, ты пойдешь со мной! Сейчас же! Немедленно!
Изначальный шагнул к эльфу, сжимая до хруста кулаки - в непроглядных ночных глазах бьется яростное пламя.
- Уходи, - одним свистящим дыханием. - Уходи отсюда. Или я ударю тебя. Уходи.
Гэленнар судорожно вздохнул, отступая к дверям.
- Нет, стой.
Он замер, дрожа всем телом. Мелькор шагнул к нему, сжал его плечи, заглянул в лицо:
- Прости меня. Я был не прав. И ты не можешь уйти так. Ты должен понять, - совсем другой голос был у него сейчас, почти прежний, мягкий, спокойный - бесконечная мудрость понимания и любви, словно и не было мгновения назад этой вспышки ярости, опалившей Соото, как близкое пламя.
Как завороженный, Гэленнар смотрел в его глубокие странные глаза. И исчезал, растворялся в них - тот, кем он был все эти века, кто пришел сюда, ни на миг не сомневаясь, что Учитель покинет Твердыню вместе с ним, пока не остался только - юноша, так и не успевший понять, почему же Тано не сказал ему: «Путь твой избран»...
Он смотрел - и видел то, о чем не рассказывали Наблюдающие, что не открылось ему в мерцающем хрустале. И невозможно было - ни рассказать, ни увидеть: чтобы понять, нужно было - быть здесь, нужно было - стать. Узы прочнее клятв, сильнее заклятий. Крепче оков.
- Ты видишь, - говорил Учитель, - ты понимаешь, почему я не могу уйти...
Он смотрел - и щемящее мучительное чувство охватывало его; он хотел быть среди этих людей, быть одним из них - он хотел быть на месте Учителя, хотел быть им, хотел той же любви, той же верности, он готов был отдать все ради этого...
- Ты видишь, - говорил Учитель печально и мягко, - я не могу оставить их...
...ради того, чтобы стать единым целым - с Тано, с этими людьми - он отдал бы все свои знания, всю силу, саму душу свою....
- Я остаюсь.
...поздно.
Отчаянье охватило его - отчаянье и без-надеждная тоска. Поздно. Ничего этого уже не будет. Через несколько дней - или часов. Не останется ничего. И все, что он делал - тщетно, бесполезно, все - прах, и уже никогда не понять, в чем он ошибался... на что нужен весь мир, если ему никогда не стать таким, как Тано, если все, что ему суждено видеть - преданность без любви, верность из страха? Зачем все? Все было зря. Тано не будет. Через несколько дней. Или часов.
А Учитель смотрел ему в глаза - и тогда на один краткий обжигающе яркий миг Гэленнар стал им. Он осознал суть Дара и суть уз, связующих людей Твердыни. Но осознал и цену их - и цена эта ужаснула его.
- Нет! Не хочу! Оставь меня! - неожиданно высоким голосом крикнул эльф, вырываясь из рук Изначального. Его лицо жалко перекосилось, губы дрожали. - Оставь меня! Я... я...
Он метнулся к дверям, рванул кольцо - влажные от ледяного пота пальцы скользили по гладкому металлу - проскользнул в щель между тяжелыми створками и бросился по коридору - прочь, прочь...
Первым сошел с корабля Эонве, как подобало предводителю Светлого Войска, и вонзил в землю позлащенное древко знамени Валмара. И вот - на берегу выстроились воины Валинора. Златокудрые Ванъяр, народ Ингве, были здесь под белыми знаменами, сверкавшими на солнце, как снега Таникветил; и те Нолдор из народа Арафинве, что никогда не покидали Земли Бессмертных под сине-золотыми стягами; и воинство майяр в сияющих доспехах.
Стоя на холме под лазурным знаменем, так сказал Эонве, Глашатай Манве, Слово и Меч Великих:
- Воители Валар! Могуч Враг, и грозно войско его. Тяжела будет битва, но помните, что во имя Арды и во славу Единого принимаем мы этот бой. И я клянусь - знамя Валинора взовьется над развалинами вражьей твердыни. Победа близка; да узрит Единый Творец, как свершится воля Его в мире.
Он вознес к небу меч, и тысячи мечей взлетели, как один, и тысячи голосов слились в боевом кличе.
Верные, Люди Трех Племен, шли на бой вместе с воителями Валинора; но никого из Нолдор Средиземья, никого из эльфов Белерианда не было в Светлом войске. Лишь после узнали они об этих сражениях, потому немногое рассказывают их предания - только то, что поведали им воины Валинора.
Только он отдавал приказы.
Он один.
Жестко; жестоко. Его приказ отсекал всех, кто мог быть нужен Изгнанникам Севера, не знающим еще, что они становятся - изгнанниками. Молодых; талантливых; способных. Всех - кроме тех, кто был сейчас необходим ему. Для чего - знали только они сами.
Думали, что знают.
Их, оставшихся, он собрал в Высоком Зале. Всех.
Он встретил их вопросом.
- Вы знаете, для чего остаетесь?
- Мы должны прикрывать отход. Задерживать армию противника. Замедлять ее продвижение. Победить будет сложно. Почти невозможно. Но мы попытаемся.
Хоннар-Волк говорил сейчас за всех. Все было обговорено и решено раньше, на первом Совете. И внутренне вождь Клана Волка недоумевал: зачем Тано понадобилось, чтобы он снова повторял их общее решение?
Только вот тогда, на первом Совете, не было у Тано таких глаз: серо-стальных, холодных, беспощадных. Страшных.
- Это знают все. Сейчас я скажу вам, что мы должны сделать на самом деле. Скажу то, чего не узнает, кроме вас, - никто. Никогда.
…только вот никогда прежде Тано не говорил с ними - так.
- Мы хорошо учили вас. Мы учили вас оставаться в живых и возвращаться. Возможно, вы могли бы победить. Даже сейчас. Но не для того я отбирал вас: тех, чей долг перед живыми исполнен - и тех, кому нечего терять.
Он оглядел их всех. Очень холодно становилось от этого взгляда. Словно проверял он их взглядом, пронизывающим как острейшие иглы, - сплав льда, стали и серебра, - каждого.
- Лучших, - жестко. - Лучших из тех, кто роздал все долги. Потому что все мы должны умереть.
Молчание - ледяное, до озноба: холодно сегодня в Высоком Зале. Не «можем». Не «обречены». Должны. Он выждал - ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы это поняли все. Ни биением сердца дольше.
- Я скажу вам, почему. Тот, кто после этого выберет жизнь, пусть уходит. Никто не посмеет осудить его. Это - приказ. Сам он навсегда забудет о том, что говорилось здесь. Он никогда не расскажет и не запишет ничего из того, что было сказано здесь. Это - приказ. Вам - ясно?..
Закончив, он поднялся.
- Сутки на размышление: больше я вам дать не могу. Через сутки оставшиеся придут сюда, и мы разработаем план дальнейших действий. Больше я вас не задерживаю. Идите.
Еще раз холодным, цепким взглядом оглядел обращенные к нему лица: кто выдержал этот взгляд, кто отвел глаза - знал только он.
Повторил очень тихо:
- Идите, мальчики.
Они вышли молча. И нескоро кто-то переспросил шедших рядом:
- Он сказал - «мы»?..
Ему не ответили.
Он покинул Высокий Зал последним. Медленно поднялся на верхнюю площадку одной из башен; глубоко вдохнул, остановился под стеклянно-прозрачным небом, грозившим вот-вот расколоться, обрушиться вниз, осыпаться шорохом невесомых осенних льдинок. Высокое и хрупкое осеннее небо. Смертное небо.
Вот и всё.
Сел, обхватив руками колено; откинулся назад, опершись спиной о стену. Так и сидел - запрокинув лицо к небу, меняющему цвет, наливающемуся сероватой, сумрачной вечерней синевой. Шаги на лестнице услышал не сразу.
Седой старик постоял перед ним несколько секунд, потом тяжело опустился рядом.
- Мне думать нечего, - проговорил глухо. - Младший мой - помнишь ведь… Вот не думал, что от стыда действительно можно умереть. Не убить себя - умереть. Если бы не ты тогда, наверное, и умер бы. Или на меч бросился. Мальчики… мальчики поединок ему дали тогда, знаешь?
Изначальный кивнул - молча. «Мальчиков» он уговаривал сам; их воля - должно быть, и правда был бы костер: как жить потом - с этим?.. Он уже готов был просто приказать. Но старику незачем это знать, тем более - теперь.
- Должно быть, меня пожалели, старого дурака: все-таки - сын… Пятнадцать лет с этим живу. Так что - не о чем мне думать. Старший будет вождем вместо меня... А младшего я проглядел. Моя вина…
- Мой младший сын… он стал причиной тому, что Валинор уничтожил мой народ, - стыло проговорил Изначальный. - А вина - на мне. Я - понимаю тебя.
Наверное, нечего было на это ответить. Старик отвечать и не стал: помолчал, потом спросил:
- Ты… давно знаешь?
Изначальный усмехнулся уголком губ:
- Тебя еще на свете не было.
Старик покачал головой:
- Так я и не привык. Сын мой - и то старше выглядит, чем ты…
«Встречу войск Запада и Севера называют Великой Битвой, и Войной Гнева. И выступили все войска Державы Моргота, что стали ныне бесчисленными, и Анфауглит не мог вместить их; и весь Север был охвачен огнем Войны.
Но это не помогло Врагу. Балроги были уничтожены все, кроме тех немногих, что бежали и укрылись в недоступных пещерах у корней земли, и бессчетные полчища орков гибли, как сгорает солома в огне, или были сметены, как сухие листья, гонимые пламенным ветром. Немного осталось их, и долгие годы не тревожили они покой мира. И те немногие, что остались от Трех Домов - Друзей Эльфов, Отцов Людей - сражались на стороне войска Валар; и в те дни отмщены были Барагунд и Барахир, Галдор и Гундор, Хуор и Хурин, и многие из вождей их. Но большая часть сынов Людей - народ ли Улдора или иные, недавно пришедшие с Востока, - выступили с Врагом, и Эльфы не забывают этого...»
Так говорит «Квента Сильмариллион».