Большинство произведений посвящено Юлию нашему натурально Цезарю.
Свежее:* * *Галлия Комата – депрессивный регион.
Я туда пошел войною – восемь лет бродил.
Покорил – зачем, неясно – даже Альбион
(толку никакого, только почки простудил).
Спал вповалку, где придется, что попало ел,
Лес валил, дороги строил, не терял ни дня,
А намедни почту глянул – просто обалдел:
Пишут, гады, полномочья вышли у меня.
Я и не заметил, что конец срока
(с этим у проконсулов всегда строго),
Но, поскольку скромен, не прошу много
(много, по контексту, - десять лет).
Написал Помпею – мы давно дружим –
Дескать, срок закончился, другой нужен,
Долго ждал ответа, но письма нету
(«нахрен», по контексту, не ответ).
Странно, как мы раньше жили – я, Помпей и Красс,
До того, как Красс надумал чурок воевать,
А Помпей мутит чего-то, старый ээээ водолаз
(не буквально, просто рифму некуда девать).
Я напал внезапно, я нашел повод.
Он пенсионер, а я еще молод.
Я ему, поганцу, накручу хобот
(хобот, по контексту, - это нос).
Почки не проходят, тяготит слава...
Ты еще немного потерпи, Клава -
Или ты не Клава? Подзабыл, право
(это риторический вопрос).
И пускай в Фарсале огрызается Помпей,
Будет на моем триумфе ликовать народ,
Но домой я к лету не поспею, хоть убей -
У меня еще в Египте дел невпроворот.
Надо Клеопатру помирить с братом,
В Утике последних додавить гадов,
Парфию, опять же, покорить надо,
Просто чтоб два раза не ходить:
Местных террористов разгромить разом,
Принцип демократии внедрить в массы
(ну, зачем же сразу «обнести кассу») -
В общем, от парфян освободить...
* * *
Утро красит нежным цветом Виминал и Квиринал.
Расползается с рассветом по малинам криминал.
Что-то капает за ворот с самых верхних этажей...
С добрым утром, Вечный город – город доблестных мужей!
Нету строже наших нравов, обойди хоть целый свет,
И правей, чем наше право, в целом мире права нет!
С каждым годом адвокатов возрастает мастерство:
За умеренную плату оправдаем хоть кого!
Тверже римского закона только мрамор колоннад!
На скамьях под речь Катона третий час храпит Сенат.
Летним солнцем полдень знойный заискрился, заблистал...
(Почему Катон достойный? Потому что всех достал).
Наша римская культура покультурнее других!
Оживляется Субура, если Форум поутих.
Солнце клонится к закату, развлечений ищет люд.
В помещении Сената, кажется, Катона бьют...
Смело в ночь иди, прохожий, не блукай во тьме, квирит:
Стала ночь на день похожей – в трех кварталах дом горит!
Пламя рвется к небосводу, жарко тлеет уголек,
В подворотне у кого-то отжимают кошелек.
В мутный Тибр рассвет глядится, спит патриций, спит плебей,
Царь парфянский Крассу снится, снится Цезарю Помпей,
Чутко спит ночная стража, гаснут звезды, тает тень...
До свиданья, день вчерашний! Здравствуй, новый, светлый день!
Авеюлик бытовой- Опять? – только и сказала благородная Кальпурния. – Опять какая-то дурацкая война? Дома гвоздь забить некому, а он все воюет!
Четырежды герой Гражданской войны, трижды краснознаменный консул и дважды пожизненный диктатор Римской Республики Гай Юлий Цезарь, которого для краткости все звали просто «божественный», дорисовал на карте очередную стрелочку и чисто из вежливости поинтересовался:
- Какой еще гвоздь?
- Зелёный! – запальчиво бросила супруга. – Буду на него твои лавры вешать, чтоб не валялись где ни попадя! – и пошла себе на распродажу галльских трофеев «Парижская весна – 48 до н.э.», а когда вернулась, оказалось, что божественный подошел к задаче со всей ответственностью: с рекогносцировкой, зарисовкой плана местности, организацией тылового обеспечения и первой очередью инженерных работ.
Благородная Кальпурния перевела взгляд с раскуроченного интерьера на Цезаря и обратно, и все восемнадцать неприличных слов, допустимых с точки зрения патрицианской добродетели, застряли у нее на языке.
Но божественный, как водится, приписал это молчание собственной невдолбезной харизме и заважничал пуще прежнего.
- Да, кстати, - как можно небрежнее справился он. – Гвоздь, положим, Цезарь забьет, а что ему за это будет? Деньги, связи, провинции, персональный триумф, наконец?
И это было начало конца. Последняя соломинка сломала спину верблюда.
- Гвоооздь? – поперхнулась благоверная. – Какой, к Юпитеру, гвоздь! Я вообще удивляюсь, как ты с таким стратегическим талантом шнурки на сандалиях завязываешь!
- Бантиком. – не моргнув глазом, соврал великий Цезарь, ибо на самом деле шнурки ему завязывал Гирций, и не бантиком, а тройным македонским узлом. –А ты на что, собственно, намекаешь? Думаешь, Цезарь своими руками гвоздя не забьет?
- Я не думаю. – поджала губы Кальпурния. – Я знаю. – и хлопнула дверью так, что с потолка, будь он оштукатурен, непременно бы что-нибудь посыпалось.
Ночью ее разбудили ругань и грохот. В полумраке атриума божественный Цезарь, матерясь на всех известных ему варварских диалектах, выделывал что-то похожее на прелюдию к эпилептическому припадку.
- Всё твои дурацкие идеи! – злобно прошипел он, дуя на ушибленный палец. – Родина в опасности, а ей гвоздь подавай!
И благородной Кальпурнии немедленно стало стыдно. В самом деле, какие могут быть гвозди, если у Юлика еще Парфия незавоеванная стоит. К пальцу она приложила холодный компресс, а самому божественному, чтоб не расстраивался, наврала, что Александр Македонский, даром что великий полководец, вообще понятия не имел, что такое молоток.
Но Цезарь, как известно, не привык останавливаться на полпути; и с первыми лучами рассвета взору благородной Кальпурнии представился гвоздь, красовавшийся на самом видном месте, аккурат посреди настенной мозаики «Капитуляция Верцингеторикса», которую все прошлое лето собирали без отрыва от караульной службы творчески одаренные преторианские дембеля.
Впрочем, испортить мозаику, ввиду ее художественной неоднозначности, не представлялось возможным, тогда как мраморный пол, щедро изгвазданный изумрудными кляксами, было проще покрасить, чем отскоблить.
Ибо гвоздь, как и заказывали, был зеленый; свежевыкрашенный, он гордо торчал из стены на высоте примерно в два человеческих роста, а живописные потеки на мозаичном полотне недвусмысленно свидетельствовали, в какой именно последовательности инженерный гений Цезаря подошел к решению столь сложной задачи.
Сам же божественный, по обыкновению, выпендривался: левой рукой давал отмашку рабам, орудовавшим приставной лестницей, правой рисовал на карте все те же дурацкие стрелочки, а вслух диктовал секретарям что-то вроде «пришел, увидел и забил».
- Ну как? – снисходительно осведомился он, воздев к гвоздю свежеперебинтованный палец. – Впечатляет?
- Не то слово. – совершенно искренне ответствовала благородная Кальпурния. ТО слово она приберегла для следующего раза.
Но это уже совсем другая история.
Главная
Страниц: 1
