Так как не все посетители Доска посещают АнК, а мнение посетителей Доска о нижеследующих текстах было бы мне интересно, републикую их тут.


1. О РАЗДЕЛЕНИИ КИНН-ЛАЙ.

Когда киннлай* жили у восточного моря, среди них были три брата. Старшего звали Айльда, среднего - Авар и младшего - Рауку. Они хорошо охотились, и их дом всегда был полон припасов. Свыше ста семей киннлай обычно прислушивались к их словам, когда они давали совет. Во всех важных делах братья были вместе, но вели себя по-разному. Младший, Рауку, был горячим человеком и выступал против того, что казалось ему злым, с куда большей силой, чем стремился к тому, что считал добрым. Он мог весь день не выходить на охоту, развлекаться и пить со своими женами и детьми, но не спускал несправедливости, когда видел ее. Старший, Айльда, был по нраву совсем другим, и часто мирился с тем, что казалось другим несправедливым, если считал, что в этом деле заключается урок, который может обратить кого-то к хорошим вещам. Авар был их средним братом и по рождению, и по нраву. Киннлай считали, что он очень рассудителен, и говорили про него, что он думает, как Рауку, а поступает, как Айльда, - не потому, чтобы он одобрял то или иное дело, а только для того, чтобы не было лишних споров. Айльда обычно охотился на западе, Рауку - на севере, а Авар - на востоке.

Однажды Авар ушел на охоту в одну сторону, а Айльда и Рауку - в другую, они пошли к западу. Когда Авар вернулся, он увидел большой переполох в домах киннлай. Оказалось, что Рауку и Айльда встретили на охоте невиданного силача. Это был Великий всадник на огромном коне, его лицо сияло, а перед ним бежал охотничий пес. «Ты - бог охоты, господин? - спросили его братья. - Ты, должно быть, хочешь взять нас в жертву? - добавил Рауку. - Если ты дашь за это киннлай большую удачу, то, может быть, мы подумаем об этом, а иначе я дорого продам свою жизнь».
Надо сказать, что до этого бывало так: киннлай пропадали на охоте и никогда не возвращались, а те, кто был рядом, говорили порой, что их уносил с собой Всадник огромного роста и страшного вида. Киннлай полагали, что то был Бог Охоты. И теперь Рауку и Айльда решили, что это и был тот, кого они встретили.

Однако Всадник назвал им свое имя, и оказалось, что это был не Бог Охоты, а один из племени Силачей, живших далеко на Западе. Его звали Силач Оромай. Он сказал Рауку и Айльда много слов и звал их, вместе со всеми киннлай, переселиться к нему в Страну Силачей, которая находилась так далеко, что переходов до нее потом никто не смог сосчитать. Братья вернулись в деревни киннлай вместе с ним и передали родичам его слова. Свыше ста семей киннлай спорили об этих словах, но не могли договориться друг с другом. Этот беспорядок и застал, возвратившись, Авар. Многие люди при виде его обрадовались, и, зная его рассудительность, подбежали к Авару и стали спрашивать у него совета.

Авар сразу же прошел к братьям, чтобы расспросить их обо всем, что они видели и слышали. Это казалось ему более разумным, чем с самого начала говорить с чужаком, которого он не знал. Как только Авар увидел братьев, он покачал головой. По их лицам нетрудно было сказать, что они поссорились. Оказалось, что Айльда поверил Силачу и хотел принять его предложение, а Рауку находил такой выбор большим бесчестьем для любого, кто бы его ни сделал. Однако они оба пересказывали Авару слова Оромая сходным образом.

Тем временем люди столпились вокруг их дома, дожидаясь, чтобы Авар сказал им, что он думает об этом деле. Авар решил, что настала пора поговорить с Оромаем. Тот сидел на коне посреди главной площади деревни, и сиял лицом так, что трудно было прямо смотреть на него. Позднее оказалось, что таковы все Силачи, кроме того, что стережет души мертвых в большом подземелье на краю земли.

Авар обратился к Силачу и сказал: «Здравствуй, мое имя Авар». «Мое имя Оромай», - ответил Силач. «Видишь ли, многие здесь прислушиваются к моему мнению, - сказал Авар, - и поэтому просили меня сказать им, что я думаю о твоих речах. Мои братья передали мне, что ты говорил, но мне осталось непонятны некоторые вещи, и сдается мне, что самые важные. Поэтому я хочу задать тебе три вопроса. Ты можешь отвечать мне на них при всех или наедине, если захочешь».

«Я буду говорить при всех, - сказал Оромай, - я ведь не собираюсь потом переиначивать свои слова или отказываться от них. Не то чтобы я собирался хвалиться перед тобой, но дело в том, что я говорю правду, а она всего одна, и потому не меняется оттого, говорить ли с одним человеком или со многими людьми».

«Хорошо! - сказал Авар. - Тогда вот мой первый вопрос: уступите ли вы нам часть Амана в полное владение, чтобы мы могли делать с ней, что пожелаем, или вы останетесь хозяевами над всем краем и хотите принять нас у себя, как хозяева принимают гостей?»

Люди говорили, что Оромай нашел это дерзким. Но ответ его был спокойным, как и все, что он говорил: «Мы хозяева в Амане и в ответе за него. Мы не откажемся от ответа, так что тебе не стоило об этом спрашивать. Но вам не придется жаловаться на наше гостеприимство».

Авар произнес: «Значит, мне говорили правду: ты советуешь нам бросить свой собственный дом, над которым мы хозяева, и поселиться в чужом доме, где мы будем гостями, принятыми из милости. Такой совет никак нельзя назвать хорошим советом».

Тогда Оромай спросил: «Разве тебе в стыд принимать милость?» Авар сказал: «Нет, но жить чужой милостью мне будет в стыд. Кто был хозяином в своем доме, не станет по доброй воле приживать в чужом. И сам он не захочет этого, и ему будет нечего ответить своему сыну, когда тот подрастет и спросит, почему у них нет дома, которым он смог бы когда-нибудь по праву владеть».

«Я не думаю, что ваши дети спросят об этом, когда вы будете жить в нашей земле», - сказал Оромай. «Это было бы еще хуже для нас, - ответил Авар, - если у нас будут такие дети, что не спросят об этом. А второй мой вопрос: когда мы будем жить в ваших краях, захотите ли вы быть нам товарищами, пировать с нами, советоваться с нами о делах страны и решать их вместе, отдавать нам в жены своих женщин и брать в жены наших?»

Оромай улыбнулся. «Даже если бы мы захотели умалиться так, как ты сказал, - сказал он, - это было бы невозможно. Потому что наш путь иной, чем у вас, и на нас лежит ответ за дела, в которые вы не могли бы вступаться».

«Когда так, - сказал Авар, - значит ли это, что вы захотите поучать нас и указывать нам, что делать?»
Люди говорили, что на этот раз Оромай не улыбался. Он сказал: «Мы дадим вам советы, если вы спросите о них. Но мы не даем непрошеных советов, разве что вам случится поступить так, как не следует поступать гостю в доме хозяина».

«Твой совет идти в вашу землю уже был непрошен, - сказал Авар, - а ведь мы еще не в гостях. Плохая это поддержка твоим словам, если судить по нему. Но если вы не можете быть нам ровней и не хотите быть нашими старшинами, то как же вы будете обращаться с нами?»

«Мы дадим киннлай жить в безопасности под своим кровом, ибо нам нравится ваш нрав и ваша красота, и будем помогать вам, когда вы попросите, пока вы не захотите покинуть нас или не пожелаете взять силой что-нибудь из того, что вам не принадлежит», - сказал Оромай.

«Значит, вы будете для нас тем, чем добрые дети бывают для своих ручных зверьков, ведь больше ничего не остается, что можно было бы сравнить с твоими словами, - промолвил Авар. - И это тоже нельзя назвать хорошим положением. Человек, заслуживающий уважения, не ведет дел с тем, кто ему неровня, без крайней нужды».

Он обратился к своим братьям Рауку и Айльда и сказал: «Чем больше он говорит, тем хуже кажется дело». Рауку обрадовался его словам.

«Вот мой третий вопрос, - сказал Авар Силачу. - Верно ли я слыхал, что ты зовешь нас без оговорок отказаться от своей воли и подчиняться вместо нее воле Того, кого ты называешь Единым - во всех делах, где одна противоречит другой?»

«Да», - сказал Оромай, и лицо его засияло так, что многим людям это внушило страх, а некоторым - любовь. Сияние было таким сильным, что киннлай, ушедшие далеко на охоту, которых из-за этого не было в деревне, увидели в небе над ней столб света, испугались, что в деревне случился пожар, и впопыхах прибежали домой, бросив добычу. Потом над этим много смеялись.

«А верно ли я слышал, что тот, кого ты называешь Единым, никому не дает ответа в том, что делает, но, по-твоему, нам все равно следует нести ответ перед Ним и считать такой ответ высшим, что только есть для нас в Кругах Мира? И что такое исполнение одной Его воли мы должны держать за нечто безмерно более дорогое для себя, чем все иные вещи, которые были, есть и могут быть в нашей жизни?»

«Да», - сказал Оромай.

«А верно ли, что, по-твоему, мы должны делать все это не из страха перед вредом, что Он мог бы нам причинить, и не из расчета на награду, которую мы могли бы получить от Него, а только ради самого же повиновения?»

«Да, потому что это повиновение Ему», - сказал Оромай. Голос его походил на гром, а сияние стало таким сильным, что люди закрывали себе глаза. Айльда обратил лицо к этому сиянию, раскинул руки и откинул голову, как если бы пил его. Но Рауку нахмурился, наклонил голову против света и положил руку на рукоять меча. Авар же не пошевелился.

«Немало народу увидело бы в твоих словах тяжкие оковы, - молвил Авар. - А теперь скажи, вправду ли ты зовешь нас полюбить эти оковы превыше всего, и по доброй воле принять их в душу?»

«Да», - сказал Оромай.

«А теперь скажи, - молвил Авар, - если подставить в твоих словах на место Единого кого угодно другого, хоть бы и тебя самого, - не сочтешь ли ты тогда то, чего ты хочешь от нас, подлым безумием и таким гиблым и небывалым рабством, о каком никто и не слыхивал?»

«По отношению ко всякому другому ты был бы прав, - сказал Оромай, - но только не к Единому. Ведь Он есть Господин и Творец всего, что ты видишь, и самого тебя. Потому по отношению к Нему незазорно то, что было бы зазорно по отношению ко всякому другому. Даже в племени Силачей всякий вменяет себе такое рабство в великую честь, хоть и неизмеримо превосходит тебя силой».

«Вправду ли всякий?» - сказал тут Рауку, но так тихо, что никто, кроме Авара, не услышал его. А Авар сказал, обращаясь к Силачу: «Ты сам сказал все, что было нужно, чтобы вынести приговор твоим словам. Разве бесчестье, заключающееся в рабстве, зависит от свойств господина? Разве идти в рабы человеку уже не бесчестье и не горе, если только господин могуч и силен? Кто думает так - раб уже по одному этому, даже если ему и вовсе не нашлось никакого господина. Да к тому же хороший господин и не захочет иметь при себе того, кто любит само свое рабство, ибо будет брезговать таким подлым людом. Так что твой Единый вовсе не представляется мне таким хорошим господином, как ты говоришь».

Он обратился к киннлай и сказал: «Все вы слышали мои слова и слова Оромая. Вот мой совет: этот Силач предлагает нам, чтобы стали приживалами в чужом доме, утратили ум и честь и, никем не принуждаемые, сами ввергли себя в наихудшее рабство. Тот, кто предлагает нам сделать такое по доброй воле, уже этим наносит нам большое бесчестье, хотя бы и не думал об этом. Однако этот Силач не знает наших обычаев и, если верить ему, не желал нам зла. Поэтому на первый раз нам следует спустить ему такую обиду. Но если он вновь обратится к нам с такими словами, он должен будет стать нашим врагом. Нечего и говорить о том, чтобы вести с ним какие-либо дела или соглашаться на его посулы, эти или какие-либо другие. Пусть уходит и больше никогда не приходит вновь. Вот мой совет!»

Оромай остался недвижим на своем коне, а сияние померкло вокруг него и стало таким, каким было раньше. Это случилось потому, что Свет Амана по-своему чувствителен к обидам, и не желает являться в своем лучшем блеске перед тем, кто упорно противится ему. Оромай сказал Авару: «Чересчур ты своеволен и горд». «Если не ради своей воли, то для чего мне жить, а если не ради гордости, то к чему мне честь? - сказал Авар. - Ты хороший враг! Другие ставят нас перед выбором, потерять ли честь или жизнь, а ты хочешь лишить нас того и другого разом! Легко иметь дело с таким врагом!»

Киннлай вокруг шумели и спорили. Айльда закричал: «Остановись, брат! Он хочет нам не большего рабства, чем родители - своим малым детям! Нам следует принять его слово!»
Авар ответил с холодом в голосе: «Ты сказал так немного слов, брат, но уже дважды сказал неправду. Никакие родители не желают от своих детей того, о чем говорил этот Силач. И еще одно: кто обращается со взрослым мужем, как с несмышленым ребенком, тот наносит ему смертельную обиду и по справедливости становится ему злейшим врагом, даже если и не хотел бы этого сам».

Тут воскликнул Рауку: «Брат, ты сказал правду! Но как же ты можешь стерпеть такую обиду и не отомстить за нее? Разве после того, что произошло, можно оставлять этих Силачей с запада в покое, чтобы они снова появлялись и опаивали наших своим Сиянием? Ты ведь и сам назвал то, во что они чуть было не впутали нас, безумием и рабством. Разве можно вытерпеть тех, кто отводит другим глаза, чтобы лишить их разума и чести? Ведь они поступают с духом человека так, как колдуны поступают с мертвым телом - поднимают его ожившим мертвецом, живущим одной лишь волей того, кто оживил его! Мы не можем допустить, чтобы, предложив нам такое, они остались бы после этого в безопасности!
Тот Силач сказал тебе не всю правду. Я часто ходил охотиться на север и встречался там с вестниками другого Силача. Давным-давно он рассорился со своим племенем, и с тех пор они воюют и причиняют друг другу весь вред, какой только могут, в воздухе, на земле и на море. Давайте воспользуемся этим, чтобы одолеть наших врагов. Мы должны вступить с этим Северным Силачом в военный союз, и вместе разгромить Запад так, чтобы никто больше не принес оттуда тех слов, что нам довелось услышать!»

«Сразу видно, что тебе не прошли даром встречи с вестниками того Силача», - сказал Оромай. Киннлай, которые слышали это, - те, что любили Рауку, как и те, что не любили его, - не согласились с ним. Они объяснили Оромаю: «Рауку всегда придерживался того образа мыслей, который выказал сейчас. Если он и вправду встречался с каким-то северным Силачом или его вестниками, - кстати, зря он тогда не сказал нам об этом, - то это ничуть его не изменило». Оромай молвил: «Тем хуже для него. Сказано достаточно. Я выеду за окраину деревни и там буду ждать вашего решения. Вы свободный народ, и должны решать свои дела без чужеземца». Такие слова вновь расположили к нему не одного из киннлай.

Оставшись одни, киннлай продолжали ссориться и спорить. Айльда хотел еще раз обратиться к Авару, но тот отвернулся и не стал разговаривать с ним. Айльда сказал: «Смотри, брат! Я не отвернулся от тебя из-за нашего разномыслия, а ты не желаешь знаться со мной, хотя я старше тебя и по справедливости ты должен был бы искать моего расположения больше, чем я - твоего. Почему это так?»

Авар молвил: «Нетрудно сказать. По-моему, ты признал величайшим добром величайшее зло, потому я и не могу больше знаться с тобой. А ты не можешь сказать того же самого обо мне. Ты можешь сказать обо мне разве то, что я считаю незначительное добро более значительным, чем оно есть, а самого значительного не знаю совсем. Так что мы не в равном положении, брат, и я не думаю, что отныне нам стоит знаться друг с другом, хоть это мне и не по душе».
Айльда сказал с горечью: «Помни, что не я оттолкнул тебя, а ты меня». «Что же, раз так, мне и вправду остается взять это на себя», - сказал Авар. С того дня братья не разговаривали друг с другом.

Тогда Авар обратился к Рауку, ожидавшему его ответа, и сказал: «Твоя ярость справедлива и месть, о которой ты говорил - тоже, но тот, кто хочет подчинить свою жизнь ярости и мести, поступает безрассудно. И ненависть к Силам Заката, почитающим Того, кто никому не дает ответа - едва ли подходящая причина для того, чтобы пойти на службу к Силе Севера, которая никому не дает ответа сама. Пусть они воюют друг с другом, а нам не следует вступаться в их войны».
«Твои слова - слова труса! - крикнул Рауку в ярости. - Я и все, кто думает как я, уйдем отсюда и будем воевать с Западом без тебя, а тебе и таким, как ты, будет в позор, что вы бросили нас без поддержки!»
«Нет позора в том, чтобы не участвовать в безрассудстве, которое было начато против твоего же совета, - сказал Авар. - Если бы я не отвечал ни за что, кроме нашего братства, я, пожалуй, поддержал бы тебя просто потому, что ты мой брат, пока я могу упрекнуть тебя только в безрассудстве, а не в злом деле. Но есть и другие киннлай, и плохо поступлю я по отношению к ним, если поддержу тебя и позволю тебе поднять их на твою гиблую войну и втянуть их в услужение Чужаку». Рауку крикнул: «Мои слова не об услужении, а о союзе!» «Вступала харза в союз с тигром, - ответил Авар. - Каким бы ни было твое слово, Силач Севера не потерпит ничего, кроме повиновения. Хоть оно будет и не таким слепым и безумным, как повиновение Единому, перед которым пресмыкаются Силачи Заката, потому что мы пойдем на него из расчета на выгоду, а не из приверженности к нему самому, но и в таком повиновении мало хорошего, особенно если в нем нет никакой нужды».

«Тогда я поведу свою войну без тебя!» - решительно сказал Рауку. «Мой дом всегда останется открыт для тебя, и ты можешь приходить ко мне и рассчитывать на мою помощь всегда, за исключением тех дней, когда ты захочешь прийти только для того, чтобы требовать моего участия в своей войне и поносить меня за отказ, - ответил Авар. - Так что только от тебя зависит, сохранится ли взаимная дружба между нами и нашими детьми, а я так не хочу, чтобы она исчезла».

Рауку промолчал и отошел к тем, кто готов был следовать за ним. Киннлай спросили Авара: «Почему ты не согласился с обоими твоими братьями, но одного из них оттолкнул, а другого нет?» «Айльда принял в душу то, что я считаю великим злом, - сказал Авар, - и у нас с ним не может быть больше дружбы. А с Рауку мы одинаково думаем о кривом и правом, и я не согласен только с тем способом, что он выбрал. Одно дело спорить с кузнецом о том, как именно лучше ковать меч, а другое - о том, надо ли вообще ковать меч, или лучше сделать вместо него орудие пытки». Киннлай сказали: «А ведь Рауку разгневался на тебя почти так же, как ты - на Айльда. Он считает, что ты ради того, чтобы избавиться о лишних забот, предал честь всех киннлай тем, что отказался от войны, и даже готов считать, что ты предал этим его самого». «Это его дело, а я так не думаю», - ответил Авар.

В конце концов свыше ста семей киннлай разделились. Всего тогда было 169 ролдов кинн-лай - тринадцать раз по тринадцать. Из них 90 родов отправились за Айльда к Оромаю и ушли вместе с ним на Запад. Их стали называть «айльдар». 54 рода остались с Аваром и селились на Востоке и в срединной земле. Их стали называть «авари», что значит: «Сказавшие Силачам - Нет!». А 25 родов ушли вместе с Рауку на Север, и от них пошли руку, которых на Западе Айндора называют «рукхами» и «орками». Айльдар и руку всегда смертельно враждовали между собой и отказывались видеть друг в друге братьев. Поэтому айльдар считают, что кинн-лай было всего 144 рода, двенадцать раз по двенадцать, отказываясь считать среди них 25 родов руку, и поэтому число тринадцать стало у айльдар проклятым, а от них этому научились Последыши. А руку считают, что кинн-лай было всего 79 родов, не желая считать 90 родов айльда, так что и вовсе не могут подобрать для своего рассказа о прошлом нужного Числа. Поэтому они завидуют в таком отношении и айльдар, и авари, ибо у тех и у других есть Числа - двенадцать и тринадцать - и потому их расказам о прошлом оказывают больше доверия. Поэтому у авари есть поговорка: «Тринадцать лучше двенадцати, но еще хуже быть вовсе без Числа». Как легко понять, это означает: «Знать правильное суждение лучше, чем ошибаться в суждении, но еще хуже того вовсе не судить о внешних вещах».

*kwendi>kinnlai в одном их диалектов авари, ХМЕ 11:4.

О том, как Авар поехал к Кортару и погиб.

В этой истории рассказывается о приглашении Кортара и o гибели Авара.

Было время. Авар стал таргайном*. Сто родов киннлай слушались его.
Кортар, царь Огненной Горы, постоянно писал Авару и слал к нему послов с предложениями о союзе. Иногда послами приходили рауки. Их дальний предок был брат Авара. Он давно погиб в бою против Фэннара, самого сильного из всех айльда, какие только жили на свете. Это было в тот самый год, когда тот вернулся из Страны Силачей. Говорят, тогда они не уступили друг другу в ярости.

Авар всегда с честью принимал послов Кортара, особенно рауков, и слал ему подарки. Хотя ему не нравились многие дела, которые творили рауки. Авар считал, что они могли бы быть не такими горячими.

Однако он так и не вступил с Кортаром в союз, как тот ни звал его. Тем не менее он открыл Кортару многие секреты авари. Кортара особенно занимало, как это квенди могут ловить мысли друг друга. Авар посылал к нему многих квенди, и они объясняли ему. Мы думаем, Кортар тогда научился многим новым вещам, ведь под конец он неплохо читал мысли и даже передавал их, если очень хотел. Авар надеялся, что это поможет ему в его военных планах. Кортар тоже надеялся на это, но не скрывал, что предпочел бы всему этому искусству три или четыре тысячи воинов авари, которым он мог бы доверять. Раукам он тоже мог доверять, но они были слишком горячими для того, чтобы им можно было поручать некоторые вещи.

Однако Авар никогда не соглашался отправить воинов-авари на службу Кортару. Иногда Кортар звал в гости его сыновей, но Авар всегда отговаривался домашними делами и никого не посылал. Авари полагали, что Кортар не очень-то всем этим доволен, хотя и не показывает вида. Впрочем, у него всегда хватало друзей из смертных.

Так прошло много времени. Кортар утонул в большом море, но смог как-то выбраться и пришел домой.

Наконец, вернувшись из воды моря, Кортар прислал Авару новое письмо, где было сказано: "Приезжай сам". Было понятно, что, не получив того, что хотел, через послов, он намерен попробовать добиться своего на личных переговорах.

Дело тогда шло к большой битве в Дагаурра. Авар решил ехать. Его жены, дети, керлы и цэрэги оплакивали его, ведь было известно, что не всякий возвращается живым от Кортара. К тому же люди опасались, что, когда Кортар утонул, это ухудшило его нрав.

Однако Авар сказал им: "Было ли такое, чтобы я разговаривал с большими людьми или маленькими людьми недостойным образом или вел себя невежественно?"
Они сказали: "Нет, мы такого не помним. Ведь за это, не говоря о некоторых других вещах, тебя и поставили таргайном над киннлай".
"Вот и с Кортаром я буду говорить так же. А те, кто разговаривали с ним вежливо, пока не видели от него никакой беды. Так что я рассчитываю вернуться от него живым. Если и нет, будет, по крайней мере, интересно поглядеть на него".

Авар отправился в Умбурз, его с честью встретили и провели к Кортару. Тот сидел за столом, записывая и отдавая приказы. При виде Авара Кортар тоже оказал ему честь, привстав с места и приветствуя его кивком головы. С виду он походил на немолодого человека с тонкими чертами лица и поседевшими висками, приятной наружности.

"Что же, сосед, скоро большой бой, - сказал Кортар. - Разделились все живые Арды. Я изгнал из Арды западных духов, аманских цариков, это большое дело. Осталось одержать еще одну победу над остатком их челяди, и войне конец. Пришлешь ли ты мне бойцов?"

"Нет", - сказал Авар.
Он хотел было продолжать и объяснить свои слова, но невиданное остановило его. Ибо по лицу Кортара, едва он услышал "нет", прошла волна, и на его месте вдруг показалось чудовище, на которое трудно было смотреть. Это был словно сгусток или сплетение корчащихся и пожирающих друг друга огней черного пламени, разрывающихся, сжимающихся и бьющихся, как лопнувшие внутренности лягушки. Чудовище было очень страшным. Авар говорил, что если бы он был помоложе, он, может быть, даже бы испугался. А так он понял, что это и есть истинный облик аннойр, который они носят за небом, и еще раз удивился тому, насколько же на самом деле они чужие всем людям Арды. Это было то самое негасимое пламя, из которого Западный Дух сделал всех аннойр. Только у врагов Кортара это пламя, мы думаем так, белого цвета.

Однако Кортар быстро пришел в себя и вернул себе прежний вид. Они оба повели себя, будто ничего не случилось. Кортар сказал: "Почему, сосед, ты не хочешь прислать мне бойцов даже теперь, когда до Победы осталось совсем немного? Не думай, что твои люди будут мне вовсе бесполезны, ибо полураздавленная змея кусается больнее всего. И хотя главное я уже совершил и западные духи с криками бежали из Арды, в приближающемся бою каждый живой будет у меня на счету. Почему же тебе не прислать воинов биться с подручниками нашего общего врага? Хоть он и бежал из Арды, они остались здесь и по-прежнему верны своему делу, так что с ними следует воевать мне, как и тебе. Как раз сейчас, когда они брошены своими цариками, пора ударить на них и навсегда сбросить в море!"

Авар сказал: "Господин, разве ты ведешь Войну Живых Арды? Ты ведешь войну аннойр".

"Я не понял твоих слов, разве одно мешает другому?" - спросил Кортар.

"По-моему, мешает. Я скажу сейчас длинную речь и прошу тебя дослушать ее. Разве ты не начал свою войну еще за Небом, из-за того, что другие аннойр не хотели признать за тобой права на то, чтобы распоряжаться хоть чем-нибудь в себе по полной воле, не оглядываясь ни на кого, и иметь свой угол, куда бы ты один был властен впускать или не допускать гостей, и где всякий, хоть бы сам Манаод, был бы только гостем, а ты хозяином? Tак что никто не имел бы права упрекнуть тебя за то, впускаешь ты их туда или нет. Ведь я думаю, что другие аннойр не хотели признавать за тобой права на все это и считали такое твое желание и то, что ты принял его в себе, большой виной и преступлением. Они лишали тебя за это чести и поучали тебя, не желали оставить тебя в покое или обращаться с тобой как равным из-за этого. Разве не так ты стал враждовать и воевать с ними? Они ведь не хотели принимать тебя никак иначе, только если бы ты по доброй воле стал полным рабом Западного Духа? А такой низости ты сделать не мог, и разгневался на них за то, что они добивались ее от тебя как неотрицаемого долга".

У Кортара было время подумать о том, как отвечать на все это, потому что это была долгая речь.
Он сказал: "Да".

Но при этом Кортар как бы невзначай отвел руку, которой подпирал подбородок, и положил ее на каменный выступ своего трона, а потом вновь оперся на нее. Но Авар заметил, что когда он отнял руку от выступа, оказалось, что тот пошел трещинами, которых Авар не видел на нем раньше. Тут Авар впервые подумал, что, может быть, ему не удастся вернуться домой живым, потому что своими речами он навел на Кортара большую ярость. Хотя он и разговаривал с Кортаром вежливо.

Тем временем Кортар сказал: "Я ответил на твой вопрос. Ты правильно назвал причину, по которой мы начали войну".
"Это более чем достойная причина, - сказал Авар. - На твоем месте я поступил бы точно так же, а всякое иное счел бы большим бесчестьем для себя".

"Тогда поддержи рауков, своих братьев, и пришли мне солдат! Но ты ведь не встал тогда на сторону Раука, хотя оказался в таком же положении, в каком был и я, как же понимать твои слова?"

"Вовсе не в том же, - сказал Авар. - Тебя ни за что подвергли бесчестью и попрекали аннойр, твои же соплеменники. Хотя ты требовал от них только того, что было твоим по праву. Но они отстранились за это от тебя и тебя же объявили виноватым в этом и достойным того, что они так переменились к тебе. Значит, они предали тебя и ваше родство и дружбу. Стерпетъ такое от своих и не отомстить им оружием - невозможно. Поэтому ты был прав, как тот чужемирный князь в Кориолах, про которого рассказывают мировидцы Арды.

Но западные духи мне совсем не родня, и я не вижу никакого бесчестья для себя в том, что они один раз пришли ко мне говорить то или это. Мало ли что они думают! Чужак Оромай приехал к нам приглашать нас к бесчестью, мы указали ему дорогу назад. Он уехал и больше никогда не приезжал, а западные духи навсегда оставили нас в покое и ничем не мешали нам. Рауку же так оскорбился одним тем, что Оромай втягивал нас в бесчестье, что начал войну. Я никак не могу одобрить этого.

Что общего между твоим делом и делом Рауку? Ты начал свою войну по веской причине, а он нет. Что нам до чужаков, как бы они ни думали о себе и о нас? Вот если бы кто-либо из кинн-лай стал бесчестить и винить меня так, как это сделал бы Оромай, я бы никогда не пощадил этого квенди".

"А разве ты не слышал, что аманские царики объявили себя царями всего мира, разве это не угроза и оскорбление тебе самому и тебя не касается? Если они и не добрались до тебя, то только потому, что я, другие аннойр, что заодно со мной, и те живые Арды, что заодно со мной, как, например, твои братья рауки, все это время воюем с ними. Тебе было бы безрассудно отказывать в помощи своему щиту как раз тогда, когда она могла бы ему пригодиться".

"Господин, я никак не вижу, чтобы это было так. Ледовый Дух пал давно, и полторы тысячи лет после этого аманские царики могли бы, если бы захотели, вмешаться в наши дела, ибо некому было им противостоять. Ты ведь и сам должен был тогда выдавать себя за посла от аманских. Но аманские и не думали идти в наш край или посылать к нам послов. И те, кто признавал себя их подручниками, тоже не делали этого. Так что я считаю их желание величаться царями мира безобразным, но ничего не значащим безумием, опасным только для тех, кто его делит. Все это никак не стоит того, чтобы проливать свою кровь, сражаясь против них. А музыка, которой, по слухам, они пронзают воздух Арды и которая сводит с ума, бессильна по отношению к нам".

"Те, кто собирают сейчас союз против меня, будут пронзать не музыкой, а железом, - сказал Кортар. - И они-то едва ли оставят вас в покое, будь на то их воля".

"Даже если у них будет воля, у них не будет силы на это, - сказал Авар. - Тот, кто приходит в наши леса без нашего позволения, исчезает навсегда. Мы не нуждаемся ни в помощи, ни в защите. Говоря по чести, Господин, я нахожу, что ты, ведя свою войну, правую и достойную для тебя самого и для всех, кто почему-либо стал заодно с тобой, хочешь втянуть в нее всех Живых Арды так, как если бы у них были на это те же причины, что и у тебя. Но это не так. Мое сердце лежит к тебе и твоей войне, но я не буду из-за этого посылать в бой кровь кинн-лай. Таргайн стоит над народом для услаждения плоти людей народа".

"Хорошо, - сказал Кортар, хотя видно было, что он очень недоволен. - Но вот что я тебе скажу. Если ты видишь, что дерутся два врага, и один, по твоей мерке, ведет правый бой за ладное дело, а другой - неправый за злое, и на месте одного ты делал бы то же самое, что и он, а на место другого не хотел бы и наступить ногой - то ты не обязан вступаться, но разве у тебя не появится желание помочь одному из них?"

"Да, но я поборю в себе это желание, если несу ответ за других Живых Арды. И я не обязательно поддамся ему, даже если не отвечаю ни за кого, кроме самого себя. Я вижу, к чему ты клонишь: ты хочешь, чтобы, я, если и не выставил тебе призванных солдат, все же отправил бы к тебе добровольцев, у которых, как у меня, лежит сердце к тебе и твоей войне".

"Да". - сказал Кортар. И он вновь положил руку на другой выступ своего трона, так что тот тоже пошел трещинами.

"Я бы сделал это, и, может быть, сделаю. Правда, у меня есть одна важная причина для отказа, потому что даже добровольцев не посылают умирать зря, но я не назову ее, пока ты не дашь слово, что не сделаешь мне за это ничего плохого".

"Я даю тебе слово, квенди", - сказал Кортар.

"Я не верю, что ты выиграешь эту войну".

Тут Кортар усмехнулся в первый раз за весь разговор.
"Знаешь, я тоже не верю", - ответил он.

Тут Авар твердо убедился, что не уйдет от Кортара живым, ибо кто мог бы позволить ему уйти после того, как он выслушал это?
Он поднял голову и спросил: "Господин, ты сказал мне это, чтобы теперь с чистой совестью погубить меня и так отомстить мне за мои слова?"

Кортар засмеялся: "Квенди, я тебя не убью".
"Потому что ты дал слово?"
"Нет. Я не убью тебя по другой причине".
"Ты решил принять словно как за верное, что я не предам тебя и не расскажу о твоих словах?"
"Да, но я тебя не убью по другой причине".

Тут Авар понял, что Кортар знает свое поражение и не знает страха, так что слова Авара уже ничем не могли бы повредить ему, передай он их разговор или не передай. Поэтому Кортару и было все равно, расскажет ли о его словах Авар, хотя он и счел должным принять как бы за верное то, что Авар не расскажет о них, из уважения к Авару.

У Авара отлегло от сердца. Тут он громко сказал:
"Если ты не веришь в победу, зачем же ты идешь на войну? И как же ты мог звать нас и других Живых Арды с собой?"

Кортар рассмеялся и сказал: "Друг, да какая разница, во что мы верим, а во что мы не верим? Важно, о чем мы клянемся и что мы делаем! Делай, что должен, пусть будет, что будет! Я должен воевать со сбродом аманских цариков и буду воевать с ними и готовить это дело как можно лучше, а ты должен хранить своих кинн-лай и делать это как можно лучше, а верим ли мы, что нам удастся сделать то, что мы делаем, до этого даже нам самим не должно быть никакого дела!
Сегодня тебе удалось выполнить свой долг немного лучше, чем мне свой, что же поделаешь, если они оказались обращены друг против друга. Хотя твое сердце, как ты сказал, и лежит к моему! Конец переговорам! Пойдем, я покажу тебе Темную Башню!"

И он повел Авара с собой по лестницам и переходам. Авар увидел, как огромна крепость Кортара, и сам удивился тому, что они с Кортаром оба не верят, что она устоит. А Кортар показывал ему свои владения, шутил с ним и разговаривал.
В конце концов Авару стало горько, что все, что он видит вокруг, погибнет, и что он сам отказал Кортару в помощи. Ведь его сердце и впрямь лежало к Кортару и к его войне.
В это время Кортар показался в окне своим воинам, и они громко закричали, приветствуя его: "Тэшар! Тэшар!" - и ударили мечами о щиты. На языке рауков это означает: "Большой государь". Их женщины, девушки и дети кричали и радовались вместе с ними.

Когда Кортар отошел от окна, Авар не выдержал, подошел к нему и тихо сказал: "Господин, почему бы тебе не уйти, пока не поздно, вместе со всеми твоими людьми и теми, кто любит тебя? На Востоке много лесов и гор, в них найдется место и твоему новому царству, а мы поможем тебе. И если люди аманских цариков пожалуют туда, вот тогда мы без дальних слов встретим их вместе с тобой!"

Кортар повернулся к нему, и Авар отпрянул, потому что в лице Кортара не осталось совсем ничего человеческого. Хотя и та звездная тварь больше не появлялась.
Кортар спросил, и перед звуком его голоса Авар отступил еще раз: "Ты никак жалеешь меня, тварь Земли?"

Тут Авар пришел в себя и ответил: "Да, а если тебе в оскорбление принимать жалость от того, кто меньше тебя, ты не лучше аманских цариков".
Кортар сказал: "Я разъярился не на тебя, но мог бы отвести свою ярость на тебе. Хорошо, что этого не случилось".

О словах Авара они больше не говорили, потому что Авар остерегался, что во второй раз Кортар может и не cдержаться.

Они простились по-дружески. На прощание Авар сказал: "Я скажу кинн-лай про твою войну и расскажу им, в чем дело. Если кто-то захочет пойти к тебе, я не буду отговаривать его. Но я не стану скрывать, что не верю в твою победу".

"Можешь передать им, что и я не верю в нее, - сказал Кортар, - тогда добровольцев будет больше. Или я не знаю кинн-лай". Он повернулся и ушел отдавать новые приказы, а Авар поехал домой.

Возвратившись к кинн-лай, Авар сказал: "Кортар, царь Огненной Горы, затеял войну со своими старыми врагами и их подручниками. Наши младшие братья, рауки, как всегда, идут на его стороне. Он звал нас присоединиться к нему. Я не верю, что он выиграет эту войну, и он тоже не верит. Поэтому я не дал своего согласия. Но если кто захочет поехать к нему по своей воле, я не дам ему никакого совета об этом деле, но дам коня и оружие. Потому что мое сердце лежит к Кортару и отворачивается от аманских цариков. Кстати, они бежали в небо и больше не покажутся здесь".

Люди нашли, что нельзя было объяснить все это короче и вернее.
Несколько сот из кинн-лай записались в черные отряды и ушли к Кортару. Среди них был один из сыновей Авара от младшей жены. В душе он всегда осуждал отца за то, что тот не встал против закатных духов вместе с младшим братом, и взял в жены девушку из рауков. Авар и этот его сын любили друг друга, но оба знали, что каждый из них думает о рауках и об их войне. Хотя они никогда не разговаривали об этом.

Этому своему сыну Авар передал для Кортара ценный дар.
Когда черные авари ушли на запад, среди кинн-лай было много пересудов. В конце концов кто-то из молодых кинн-лай собрался идти на запад воевать на противоположной стороне. Они пришли к Авару просить у него коней и оружия. Авар отказал и запретил им идти. Они очень возмущались такому решению и громко кричали: "Сто родов кинн-лай не участвуют в войне по твоему же приказу, значит, если кто-то хочет идти, это личное дело! Ты не дал нам коней и оружия, а тем дал, об этом мы не спрашиваем тебя, потому что это твое дело. Но почему ты запрещаешь нам куда-то идти?"
Авар сказал: "Пока я таргайн, ни один человек не уйдет отсюда воевать за айльдар".
"Что же ты не сказал этого тем, кто пошел к раукам?"

Авар сказал: "Если видишь, как крестьянин убивает змею, не думай, что совершись это дело наоборот, это было бы равным делом. Для крестьянина эти дела не равны, и для змеи они не равны, а у рыб или птиц вообще нет доли в этом деле. Люди и нелюди, которые стали говорить как люди, воюют на Западе против нелюдей и тех людей, кто заговорил, как нелюди. Для людей, будь они смертные или квенди, эти пути не равны, а Tот, для кого они равны, спит и не имеет здесь доли, да если бы и имел, что до того нам? Вы не пойдете на запад!"

Тут разгорелась большая ссора, и Авар должем был позвать своих керлов и цэрэгов. Те квенди были черeсчур молоды и не пожелали расходиться, поэтому начался раздор. В свалке Авара убили.

Люди сказали: "Если бы Западный дух сотворил Авара одним из аннойр, или Кортара - одним из квенди, аманским царикам, пожалуй, пришлось бы бежать из Арды намного раньше".

Потом к кинн-лай пришли известия о битве в Дагаурра и обо всем, что произошло после нее. Последний подарок от Авара, который передал Кортару его сын, оказался очень полезен Кортару. Киннлай издавна искали средства против истаивания, и вот незадолго до смерти Авара его пытающие дознались до способа, которым можно было останавливать истаивание и даже поворачивать его назад. Авар послал этот способ в дар Кортару через своего сына. Из этого видно, насколько он ценил Кортара. Мы считаем, что если бы Кортар не получил этот дар, он бы непременно развоплотился, когда айльдар и их боевые слуги убили его. А так он смог появиться в мире еще раз.

Правда, аннойр во многом совсем не такие, как квенди, но от истаивания и развоплощения помогают одни и те же вещи. Авар догадался об этом, а другие нет.

Многие у нас считают, что если Кортар не забыл того, чему учил его сын Авара, то он сможет пережить и то, что его Огненная Гора лопнула, и рано или поздно вновь появится в мире. Потому что заклятья, которые искали и находили пытающие Авара, превосходили все, что узнавали все остальные от начала времен. Однако из-за преждевременной смерти Авара они оказались утрачены и забыты.
Только Кортар знает их, если он все еще жив и удержал память.

***

*таргайн (в других диалектах авари: таргэн, таркайон, тархаан) -непереводимый титул, который принимали вожди авари в конце Второй эпохи в подражание имени Тар-Калиона, считавшегося сильнейшим из царей Арды. Вследствие этого его имя широко использовалось как титул. В практике представителей романской школы толкиенистического перевода, принимающей за условный коррелят староэльфийского языка латынь, эти титулы, естественно, передаются производными от "Цезаря".