| РАЗГОВОР- XIII |
Свеча разгорается, вздрагивает язычок пламени, катятся вниз прозрачные капли воска; разговор уже начат. В этот вечер двое за столом говорят о Замысле и Судьбе. - ...Нет, все-таки по порядку. Сдается мне, что “властитель судьбы, Судьбе подвластный” Турин Турамбар едва ли не больше подходил на роль отца Эарендила, чем Туор. Во всяком случае, дочь Ородрета Финдуилас была, как сказали бы в Кханде, илаха - всех кровей: в предках у нее числятся и Ванъар, и Нолдор, и Тэлери Валинора, и Синдар. А Эарендил и должен был стать посланником ото всех Элдар и Атани - в нем должна была быть кровь всех народов. И я начинаю задумываться: с какой же судьбой боролся Турин? “И сердце Финдуилас отвратилось от Гвиндора, и против воли ее любовь ее была отдана Турину...” - что-то настораживает меня в этом “против воли”, воля ваша. А Нарготронд пал после того, как стало понятно, что здесь ничего не выйдет, что, при всей “против воли” любви Финдуилас к Турину, Турин сын Хурина не любит ее; и не полюбит никогда... Впрочем, полагаю, пал бы он все равно - как и Гондолин, из которого бежали Туор и Итариллэ. Вообще, до странности похожи истории смешанных браков, вы не находите? Дочь эльфийского короля встречает Смертного, в ее сердце просыпается любовь к нему - например, “против ее воли”; где-нибудь неподалеку имеет место быть соперник-элда - Дайрон, Гвиндор, Маэглин... Не нравится мне чем-то это сходство, учитывая то, что до Берена и Лютиэнь подобные союзы не заключались, а по окончании Первой Эпохи летописи отмечают только два - за несколько тысяч лет, и то история союза Митрэллас и Имразора представляется несколько спорной... Здесь же менее чем за сорок лет заключаются два таких союза - и это не считая безответно любящей Турина Финдуилас... Причем в случае с Финдуилас Артаресто, вероятно, зная о чувствах дочери, не пытается ее отговорить, а в случае с Итариллэ государь Гондолинский прямо-таки приветствует этот брак. Впрочем, если вспомнить об эльфийском восприятии Судьбы, ничего странного в этом нет. - По вашим словам выходит, Дориат должен был пасть - чтобы дочь Диора бежала на побережье и встретила там Эарендила? Гондолин должен был пасть, чтобы Итариллэ и Туор бежали на то же побережье? И ради встречи этих двоих погибли два королевства; ради того, чтобы Благословенный Вестник получил свой пропуск в Валинор?.. Чудовищно звучит. Неправдоподобно. Непредставимо. - Только по человеческим меркам, - суховато парирует Собеседник. - Но неужели, - спрашивает Гость, - Турин понимал пути Судьбы так же, как Финрод?.. - Смотрите, - пальцы Собеседника касаются страницы. - Смотрите... |
ПОВЕСТЬ О ТУРИНЕ ТУРАМБАРЕ 472-499 годы I Эпохи ...Судьба милосердно бережет Смертных от этого знания. Нет, не так: Судьба знает суть людей - ярое, яростное пламя, костер на ветру, которому неведома и ненавистна неволя. Потому Знание не дается людям. Но Знание плескалось в глазах сына человеческого, Турина, сына Хурина из рода Хадора, наследника правителя Дор-Ломин, заполняло их сияющим эльфийским серебром - расплавленным серебром безумия. Судьба - хитрая пронырливая сучка, ее нужно брать за горло, нужно ломать ее, как ломают хребет лисице на охоте... Речи Хурина и Моргота “В год Нирнаэт Арноэдиад пали в бою во множестве сыны дома Хадора; вождь же их, Хурин, сын Галдора, прозванный Стойким, с отрядом своим прикрывал отступление Тургона Гондолинского. И полегло все войско Хурина, вождя людей Дор-Ломин; сам же он был пленен, и приведен в Ангбанд пред лице Врага. И рассказывают, что хотел Враг устрашить Хурина мощью своей; и говорят также, что искал он склонить сына Галдора на свою сторону, суля ему власть и славу, и высокое место среди командиров своих; и великим искушением искушал его. Но устоял Хурин Талион против угроз Врага и посулов его; и говорят, что, не сумев сломить волю Хурина, проклял Враг его, и весь род его...” ...Зачем он нужен мне, этот человек? Чего я хочу от него? Чтобы он понял меня? - но Хурин, сын Галдора, нареченный Талионом, Стойким, никогда не захочет понять Врага. Даже видя то, что вижу я. Видя моими глазами. Глазами нелюдя. Изначального... На холме среди мертвых тел стоят двое: Бессмертный и Смертный. Рядом, плечом к плечу: так могли бы стоять соратники; так стоят побратимы, выжившие в смертной битве. Смотри, молчит Бессмертный. Вот твои воины. Вот твой народ. Скажи, я ли пришел к тебе в Хитлум? Я ли пытался взять в осаду крепости ваших королей? Вы пришли ко мне, в земли моего народа - и заплатили за это своими жизнями. Хочешь увидеть, что станет с твоей землей, лишенной защитников? Чему в жертву ты принес твой народ, ответь мне, Хурин, сын Галдора? На холме стоят враги. Так думает Смертный. Что ни отдал бы он, чтобы ослабели хотя бы на миг оковы чужой воли, не позволяющей поднять меч - вот же он, наклонись и возьми, привычно ляжет в ладонь оплетеная кожей рукоять... Великие, молит Смертный, пусть так будет, мне нужен всего один миг, всего один удар... Смотри, молчит Бессмертный. Все, что осталось от твоего Дома, ныне отдано в мою власть. Ты более не сможешь оградить своих близких, ни свой народ; и не сделают этого те, кому служил ты: так государь Турукано оставил тебя и твоих воинов, дабы ваши жизни стали выкупом за его свободу. И лишь милосердие мое - защита им, Хурин, сын Галдора. - Милосердия нет у тебя! Но ни от меня, ни от моих близких ты не узнаешь пути в Гондолин, - хриплым сорванным голосом говорит Смертный. - Они не знают этого пути, я же не стану предателем. Бессмертный наклоняется, берет в руки меч. Смотри, молчит он. Пожелай я того, и, будь ты даже из стали, моя воля сломала бы тебя, как я ломаю этот клинок. Обожженные ладони сжимают полосу светлого металла: тусклый звон - на землю падают обломки клинка. Я решил, молчит Бессмертный. И ты увидишь: ты не нужен мне, чтобы узнать путь в Гондолин. Ты будешь смотреть моими глазами: глазами того, кто был прежде мира и кто творил его. - Ты был прежде Арды - но и прочие тоже; и не ты творил этот мир! И не ты - сильнейший в нем: ты растратил свою силу на себя, и ныне ты - лишь беглый раб Валар! Их цепь еще ждет тебя! - кричит Смертный. Это может быть, молчит Бессмертный. Но не прочнее ли железа Ангайнор те незримые нити, которыми управляются ваши судьбы; не крепче ли оков Воротэмнар оковы Замысла, неведомого тебе? Твой сын - дитя Замысла; хочешь ли увидеть, что будет с ним? - Ты не можешь управлять им! Что бы ты не вершил, есть над тобой Единый, и все, что творишь ты, обернется ко благу Его! Пусть так, молчит Бессмертный. Но тогда за что тебе проклинать меня? Ведь, по мыслям твоим, я также служу Замыслу Эру, как и те, кто сражается со мной, и мои деяния - также часть пути к великому благу, которое сулит Замысел. Но знаешь ли ты, что есть это Благо?.. И ныне ты будешь видеть пути Замысла, как вижу их я, и знать то, что знаю я. Ты говоришь, что милосердие неведомо мне? - пусть так. Но ты увидишь исполнение Воли Эру, чтимого тобой: скажешь ли ты после, что милосердие ведомо Ему? - Моя судьба - в руке Единого; делай, что хочешь. Но знай: твоя победа обернется поражением... Внезапно на полуслове умолкает Смертный. Потом: - ...и, быть может, в Последней Битве мой сын встанет против тебя, и его меч оборвет твою жизнь! - яростным вдохновением зазвучал голос, на миг плеснуло в глазах сияющее эльфийское серебро. Как в глазах его сына. - В Последней Битве? - раздельно, медленно повторяет Бессмертный. Больше он не говорит ничего. ...Мне временами приходит в голову странная мысль. Может быть, Вестник придет в мир именно потому, что столь многие верят в его приход. Они верят... нет, не они: мы. Только для всех вас это далекое, невозможное чудо, а я знаю: не чудо - Замысел. Он совсем рядом. Еще десять, двадцать лет, и предреченное сбудется. Ты знаешь, что Благой Вестник может стать твоим сыном? Вестник моей смерти... Для меня все очень просто, Турин, сын Хурина, дитя Трех Племен. Мне не нужно провидеть, чтобы узнать твою судьбу. Я не знаю только одного: примешь ли ее ты. Думаю, нет. Догадываюсь, почему. Мы не изменим Судьбу, сын Хурина: ни ты и ни я. Попытайся мы встать на ее пути, она просто изменит русло. Только мне, быть может, удастся изменить финал. Все остальное - бессмысленно. Жаль, что мы не можем поговорить с тобой, сын Хурина. Наверное, мы могли бы понять друг друга. Хотя бы в чем-то. Люди (я чуть было не сказал - мы, люди, и сам невесело рассмеялся оговорке) - странные существа. Их не устраивают такие дары. Любовь, страдание, отчаянье и радость - они все хотят брать у жизни сами. Только сами. Сражаться, побеждать, проигрывать - сами. Мы похожи с тобой, человек. Не тем, что провидим пути Судьбы; хотя это правда. Не тем, что пытаемся бороться с Судьбой; хотя правда и это. Мы похожи, человек и Изначальный - иным. Мы оба одиноки. Я мог бы рассказать тебе, что тот, кто пытается вырваться из потока судьбы, становится водоворотом в ее русле, что против воли водоворот этот увлекает многих и многих. Но ты не станешь слушать меня, Ведомый Судьбой. Жаль... I. Хитлум: Наследник (472 год I Эпохи; осень) ...Мальчишка уходил из дома. Уходил оттуда, где прожил всю свою недолгую жизнь, все восемь лет. В его землю пришли чужие. Говорят, они злые. Они делают рабами детей народа Хадора. Он не знает, что такое “раб”: хромой старик Садор Лабадал, единственный друг, так и не объяснил ему этого, а больше спросить было не у кого. Но, наверное, это очень плохо, если мама отсылает прочь его - единственного сына, защитника. Наследника Дома Хадора. Он не слишком хорошо понимает, что это такое: наследник. Но так его называют с детства. Наверное, это очень важно - быть наследником. Скоро его примет при своем дворе король эльфов. Когда-то, всего несколько месяцев назад - так недавно, так бесконечно давно - он мечтал об этом, он умолял отца взять его с собой, чтобы сражаться под знаменами государя Фингона, сына Финголфина. И вот - близко исполнение его мечты. Но ему почему-то не радостно. Навсегда... Он не плачет, сын Хурина Талиона и Морвен Эледвен: наследник Дома Хадора Лориндола не должен плакать. Но шершавый комок застывает в горле, мешает дышать, и сводит скулы, а мир перед глазами начинает расплываться, и предательские соленые капли вот-вот потекут по щекам. Нельзя плакать. Мальчишка шмыгает носом, сжимая кулаки. Нельзя плакать, и оглядываться - нельзя. ...но - не выдержал, оглянулся. Качнулся: плеснуло в глазах вещее расплавленное серебро - утихло, подернулось льдом молчания. Мальчик прикусил губу. Мама... Он видел - тонкие пальцы впились в дверной косяк, видел, как трескается дерево, раня руки - это было невозможно, непредставимо, этого просто не могло быть, но - было, и плескалось, заполняя глаза мальчика, непереносимое сияние... Все было уже взвешено, подсчитано и отмерено. Но он не знал этого, сын Хурина Талиона и Морвен Эледвен, наследник Дор-Ломин. Он просто уходил из дома. Навсегда. II. Хранимая Земля: Мелиан (472-484 годы I Эпохи) “...Осенью 402 года сын Хурина Талиона и Морвен Эледвен, наследник Дор-Ломин Турин в возрасте восьми лет отправился в сопровождении двух доверенных слуг во владения Элу Тингола. Таково было решение матери его, Морвен, которая полагала, что нет земли, где оказался бы наследник в большей безопасности, нежели Хранимый Дориат. На границе Дориата они были встречены Белегом Куталионом, который позднее стал ближайшим другом Турина. В сопровождении Белега Турин пришел в королевский дворец Менегрот, и был не только принят государем Тинголом, но и стал его приемным сыном и воспитанником, к немалому удивления народа Дориата; и не все подданные государя Тингола были довольны этим. В этой земле Турину предстояло провести двенадцать лет...” ...Тогда все казалось мне простым и понятным. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю: я бы единственным, кому казалось - так. Мальчишка стоял перед королем; безоружный мальчишка в потертой дорожной одежде (единственный раз он пожалел о подаренном Садору эльфийском клинке - всего на миг, устыдившись недостойной мысли) - перед Королем в серебристо-серой мантии, в серебряном венце, где камни мерцали как звезды сквозь дымку тумана. Мальчишка стоял перед королем, во все глаза глядя на первого увиденного им эльфийского владыку, и голос его был звонок, когда он сказал: - Я стану одним из твоих рыцарей, государь; вместе мы выступим против Моргота, и мой отец будет отомщен! А потом он увидел Королеву. Она была похожа... ...она была похожа на маму. Только глаза у нее были темными, темно-серыми, словно облака, наполненные осенней тяжелой влагой. И я вспомнил. В доме было душно, был густой запах трав, с паром поднимавшийся от висевшего над очагом котелка, и резкий свежий запах яблочного уксуса, - я задыхался, метался в горячечном бреду, и, вынырнув из него на миг - увидел: мама стояла возле меня, смотрела, и глаза ее были серыми, как тяжелые осенние облака, и сердце умолкло на несколько ударов - я провалился в тишину, в беззвучие... Она уже знала. Она не плакала. Лалайт - малышкпа Лалайт, сестренка, - еще жила, еще говорила что-то, чему-то смеялась, о чем-то плакала сквозь жаркий предсмертный бред, и все надеялись, все - только никто не мог смотреть маме в глаза. Мама - знала. Это мне рассказали уже потом. Вот какие глаза были у Владычицы Мелиан. Она посмотрела на меня, и голос донесся до меня шелестом листвы, шорохом дождя: Судьбе Подвластный... Нет, она по-другому сказала: Ведомый судьбой. Но я понял - так. И было - непредставимое, невозможное: Король подозвал мальчишку и усадил себе на колени. Мальчишка не понял, почему такая тишина настала вокруг, почему на всех лицах - недоумение, изумление - во всех глазах. Он не знал этого обычая, да и не видел сейчас больше никого - только Короля, и юный восторг переполнял его: с ним! Только с ним!.. - сердце пело, плескались на ветру сияющие знамена, трубили рога, обгоняя ветер мчались, летели кони, но меч в руке был почему-то черным, горячая рукоять обжигала ладонь, а вихрь бешеной скачки уносил его все дальше, дальше от дома в лесу, и смотрела вслед всадникам женщина, зябко кутавшаяся в плащ с потускневшей серебряной вышивкой, и серебро предвиденья плавилось, сияло в ее глазах: навсегда... ...Мама, испеки мне хлеба - не этих золотистых, почти прозрачных сладковатых лепешек с запахом меда и лесных орехов: ржаного хлеба с неровной корочкой, кисловатого и темного. Мама, напои меня молоком - не золотым вином с привкусом цветов и солнца, кружащим голову, веселящим сердце: молоком, чтобы стало тепло, как в детстве, когда закрываешь глаза, сворачиваешься клубочком, и ласковая рука гладит тебя по волосам. Мама... “Если мужи Хитлум столь дики и ужасны, каковы же тогда женщины этой земли? Может, они бегают по лесам, как олени? Может, и одежды нет у них, и они прикрывают наготу только своими волосами?.” Мама!.. Я поднимаюсь. Дальше... Не помню. Помню разбитые губы, на которых кровь мешается с вином. И глаза, горящие смертной ненавистью. Не помню лица. И еще помню, как стоял над обрывом, а вода внизу была красной от крови; и помню бесстыдно раскинувшееся на острых камнях голое тело. Мама!.. ...Лебеда и полынь - хлеб изгнанников. “...Последние три года Турин провел в отряде Белега Куталиона, оберегая границы Дориат от нападений орочьих банд. Однако, возвратившись в Менегрот, Турин был жестоко оскорблен Саэросом, советником государя Тингола. Позднее Саэрос подстерег Турина и предательски напал на него со спины, замыслив убить государева воспитанника; однако был он побежден Турином. В гневе Турин сорвал с Саэроса одежды его и погнал его по лесу, подобно тому, как гонит охотник оленя; и Саэрос, сорвавшись с кручи, упал на острые камни; и он умер. Маблунг же и прочие пустились в погоню за Турином; и, увидев тело Саэроса, решили они, что был советник короля убит Турином; и повелели Турину прийти на королевский суд, говоря, что, быть может, государь Тингол окажет ему снисхождение. Но от того отказался Турин, говоря: как верить мне королевскому суду, если - вот, ближний и доверенный его подобен был змее, таящейся в траве, или рыси, что нападает со спины? Если же станете принуждать меня силой, то знайте, что живым не пойду с вами. Тогда Маблунг не стал принуждать его; и Турин покинул Дориат, и в лесах примкнул к банде изгоев, именовавших себя Гаурвайт, Людьми-Волками; и нарекся между ними Нэйтан, Несправедливо Обвиненный, скрывая истинное свое имя...” Речи Хурина и Моргота Тень отделяется от скалы, тень стоит за плечом статуи. Медленно, тяжело поднимается лицо: серый камень, изрезанный трещинами морщин, стылая осенняя вода в глазницах. - Иди. Сына своего спаси. Больше - некому. Слышишь? - От меня... не узнаешь... где он, - слова осыпаются с губ невесомой каменной пылью. - Ты смотришь моими глазами. - ...не узнаешь, - шорохом. Опускаются тяжелые веки: - Раб Моргот. - Ты безумен. Ты смотришь моими глазами, и мне не нужен проводник, чтобы узнать дорогу на Амон Руд, или путь в Гондолин и Дориат. Иди же. Белег не сумеет уговорить Турина вернуться в Хранимое Королевство. Ты - сможешь. Ты еще можешь все изменить, человек. - Я... не стану... убийцей сына. - Поверь... Однажды, сейчас - поверь. Я не желаю ему смерти, я хочу, чтобы он жил... и только ты можешь сделать это. Ты слышишь меня, Хурин, сын Галдора? - Тогда... может быть... ему лучше умереть. III. Амон Руд: Мим (484-485 годы I Эпохи) “...Годом позже стал Турин Нэйтан предводителем Изгоев; он привел их к Амон Руд, надеясь найти там надежное убежище. И стало так, что в одну из ночей заметили они крадущиеся во тьме фигуры; и Андрог стрелял в них, но двое скрылись; третьего же Гаурвайт захватили в плен. Тогда открылось, что то были не орки (как опасались Гаурвайт), но гномы, издревле жившие на Амон Руд; и пленником их был тот, что назвался Мимом. И открыл ему Турин, что нужно Гаурвайт надежное убежище; Мим же обещал, что отведет их в свой чертог. Но не отважились Гаурвайт ни следовать за ним ночной порой, ни отпустить его, дабы поутру вернулся он к ним, но связали его и так оставили до утра. И Мим не простил этого, ибо той ночью умер сын его, Кхим, раненый Андрогом. Однако исполнил Мим свое обещание, и следующим днем отвел Гаурвайт в свою обитель на Амон Руд; и Бар-эн-Данвэд, Чертогами Выкупа, наречена была она с той поры. И стало так, что поселились они в чертогах гномов на Амон Руд, где и разыскал их вновь Белег Куталион, которому повелел государь Тингол найти Турина и возвратить его в Дориат; и так сбылось сказанное некогда Турином, ибо в прежние времена говорил он Белегу, что будет им суждено встретиться на Амон Руд...” ...Он не помнил года, который провел среди Гаурвайт. Как во сне: что-то делал, говорил, охотился, спал и ел, грелся у костра... Он не помнил ни тепла, ни холода этих дней. Все рухнуло в пропасть: мечты о рыцарских подвигах, о битвах, в которых он шел бы плечом к плечу с Королем... Только изредка выныривал из омута воспоминаний, и тогда глаза его снова заполняло кипящее яростное серебро - как в тот день, когда от его меча пал Форвег, посягнувший на честь женщины. Лица женщины он не запомнил. Его боялись; сторонились; избегали. Предводитель, вождь, он был для всех чужим. Он был один. Изгнанник - даже среди этих людей, стоящих вне закона. Он уже знал, что погибнет - знал с тех пор, когда алым плеснул в глаза цветущий серегон с вершины Амон Руд. Впрочем, ему это было безразлично. Или все это было ожиданием - пред-ощущением Судьбы?.. Память... В те часы, когда он оставался наедине с Мимом, и старый гном рассказывал, больше самому себе, чем Изгнаннику, о горах и пещерах, о тайнах камня и кузнечного ремесла, - ему чудился другой голос, другой старик - хромой человек, под чьими худыми пальцами рождались резные листья и цветы, звери и птицы; и огонь горна казался огнем домашнего очага. Сумрачная, тяжелая горькая привязанность связывала их, и часто они говорили шепотом - каждый о своем. Наверное, старику нравился этот высокий мрачный человек, чьи слова были подобны словам древних владык народа Кхазад. Он щедр и справедлив, думал старый гном. Но вряд ли ему суждено дожить до того дня, когда он сможет сдержать слово и уплатить мне виру. Жаль. Чего - жаль?.. ...Иногда Турину начинало казаться, что все это сон, и он с отстраненным удивлением пытался понять, почему же никак не может проснуться. А иногда он думал, что сном была вся его жизнь, что никогда не было ничего, кроме этой темной пещеры, сумрачного огня горна, сладковато-приторного запаха горючего камня и рассказов угрюмого сутулого старика. Они всегда были здесь, человек и гном: один говорил, другой слушал, и никогда не будет ничего кроме этого. Вневременье царило в пещере, и человек лишь смутно осознавал нереальность происходящего. Он видел сны. В одном из снов была золотоволосая малышка в венке из полевых цветов, бежавшая к нему по летнему лугу; и он смеялся во сне. Потом он снова увидел малышку: бледная и тихая, она лежала на ложе, а подле стояла высокая женщина с суровым замкнутым лицом. Она не плакала. Потом малышка превратилась в юную женщину, пронзенную копьем: струйка крови стекала из угла рта, алые капли падали на грудь, на синее, шитое серебром платье. Он проснулся с криком, но так и не смог вспомнить, что видел. В другом сне он видел статую на каменном престоле; лицо статуи было смутно похожим на его собственное, он знал этого человека - но вспомнить не мог. Статуя смотрела льдисто-светлыми глазами сквозь него, не видя и не замечая; он хотел подойти ближе - и тут вспомнил. Отец, позвал он, отец, это я, я здесь, рядом... Помоги мне, отец, ты нужен мне... Может быть... ему лучше умереть, - донесся до него сухой шелест слов. Он заплакал. ...Все чаще они просто молчали, сидя рядом - предводитель убийц и отец убитого. Молчали, думая о своем. И старый гном не удивлялся, когда Изгнанник, забывшись, называл его - Лабадал. В последнее время ему стало тяжело ходить, и он часто прихрамывал. IV. Гаурвайт: Белег Куталион. (485 год I Эпохи, осень - середина зимы) Пленник был привязан к дереву неподалеку от костра, на границе света и теней. Пленник смотрел на тех, в круге света. Они сидели угрюмо, молча: он пугал их своим безмолвием, взглядом нестерпимо-светлых немигающих глаз. Два дня и две ночи - так не умеют, не могут люди, - он смотрел на них. Они боялись освободить его - и боялись убить. У костра было теплее, но никто не решился уснуть рядом с неподвижным пленником. “Я был другом этого Нэйтана с той поры, когда впервые встретил его в лесах; а он был тогда лишь ребенком. Я искал его, потому что люблю его, и чтобы принести ему добрую весть.” Больше он не сказал им ничего. Не молил о снисхождении, не пытался разорвать сыромятные ремни, и дрогнул лишь один раз, когда Андрог взял в руки его лук. Тень скользнула меж теней деревьев: бесшумнее и незаметнее летучей мыши, - но пленник повернул лицо туда, где за гранью круга света стояла тень именем Нэйтан. Взгляд был острее стрелы, готовой сорваться с натянутой тетивы, и память, запретная изгнаннику, плеснула жаркой волной, обожгла сердце - отшатнулись сидевшие у костра, когда из теней шагнула в круг света Смерть именем Турин: - Белег!.. Плещет в глазах серебряное яростное безумие, рука сжимает рукоять: кто? Кто посмел?!.. Отступают стоящие вокруг, зная: сейчас выплеснется наружу расплавленное сияние - плещет, захлестывает с головой, - а когда схлынет, останется... что? ...голое изломанное тело на камнях... ...рассеченный почти - надвое, от ключицы наискось, человек... Так бывает всегда, когда прозрение схлестывается с безумием, сплавляется с ним, - невозможное: сталь и кровь, обернувшиеся кровавиком с прожилками красной яшмы, - становясь единым раскаленным до голубоватого сияния клинком; так бывает всегда, когда, видя, я не знаю, что вижу, когда безумие рассыпается смехом жгучих смертельных искр. Я безумен, и они знают это. Они знают, что нужно делать, чтобы искры расплавленного серебра не прожгли насквозь - но они не успеют, не успевают, не... Взгляд. Как рука, протянутая падающему в бездну: охватила запястье, держит, тянет прочь от края, не давая сорваться. В ножнах остается меч. Это случалось со мной и раньше; и всегда он оказывался рядом, когда я готов был сорваться вниз, рухнуть в пропасть с обрыва, осыпающегося щебнем под ногой - его пальцы охватывали мое запястье, его взгляд удерживал меня от падения. Всегда - кроме того, последнего раза. И то, что я успел сделать шаг назад - не помогло. Я ушел от безопасности, от взгляда, не дающего руке стиснуть шероховатую рукоять, потому что иначе (потом?) - легче, разжав сведенные судорогой одеревеневшие пальцы, выронить горячий от крови клинок, чем вложить его в ножны... ...Друг! Как же, что же сделали с тобой - шваль, отродье, как смели!.. - я сам, сейчас... что стоите, вина, еды, живо!.. - друг, как же я не знал... ты искал меня? Помнил? Не отрекся? - прости меня, я не знал, ничего не знал, прости... Ты решил - со мной?.. - Государь Дориата просил сказать тебе... Отрезвление: жгучая ледяная вода. Как ладонью наотмашь по лицу. - Ты пришел, потому что тебе приказал король? Ты поэтому искал меня?.. Нет; ради меня самого. Но государь Тингол, узнав, что ты отправляешься на поиски, передал с тобой свое слово - я оправдан, Маблунг говорил перед государем, и другие тоже, и Нэллас (смутно: да, была - светлая, тихая, учившая говорить с лесом, звавшая по именам цветы и деревья - как в сказке. Но мальчишкам нужны другие сказки, и она ушла, растворилась в лесной тени): она видела, что Саэрос напал подло, со спины... - Значит, Маблунг воистину оказался моим другом, каким представлялся когда-то? Нет, он принял не сторону друга, но сторону правды. Горечь разочарования; горечью наполняется рот. - Так что же правда его молчала тогда?!.. Что же ты молчишь? Тишина; потрескивают поленья в костре, глухо, протяжно вскрикнула ночная птица. Наконец: - Но ведь я пришел... - говоришь ты, и утопающие в глубокой тени глаза смотрят внимательно и печально, и не нужно больше ничего - молча я сжимаю твою руку, еще хранящую следы ремней на запястьях. Тогда он не остался со мной. Если захочешь найти меня, сказал ему я, ищи на Амон Руд. Я не знал, что он покинет Димбар и отправится искать меня; мне казалось - мы простились навсегда. И поздней осенью, белый странник, он пришел к нам в Чертог Выкупа на Амон Руд, пришел как друг и целитель. Он снова просил меня вернуться. А я не мог. Не хотел. Некуда было возвращаться. Сказка окончилась - сказка о доблестном короле и его рыцаре. Мне некуда было уйти с моей войны. И он остался со мной, Белег Куталион, верная рука и верное сердце. Нам не нужны были слова, чтобы понять друг друга. Но близилась зима, и все чаще он говорил мне о том, что вскоре нечем будет прокормить нашу маленькую армию, что легкость наших побед обманчива, что, разведав наши силы, Враг нанесет удар, и мы не сможем отразить его. Его слова казались справедливыми, но шло время, и ничто не предвещало беды. Я так и не узнал, откуда пришла она в черный ночной час, когда в середине зимы орки напали на Амон Руд. ...Они снова оказались пленниками: старик Мим и его теперь уже единственный сын Ибун. Старик, знавший: не исполни он того, что требуют ракхас - и сын будет убит, убит у него на глазах. И все-таки он колебался. Он ненавидел убийцу старшего своего сына; ненавидел того светлоглазого, который отнял у него дружбу Гортола (теперь так звался тот, кого он знал как Нэйтана - с той поры, как увенчал свою голову золоченым шлемом Дор-Ломин); ему были безразличны прочие - все они были заодно! Они давно прикончили бы и его, как убили Кхима, и только слово Гортола удерживало их. Но с тех пор, как появился тот, в белом плаще, с большим луком и черным мечом, Гортол забыл о старике. Он больше не замечал его, не приходил сидеть с ним, не спрашивал совета. И все же его Мим не мог ненавидеть: единственного, кто облегчил ему горечь утраты, кто пожалел и защитил его. Того, кто сказал : если когда-нибудь обрету богатство, золотом заплачу я тебе виру за твоего сына в знак скорби моей, пусть даже и не обрадует больше золото твоего сердца. Воистину, слова короля. Не убивайте, просил старик. Пусть умрут все: но не убивайте того, кто зовется Гортол. Нет, ответили ему; Турин, сын Хурина, он не будет убит. Они смеялись, трудно выговаривая непривычные слова. Часть воинов не успела даже проснуться - привыкли к безопасности Чертогов Выкупа; но Турин вскочил на ноги и схватил меч. Он отбивался бешено, кто-то из ракхас уже потянулся было за метательным ножом, но тут взревел вожак: - Ша, баххаш-хай! Бар-агхаш-гор дурбха уруг-ай и-гимбхат Тхур, и-крипхат Тхур. Бар-агхаш-гор дурбха уруг-ай и-трагхат Тхур ир Бар-ллугу!.. Не убивайте, беззвучно просил забившийся в угол старик, прижимая к себе полумертвого от ран сына. Не убивайте... Стальной смерч кружился в пещере, рассекал плоть как гнилое тряпье: безмолвный смерч, безмолвная смерть именем Турин. Только один раз - Аурэ энтулува!.. - плеснуло огненным серебром. Рука, вцепившаяся ему в щиколотку, была уже рукой мертвеца. Но мертвый сделал свое дело: потеряв равновесие, Турин пошатнулся, и его повалили на камни. ...Темнота. Тошнотворный кислый запах плохо выделанных шкур. Кровь забила ноздри, запеклась черной коркой на губах, режут тело сыромятные ремни. Кто-то говорит - гортанно, с трудом подбирая слова: - Большой кровью платят уруг-ай за приказ Высокого, Того, Кто в Темных горах. Высокий сказал: найти, взять, привести в Темные горы. Высокий сказал - живым. Высокий не сказал, что уруг-ай нельзя брать плату за кровь воинов рода. Тхур, он платит малой кровью, платит большим страхом. Уруг-ай, они не нарушат приказ Высокого. Уруг-ай приведут Тхура Высокому. Живым. Тяжелый метательный нож входит в дерево в двух пальцах от головы пленника. Хохот. Темнота. “...И Белег Куталион двинулся по следу орков; и в лесах Таур-ну-Фуин встретил он эльфа, назвавшегося Гвиндором, сыном Гуилина из Нарготронда. Гвиндор же поведал ему, что бежал из плена, и рассказал также, что видел отряд орков, двигавшийся к северу; и волки шли с ними. Орки же, сказал он, вели с собой человека - высокого, как те, что живут на туманных холмах Хитлум; руки человека были скованы, и орки подгоняли его бичами. Тогда открыл Белег Гвиндору, что привело его в Таур-ну-Фуин; Гвиндор же пытался отговорить его, опасаясь, что и они будут схвачены. Однако Белег не внял ему, и убедил он Гвиндора идти с ним. И в ночь, когда орки разбили лагерь, спустившись с пологих лесистых склонов на равнину Анфауглит, великая гроза пришла с запада. Тогда Белег и Гвиндор прокрались в лагерь, и там нашли Турина (а он был привязан к дереву, и в ствол вокруг него вонзены были ножи, которые орки бросали в пленника). Разрезав ремни, они взяли его, бесчувственного, и понесли прочь; и, укрывшись в терновнике, что рос выше по склону, попытались освободить его от оков. Но меч Белега соскользнул и ранил ногу Турина; тот же, очнувшись, вскочил с криком, и, выхватив у Белега меч, ударил его, ибо думал, что перед ним враг, который вновь пришел пытать его. Но тут пала молния, и в свете ее Турин увидел лицо убитого...” ...рукоять меча была горячей, и горячими от крови были ладони, и не стало мира - было только иссиня-белое мертвое лицо друга и молнии, вспарывавшие небо как удары плети. Мир кончался здесь, на этом холме, мир тонул в потоках ливня, смывавшего кровь с черного клинка, с простертого у его ног тела, с его рук. И он стоял на коленях среди дождя на краю мира, и струны внутри него рвались одна за другой, пока не настала тишина. Он стоял, запрокинув лицо к небу - слепой в ослепшем мире. Он не мог вспомнить потом, как хоронил друга; не помнил и того, что было после. Не помнил ничего, пока Гвиндор, сын Гуилина, не привел его к берегам озера Иврин. Только тогда он смог заплакать. V. Нарготронд: Финдуилас (485-495 годы I Эпохи) ...но я ее любил, как сорок тысяч братьев любить не могут... “...По смерти Белега Куталиона Гвиндор, сын Гуилина из лордов Нарготронда, привел Турина в землю, которой правил некогда государь Финрод. И когда спросили Турина о его имени, ответил он: я - Агарваэн, сын Умарт (что значит - Запятнанный Кровью, сын Злой Судьбы). И вскоре завоевал он приязнь многих в Нарготронде и расположение государя Ородрета; и в ту пору стало так, что сердце Финдуилас, дочери Ородрета, прежде любившей Гвиндора, отвратилось от него и против воли обратилось к Турину; и так сказал ей Гвиндор: “Дочь дома Финарфина, печали да не разделят нас; ибо, хотя и разрушил Моргот мою жизнь, тебя я люблю по-прежнему. Иди же туда, куда ведет тебя любовь; но берегись! Ибо не должно Старшим Детям Илуватара вступать в союз с Младшими; и неразумно это, ибо век их краток, и скоро покидают они мир, мы же остаемся одинокими во вдовстве своем до конца времен. И судьба не потерпит такого - лишь только единожды или дважды, во имя великих целей самой судьбы, кои не дано нам прозреть. Но этот Человек - не Берен. Воистину, печать судьбы на нем, и тот, кто способен видеть, узрит ее; но темна эта судьба. Да не станешь частью ее! - ибо, если случится так, твоя любовь предаст тебя в руки горя и смерти...” - ...Слушай меня! Хотя и вправду он - Агарваэн, сын умарт, но истинное имя его - Турин, сын Хурина: того, кого держит в Ангбанде Моргот, того, чью родню он проклял. Да не усомнишься в мощи Моргота Бауглира! Ибо не на мне ли - печать этой мощи?... И долго сидела Финдуилас в молчании; но наконец молвила только: - Турин, сын Хурина, не любит меня, и не полюбит никогда... И расплавленное серебро прозрения заполнило ее глаза: она - знала. Кровь рода Арафинве - вещая кровь. ...но я ее любил.... ...как сорок тысяч братьев... И я не мог... не мог!... через слово сказанное, через чужую любовь, через себя - не мог переступить, а сучка-судьба ластилась к ногам, скалилась в усмешке: бери! Любимая!.. золотистой лозой в росных каплях, тонкой яблонькой... Волосы твои - лучи рассветного солнца, глаза твои - звезды... и прекрасна ты, возлюбленная моя, прекрасна - а тонкие руки тянутся, прозрачные пальцы, которых коснуться боязно загрубевшей от тетивы, от рукояти меча рукой - проводят по волосам, и близко - теплое дыхание, запах яблок, драгоценная сеть волос, губы твои... глаза твои... легкое невесомое девичье тело, сотканное из тумана и лучей луны, из лепестков яблонь и лесного ветра, светящаяся нежная кожа, голубая жилка на виске, и так близко, пойманной птицей бьется сердце - протяни руку, возьми... “Я люблю тебя...” Нет!.. Я не смог, прости меня. Смеется судьба: бери! Тебе! Все - тебе! Счастье - вот оно, незаслуженное, невыстраданное, счастье-дар, счастье... Подачка? Предопределение? Судьбе Подвластный... Нет, она по-другому сказала: Ведомый судьбой. Но я запомнил - так. Но я ее любил, как сорок тысяч... ...меньше все ж, чем один любовник. “...И призывал Турин народ Нарготронда к открытой войне против Врага; и построен был в те дни великий мост над рекой Нарог от Врат Фелагунда, дабы могли войска быстрее миновать реку. И в ту пору изгнаны были прислужники врага из земель, что между Нарог и Сирион; и Гвиндор говорил в Совете, что может открытая война привести к гибели Нарготронда, но никто не слушал его. Турин же в те времена был наречен - Мормегил, Черный Меч Нарготронда. Но осенью 495 года великое войско орков пришло в Нарготронд, и Глаурунг, Отец Драконов, был с ними. И пал Нарготронд, и погибли воины его; и многие были уведены в плен. В тех боях погиб Гвиндор, сын Гуилина; и умер он на руках Турина Мормегила, сказав ему: спеши спасти Финдуилас, ибо она - Судьба твоя, и она одна стоит между тобой и роком, что идет по твоим следам. Тогда направился Турин в Нарготронд, но здесь встретился он с Глаурунгом...” Человек стоит перед драконом: высокий человек в сияющем шлеме. Стоит, опустив голову. Молча. В тебе довольно и мужества, и отваги, и доблести, - слышится ему. Но и ты не решаешься посмотреть в глаза своей судьбе. И ты прав. Человек сжимает рукоять меча. Молчит. Что же, ты хочешь узнать? Нет? Я ухожу, человек... Человек вскидывает голову, рвет ремень под подбородком, швыряет шлем прочь. Их глаза встречаются - пламя и сияние, огонь земли и раскаленное серебро. Вскрикнув, человек падает на колени, закрывая лицо руками. Мы не умеем лгать, - слышится ему. Я не знаю всего, что ты видел; но это правда. Теперь выбирай. Человек поднимает голову. Он - один. Я слышал, что рассказывали о моем поединке с Великим Червем Моргота, слышал... Что хитростью он заставил меня посмотреть ему в глаза, что тьма пала на меня, забвение, и я был не властен над собой... Все было так. Все было совсем по-другому. Он сказал только: мы не умеем лгать. Я увидел. Вокруг меня свивал кольца огромный змей, и Вечность отражалась в его чешуе, как в мириадах равновеликих золотых зеркал: падение листа и великая война, смерть короля и рождение муравья. Безумие предвиденья билось в зеркала Вечности - мое безумие... Я видел. ...падал в бездну памяти, воспоминаний, которых не было, не могло быть у меня - Вечность текла мимо, вокруг, сквозь - я понял, что такое бессмертие... Я видел. Видел все, что могло быть - что было, чего не было, что не случилось и случилось: все - в один миг, и умирала золотоволосая девочка с запекшимися в лихорадке губами - золотоволосая девушка, пронзенная копьем - поседевшая мать у могильного камня, на котором было высечено мое имя... все было - сейчас, я прожил множество жизней, и каждая из них была моей, но на каждом повороте меня ждала Судьба - я не хотел идти за ней, куда бы она ни вела меня. Не хотел. Я сам!.. - сам хотел творить свою судьбу, выбирать свой путь, - не различая прошлого и будущего, сливавшихся воедино в сейчас, я медлил, я терял всех, кто мне дорог, я не успевал - не успел, я... “...И, пришедши в Дор-Ломин, не нашел там Турин ни матери, ни сестры своей; ибо ушли они в Дориат, и пребывали там. Тогда поспешил он в Нарготронд, но не нашел там Финдуилас; ибо она была мертва. И, пав на могилу ее, Хауд-эн-Эллет, что значит - Курган Эльфийской Девы, - долго лежал он недвижно; и бывшие при том страшились подойти к нему. После же направился Турин в земли Бретил, где жила родня его отца...” Речи Хурина и Моргота Тени расчерчивают жесткими изломами лик изваяния, и только в глазах мерцает лунное серебро. Глаза - живут. Видят. За спиной - тьма. Голос. - Я отпускаю тебя. Иди. Ты сможешь спасти их обоих: сына и дочь. Я ведь говорил тебе, человек... я говорил - но ты не стал слушать меня. Спеши: их жизни в твоих руках. - Твое войско... не придет... в Бретил. - Ты смотришь моими глазами, и я знаю тайные тропы народа Халет. Я прошу тебя, человек - спаси их! За шаг до гибели - только ты сможешь сделать это, Хурин, сын Галдора! Ты слышишь - я хочу, чтобы они жили! Слышишь?!.. - Тогда... быть может... им лучше умереть. VI. Бретил: Ниэнор-Ниниэль (496-499 годы I Эпохи) “...Морвен Эледвен и Ниэнор, дочь ее, жили в те времена в Дориате под защитой чар Мелиан, при дворе государя Тингола. Но когда дошли до них слухи о Черном Мече Нарготронда (а многие говорили, что он погиб при падении Нарготронда, и многие - что остался он жив и бежал), решила Морвен отправиться в путь, дабы отыскать сына своего. И, быть может, могла бы владычица Мелиан удержать ее своими чарами; но не сделала этого. Так отправилась в путь Морвен Эледвен с отрядом эльфов Нарготронда, коему предводителем был Маблунг; но дочь ее Ниэнор не пожелала оставить мать в пути, и последовала за ней. Рассказывают, что Ниэнор заблудилась в тумане, и что конь сбросил ее, и беспамятство охватило ее. Говорят также, что, очнувшись, встретила она Глаурунга, и тот связал ее заклятием, отчего не могла она вспомнить ни прошлой жизни своей, ни даже имени своего. И так нашел ее Маблунг, и хотел отвести в Дориат; и долго шла она с ними, но в тот час, когда отряд орков напал на Маблунга и спутников его, великий страх охватил ее; и бросилась она прочь, и затерялась в лесах; и посланные за нею не нашли ее.” Она очнулась, приподнялась на локте. Тело онемело от холода, болела голова, перед глазами плыло. Что было? С трудом она вспомнила: конь испугался и понес... наверное, сбросил ее, и она ударилась о корень дерева. Был туман, и какой-то странный тяжелый запах, от которого обезумели кони. Она встала, пошатнувшись, придерживаясь рукой за ствол дерева. Нужно... Мысли путались. Если дойти до Амон Этир, должно быть, там ей удастся встретиться с Маблунгом. Надо идти. Ей было страшно. Она шла медленно, борясь с головокружением. Нужно добраться к горе до заката: ночью не найти дороги. Увидев неподвижное тело среди деревьев, Ниэнор решилась подойти ближе. Чаше забилось сердце: наверное, это кто-то из дориатцев. Должно быть, его тоже сбросил конь. Теперь она не будет одна, они пойдут вместе, разыщут Маблунга и остальных, найдут маму, а потом вернутся в Дориат. Сейчас она почти мечтала о безопасности Хранимой Земли, проклинала себя за то, что нарушила приказ Тингола, последовав за матерью. И вот мама пропала, а она осталась одна. Ничего, теперь все будет хорошо. - Эй... - нерешительно окликнула она эльфа. Собственный голос слышался словно со стороны, казался больным и слабым. Эльф не шевелился. Она подошла ближе. Глянцевито поблескивающая темная лужа растекается вокруг головы, багровым намокли серебристые волосы. Ниэнор вскрикнула, зажимая ладонями рот; потом несмело протянула руку, коснулась волос эльфа, словно надеялась еще, что он жив, вопреки очевидному - не бывает у живых таких глаз, подернувшихся молочной мутью. Кровь была холодной и вязкой. Мгновение девушка смотрела на свои перепачканные пальцы, потом задрожала, судорожно начала тереть их о траву. Поднялась; попятилась назад, как будто не решалась повернуться к мертвому спиной. Потом бросилась прочь. По счастью, дорогу она выбрала правильно, и к закату усталые сбитые ноги принесли ее к Амон Этир. Вершина холма поднималась над волнами сгущающегося тумана, и нужно было добраться туда, к солнцу. Из последних сил она карабкалась по склону. Сапожки из тончайшей золотистой кожи были хороши для верховой езды, но сейчас в них она чувствовала все камешки, холмики и неровности не хуже, чем босыми ногами. Ничего, скоро можно будет отдохнуть. Не шло из головы: растерянное, испуганное лицо с широко раскрытыми глазами - как осколки тусклого стекла, и светлые волосы, мокнущие в крови. Всего несколько мгновений - а она успела рассмотреть это лицо до мельчайших черточек. Что, если мама тоже?.. Нет, нельзя думать об этом, нужно идти... Добравшись до вершины, Ниэнор глубоко вздохнула и огляделась. В лучах заката туман наливался багрянцем - словно молоко смешали с кровью; в отдалении вспарывали тягучие волны темные верхушки елей - тяжелые зазубренные наконечники копий, откованные из черного железа. А внизу по склону холма медленно текла золотая река. Река?.. Она стояла в оцепенении, глядя, как, переливаясь червонно-золотыми бликами чешуи, с чуть слышным шорохом скользит мимо литое гибкое тело. Тяжелый запах - запах раскаленного металла, сладковатый запах горючего камня, смешанный с запахом серы, стал сильнее, от него кружилась голова. Заворожено следила Ниэнор за этим движением: внутри нее что-то кричало - это же дракон, беги, дурочка, беги!.. - но она не могла сдвинуться с места. Человеку не придумать, никогда не передать такого, думала она, удивляясь не ко времени пришедшей мысли; никогда... А потом совсем рядом с ней поднялась на гибкой точеной шее огромная голова: так близко, что она могла рассмотреть словно отлитые из тяжелого золота выросты по сторонам ее, похожие то ли на крылья шлема, то ли на застывшие языки пламени. Огромные немигающие глаза взглянули на нее всего на миг: озера плавящегося металла, бездна кошачьих вертикальных зрачков... Она хотела закричать - но крик задохнулся, умер в горле. Хотела бежать - но ноги не слушались. Она уже не видела, как исчезла, утекла в красноватый туман медленная золотая река. Она не видела ничего: разум замкнулся в себе, прочно оградившись стеной от такого страшного мира вокруг... Ночью Маблунг разыскал ее: Ниэнор так и стояла на вершине холма в лунном свете - холодная безгласная статуя. Он взял ее за руку, и она покорно последовала за ним. Медленно двигались они к границам Дориата. По-прежнему Ниэнор не говорила ни слова: ела то, что ей давали, шла, куда вели, глядя в пустоту невидящими глазами. “Это чары дракона, - говорил Маблунг троим своим спутникам, которых ему удалось разыскать. - Должно быть, она заглянула ему в глаза, и оттого помрачился ее разум.” Спутники кивали, соглашаясь. У границ Дориата на маленький отряд напали орки. Ниэнор очнулась от беспамятства, услышав крики и звон клинков. Прямо на нее, скалясь, смотрело невиданное, страшное существо - ухмылялось, тянуло цепкие пальцы. Она дико закричала и метнулась в сторону - куда угодно, только прочь, прочь от этого места!.. Чудовищно ярко всплыло: тусклые мертвые глаза, намокшие в крови волосы... Она бежала, не разбирая дороги, не замечая хлещущих по лицу ветвей - спотыкалась, падала, снова вскакивала на ноги и опять бежала, пока не упала без сил, как загнанный зверь, рухнув в беспамятство. Рассудок не выдержал нового потрясения: очнувшееся наутро существо уже не было Ниэнор, дочерью Морвен Эледвен и Хурина Талиона. Она поднялась и посмотрела на восходящее солнце, не зная, что это называется солнце: но от этого исходило тепло, согревавшее измученное озябшее тело, и она пошла за теплом, ступая босыми ногами по влажной от росы траве, не зная, что это называется трава. Она видела земляничники, усыпанные зеленовато-белыми и розовыми, еще неспелыми ягодами, но ни разу не протянула руки, чтобы сорвать хоть одну, не помня, что это. Она обожгла руку о листья высокой, едва не в ее рост, крапивы, и долго изумленно разглядывала покрасневшие пальцы, не понимая, что произошло: но после старалась держаться подальше от злых зарослей, запомнив ожог. Ночами она мерзла, сворачиваясь в клубочек, забиваясь меж древесных корней: изорванная одежда почти не прикрывала тела. Темнота - это было плохо: с темнотой приходил холод, все вокруг наполнялось шорохами, странными тревожащими звуками. Ей было страшно в темноте. Внутри притаилось сосущее неприятное чувство - она не знала, что это называется голод, не знала, что нужно найти еду, не помнила, как искать ее. Да и много ли еды найдешь в лесу весной... Один раз поутру у корней того же дерева, где она устроилась на ночлег, ей попалось птичье гнездо. Она долго рассматривала крапчатые гладкие предметы, катала в ладонях; потом случайно разбила одно. Облизала пальцы; задумалась. Ей понравился сладковатый вкус; она разбила и выпила все яйца, вылизала скорлупу: сосущее чувство внутри немного утихло. Потом она пыталась искать другие гнезда, но ей везло нечасто. У одного гнезда ей встретился гибкий золотисто-коричневый зверек, злобно зашипевший на нее, когда она протянула руку к его добыче. У зверька были острые ослепительно-белые зубки. Она испугалась; неловко взмахнула рукой. Ласка отскочила в сторону, но, когда девушка снова протянула руку к еде, внезапно вцепилась ей в палец. Боль была неожиданной и резкой; девушка вскочила, отчаянно затрясла рукой. Ласка полетела в траву, извернувшись, упала на лапы и снова зашипела, выгибая спину. Девушка испуганно посмотрела на свою руку, на глубокие ранки, набухавшие красными бусинами капель. Что-то страшное было связано с этими солеными красными каплями; она вскрикнула и побежала - дальше, дальше... Она все больше слабела, все сильнее зябла - даже в самые теплые и солнечные дни. И наступил день, когда, взобравшись на какой-то холм, легла на землю, не в силах сделать больше ни шага. Здесь было солнце; солнце согревало ее, теплыми ласковыми лучами гладило исцарапанную обветренную кожу. Вскоре девушка впала в блаженное забытье: так хорошо было просто лежать, не двигаясь, впитывая желанное тепло... Она не заметила, как уснула. “...Ниэнор же, скитаясь по лесам, вышла к могиле Финдуилас, и на холме Хауз-эн-Эллет упала без сил; и уснула. И здесь нашел ее Турин, живший среди людей Бретил; и показалось ему на миг, что это Финдуилас, ибо золотыми были волосы дочери Хурина. И нарек он ее - Ниниэль, потому что она плакала, глядя на него; и привез ее в земли народа Халет...” ...сначала были ее руки. Маленькие, показавшиеся детскими руки, ногти в белых отметинках. Широко распахнутые глаза беззащитного ребенка, закушенная губа: “Не оставляй меня”. Она вцепилась в мои пальцы, умоляя - руками, губами, глазами: не оставляй. Беспомощный, безымянный найденыш, и глаза цвета неба от слез блестят ярко-ярко... Ниниэль, снова, как в тот день, когда мы нашли ее на Хауз-эн-Эллет, сказал я. Сдвинулись брови в усилии вспомнить, качнулась голова: нет... “Ниниэль...” - повторила. От нее пахло молоком и сладковатыми травяными настоями, коротко остриженные волосы рассыпались по плечам. Девочка-женщина, плоть от плоти моей, кровь от крови: я учил ее словам и именам, а она улыбалась и повторяла за мной, как ребенок, и мне казалось, я - первый человек в этом мире, она - первая женщина, часть меня, и бережно, за руку веду я ее по дорогам мира - первым ее дорогам. “Не оставляй...” От нее было тепло. Она была родная. Не любимая, как та, златокудрая, потерянная навсегда: родная. Я обманул Судьбу. Не Предназначение, не величие: дом. Семья. Уют очага, теплое молоко, свежий хлеб: то, о чем мечталось, что запрещал себе, невозможное, не подаренное, не дарованное - случайное, найденное, обретенное... Грустная теплая нежность, не мечта, не королевна - девочка на ложе, устланном шкурами, ласковая и печальная девочка. Та, которую я назвал своей женой. Покой, тихая гавань, тихая заводь, теплая вода, касающаяся кожи, как нежные руки женщины-девочки, как милосердное забвение... Разве я знал?!.. “...Три с половиной года провел Турин среди народа Халет; и звался он между ними - Турамбар, Властитель Судьбы; ибо думал, что победил судьбу свою. И в году 498 взял он в жены Ниниэль, которая любила его; и весною следующего года она понесла от него ребенка. Турин же в те времена отказался от дел бранных, хотя и бывало так, что преследовал он с отважными товарищами своими орков в лесах Бретил. И казалось всем, что более не воссияет в боях шлем Дор-Ломин. Но весною 499 года стало известно, что Глаурунг появился неподалеку от земель Бретил; и решил Турин, что пришел его час сразиться с Великим Червем Моргота, дабы отмстить ему за падение Нарготронда и за гибель Финдуилас. И поверг он Глаурунга, однако и сам пал в беспамятстве от ран, и лежал, словно мертвый. Так нашла его Ниниэль, супруга его; и плакала о нем, перевязывая раны его. Но Глаурунг не был мертв; и, открыв глаза, заговорил с ней, сказав: Радуйся, Ниниэль Ниэнор, дочь Хурина, ибо нашла ты ныне брата своего; но знай, что брат твой ныне есть супруг твой, и ты носишь ребенка от него. Тогда, как говорят, пелена забвения спала с нее, и вспомнила она все, что было с ней. И велика была радость ее, но стократ более - горе ее; и, не вынеся того, что узнала она, бросилась Ниэнор Ниниэль в пенную реку...” На дне она, где ил... ...но сна и там нет. Речи Хурина и Моргота - Иди, человек. Ты уже не остановишь его; но это и не нужно. Иди. Я уже ничего не хочу от тебя. От вас. Я больше не стану говорить с вами. Не могу. Довольно. Слишком мало времени осталось мне, чтобы тратить его напрасно. Иди - и будь проклят. Медленно: медленно. Пыль дней (годов? десятилетий?), невесомая пыль - осыпается с плеч. Сухой шелест - крылья мертвого мотылька. Невозможное, невероятное: статуя встает - в рост. Не статуя: человек. Седые - белые волосы падают на плечи. Человек оборачивается. За спиной - никого. VII. Турамбар (499 год I Эпохи, конец весны) “...Турин же, очнувшись (ибо не умер он, но лишь был ранен), вернулся к народу Халет; и говорил он о том, что Глаурунг убит, и спрашивал о жене своей Ниниэль, желая увидеть ее. Тогда рассказал ему Брандир, вождь людей Бретил, о словах Глаурунга и о смерти Ниниэль Ниэнор; ибо слышал он слова дракона, укрывшись неподалеку от места боя, и видел гибель сестры Турина. Турин же не поверил ему, и в ярости убил его. И, не ведая, что делать, пошел он к Хауз-эн-Эллет. Тут нашел его Маблунг, и приветствовал его, говоря, что дошли до него вести о Черном Мече Нарготронда, и о том, что Гларурунг направился в Бретил; и вот, ныне пришел он, чтобы предупредить Турина и помочь ему, если в том будет нужда. Но Турин ответил только: “Ты опоздал; Глаурунг мертв”. И спросил он еще о родных своих, о тех, что, как он слышал, укрылись в Дориате. Тогда поведал ему Маблунг о том, что стало с Морвен и Ниэнор, и понял Турин, что правдой было сказанное Брандиром. И так сказал он Маблунгу: иди прочь; будь проклят ты и твой поход, и проклят будь Дориат, да падет на него вечная зима.... И, вернувшись на берег реки, бросился он на меч свой; так окончил дни свои Турин, сын Хурина Талиона и Морвен Эледвен...” Все равно. Я не верю в проклятие Моргота: да и кто может знать, что там, в Ангбанде? - и крылья орлов не так быстры, как крылья слухов и молвы. Я не подчинился Судьбе: пусть она вела меня за руку не к гибели, а к счастью. Я хотел идти сам. Но воспоминания острее, чем жало Черного Меча, нацеленного в мое сердце. Ты ведь примешь мою кровь?.. Я тоже был мечом. Ты поймешь меня. Борясь с потоком именем - Судьба, я сам был частью потока; я хотел быть один - но, ломая свою Судьбу, ранил тех, кого любил. Я потерял друга; любовь; сестру. У меня не осталось ничего; я ухожу таким же, каким вступил на дороги мира - одиноким. Меня считали безумным. Боялись. Гнали. Только безумец может спорить с Судьбой. Я - безумен. Я смеялся в лицо Судьбе, я - знавший то, что не дозволено знать никому из Смертных, потому что мы не умеем - так, не можем идти на поводке, и плескалось в моих глазах раскаленное, расплавленное серебро. Я слышал шепоток: Смертные более, чем на кого-либо из Валар, похожи на Моргота. Может быть. И если ты шел тем же путем, враг мой - я понимаю тебя. Я ненавижу тебя. Да, мой путь был страшен и жесток; я шел в крови, беды рушились на меня, как камни в горном ущелье. Но это был мой путь. Мой выбор. Кровавый, страшный, смертельный: мой. Мне некого винить. Слышишь, ты, Судьба? Слышишь?!.. Я умру. Я сломал свою судьбу; я умираю - свободным. Прости меня, дважды любимая, сестра моя. Прости меня, златоволосая, дитя вещей крови. Прости меня, Владычица: одну тебя не могу проклинать. Прости меня, мама. Мама... А Турин Турамбар, турун амбартанэн... Турин, Властитель Судьбы, Судьбе подвластный... Я - свободен. |