Петр Ниточкин к вопросу о психической несовместимости

Накануне ухода в это плавание у меня была прощальная встреча с Петром Ивановичем Ниточкиным. Разговор начался с того, что вот я ухожу в длительный рейс и в некотором роде с космическими целями, но никого не волнует вопрос о психической несовместимости членов нашего экипажа. Хватают в последнюю минуту того, кто под руку подвернулся, и пишут ему направление. А если б "Невель" отправляли не в Индийский океан, а, допустим, на Венеру и на те же десять месяцев, то целая комиссия ученых подбирала бы нас по каким-нибудь генетическим признакам психической совместимости, чтобы все мы друг друга любили, смотрели бы друг на друга без отвращения и от дружеских чувств даже мечтали о том, чтобы рейс никогда не закончился.

   Вспомнили попутно об эксперименте, который широко освещался прессой. Как троих ученых посадили в камеру на год строгой изоляции. И они там сидели под глазом телевизора, а когда вылезли, то всем им дали звания кандидатов и прославили на весь мир. Здесь Ниточкин ворчливо сказал, что если взять, к примеру, моряков, то мы - академики, потому что жизнь проводим в замкнутом металлическом помещении. Годами соседствуешь с каким-нибудь обормотом, который все интересные места из Мопассана наизусть выучил. Ты с вахты придешь, спать хочешь, за бортом девять баллов, из вентилятора на тебя вода сочится, а сосед интересные места наизусть шпарит и картинки из "Плейбоя" под нос сует. Носки его над твоей головой сушатся, и он еще ради интереса спихнет ногой таракана тебе прямо в глаз. И ты все это терпишь, но никто твой портрет в газете не печатает и в космонавты записываться не предлагает, хотя ты проявляешь гигантскую психическую выдержку. И он, Ниточкин, знает только один случай полной, стопроцентной моряцкой несовместимости...

   - Ссора между доктором и радистом началась с тухлой селедки, а закончилась горчичниками. Доктор ловил на поддев пишку из иллюминатора, а третий штурман тихонько вытащил леску и посадил на крючок вонючую селедку. Доктор был заслуженный. И отомстил. Ночью вставил в иллюминатор третьему штурману пожарную пинку, открыл воду и орет: "Тонем!" Третий в исподнем на палубу вылетел, простудился, но за помощью к доктору обращаться категорически отказался. И горчичники третьему штурману поставил начальник рации. Доктор немедленно написал докладную капитану, что люди без специального медицинского образования не имеют права ставить горчичники членам экипажа советского судна, если на судне есть судовой врач; и если серые в медицинском отношении лица будут ставить горчичники, то на флоте наступит анархия и повысится уровень смертности... Радист оскорбился, уговорил своих дружков - двух кочегаров - потерпеть, уложил их в каюте и обклеил горчичниками. И вот они лежат, обклеенные горчичниками, как забор афишами, вокруг радист ходит с банкой технического вязелина. Доктор прибежал, увидел эту ужасную картину и укусил радиста за ухо, чтобы прекратить муки кочегаров. Они, ради понта, такими голосами орали, что винт заклинивало...

   Ниточкин вздохнул, вяло глотнул коньяка, вяло ткнул редиску.

   - Упаси меня бог считать подобные случаи на флоте чем-то типичным, - продолжал он. - Нет. Наоборот. Как правило, доктора кусаются редко, хотя они от безделья черт знает до чего доходят. Меня лично еще ни один доктор не кусал, а плаваю я уже двадцать лет. Я хочу верить, что барьеров психической несовместимости вообще не существует. Конечно, если, например, неожиданно бросить кошку на очень даже покладистую по характеру собаку, то последняя проявит эту самую психологическую несовместимость и может вообще сожрать эту несчастную кошку. Но это не значит, что нельзя приучить собаку и кошку пить молоко из одной чашки.

   Неожиданность Петиных ассоциаций всегда изумляла меня.

   Когда я жил в маневренном фонде, в квартире, где жило еще восемнадцать семейств, меня как-то навестил Ниточкии. Войдя в кухню и оглядывая даль коридора, он сказал:

   - Пожалуй, это одно из немногих мест на планете, где везде ступала нога человека.

   И вот теперь его вдруг понесло к кошкам.

   - Лично я, - повторил Ниточкин с раздражением, - кошек не люблю. Но даже очень грязного кота или кошку в стиральной машине мыть не буду. Даже по пьянке, хотя тякие случаи в мире и бывали.

   Моя нелюбовь к котам и кошкам имеет в некотором роде философский характер. Я их не понимаю. А все, что понять не можешь, вызывает раздражение. И еще мне в котах и кошках не нравится их умение выжидать. Опять же эта их коренная черта меня раздражает потому, что сам я выжидать не умею и по этому поводу неоднократно горел голубым огнем. Особенно это касается моего языка, который опережает меня самого по фазе градусов на девяносто, вместо того чтобы отставать градусов на сто восемьдесят.

   Так вот, понять кошачье племя дано, как я убежден, только женщинам. Женщины и кошки общий язык находят, я для нас, мужчин, это почти невозможное дело. В чем тут корень, я не знаю, я может быть, даже боюсь узнать.

   Слушай внимательно о нескольких моих встречах с необыкновенными котами. Нельзя сказать, что эти коты совершили что-либо полезное для человечества - такое, о чем иногда приходится читать, Например, помню из газет, что один югославский кот бросился на огромную двухметровую гадюку и загрыз ее, спасая хозяйку - девочку, которая учила уроки в винограднике, а гадюка подползла к ней по лозе сверху, бесшумно. И вот этот югославский кот загрыз гадюку. Причем сбежавшиеся на шум жители югославской деревни, - а там все жители городов и деревень бывшие партизаны, - так вот, все бывшие партизаны не осмелились броситься на помощь коту, который сражался с гадюкой один на один, - такая эта гадюка была ужасная. Кот, победив гадюку, скромно отошел в сторону и стал отдыхать.

   Или еще мне приходилось читать, как немецкие кошки предупреждали людей о приближении таинственных несчастий и привидений. У немецких кошек шерсть обычно становится дыбом, когда они видят своим внутренним взором привидение. Интересно, правда, у какого немца шерсть не станет дыбом, если он увидит привидение? Вот только у совершенно лысого немца она не встанет.

   Еще много приходилось читать и слышать, что британские коты предчувствуют смерть хозяйки. Но даже если это и так, то ничего хорошего здесь, как мне кажется, нет: о таких штуках, как смерть, лучше узнавать от доктора.

   Русский кот-дворняга по кличке Жмурик ничего полезного для человечества не совершил, но врезался в мою память. Он прыгнул выше корабельной мачты, а был флегматичным котом.

   Прибыл он к нам в бочке вместе с коробками фильма "Брильянтовая рука" по волнам океана, как Царь Додон или царь Салтан - всегда их путаю. В бочке котенок невозмутимо спал, и, как говорится, ухом не вел - ни когда спускали бочку в волны с другого рыболовного траулера, ни когда швыряло ее по зыбям, ни когда поднимали мы ее на борт.

   За такую невозмутимость его и назвали Жмуриком, что на музыкальном языке означает "покойник".

   Был он рыж. Был осторожен, как профессиональный шпион-двойник: получив один-единственный раз по морде радужным хвостом морского окуня, никогда больше к живой рыбе не приближался. Когда начинали выть лебедки, выбирая фал, Жмурик с палубы тихо исчезал и возникал только гогда, когда последняя, самая живучая рыбина отдавала концы.

   Прожил он у нас на траулере около года нормальной жизнью судового кота - лентяя и флегмы. Но потом стремительно начал лысеть, а ночами то жалобно, то яростно мяукать.

   Грубоватый человек боцман считал, что единственный способ заставить Жмурика не орать по ночам - это укоротить ему хвост по самые уши. Тем более что у лысого Жмурика видок был, действительно, страшноватый. Однако буфетчица Мария Ефимовна, которая была главной хозяйкой и заступницей Жмурика, сказала, что все дело в его тоске по кошке. И командованием траулера было принято решение найти Жмурику подругу.

   Где-то у Ньюфаундленда встретились мы с одесским траулером. Двое суток они мучили нас вопросами о родословной Жмурика, выставляли невыполнимые условия калыма и довели Марию Ефимовну до сердечного припадка. Наконец сговорились, что свидание состоится на борту у одесситов, время - ровно один час, калым - пачка стирального порошка "ОМО". Родословная Барракуды - так звали их красавицу - нас не интересовала, так как Жмурик должен был, как и мавр, сделать свое дело и уходить.

   Я в роли командира вельбота, Мария Ефимовна и пять человек эскорта отправились на траулер одесситов. Жмурик сидел в картонной коробке от сигарет "Шипка". Вернее, он там спал. Пульс восемьдесят, никаких сновидений, никаких подергиваний ушами, моральная чистота и нравственная готовность к подвигу. Но на всякий случай я взял с собой пятерых матросов, чтобы оградить Жмурика от возможных хулиганских выходок одесситов - с ними никогда не знаешь чем закончится: хорошей дракой или хорошей выпивкой.

   Мы немного опаздывали, так как перед отправкой было много лишних, но неизбежных на флоте формальностей. Например, часть наших считала неудобным отправлять Жмурика на свидание в полуголом, облысевшем виде. И на кота была намотана тельняшка, на левую лапу прикрепили детские часики, а на шею повязали черный форменный галстук.

   Накануне Жмурику засовывали в пасть вяленый инжир и шоколад, - впрочем, перечислить все моряцкие глупости и пошлости я не берусь. Приведу только слова наказа, которые проорал капитан с мостика: "Жмурик, так тебя и так! Покажи этой одесситке, где раки зимуют!" Каким образом Жмурик мог показать Барракуде зимовку раков, скорее всего не знал даже наш бывалый и скупой на слова старый капитан.

   И вот после неизбежных формальностей мы наконец отвалили.

   Рядом со мной сидела помолодевшая и посвежевшая от волнения, мартовских брызг и сознания ответственности Мария Ефимовна. В авоське она везла коллеге на одесский траулер пакет "ОМО" лондонского производства. А на коленях у нее была картонка со Жмуриком. Я уже говорил, что кот спал спокойно. Он как-то даже и не насторожился от всей этой суеты, которая напоминала суету воинов перед похищением сабинянок. Здесь коту помогала врожденная флегматичность, к которой бывают, как мне кажется, склонны и рыжие мужчины: рыжие и выжидать умеют, и прыгать внезапно.

   К сожалению, меня не насторожила обстановка на борту одессита. Просто я другого и не ожидал. Вся носовая палуба кишмя кишела одесситами. Между трюмами было оставлено четырехугольное пространство, обтянутое брезентовым обвесом на высоте человеческого роста. Оно напоминало ринг. Барракуда была привязана на веревке в дальнем от нас конце ринга. Она оказалась полосатой, дымчатой, обыкновенного квартирно-коммунального вида кошкой. Не думаю, что ее невинность, даже если о невинности могла идти речь, стоила такой дефицитной вещи, как пачка "ОМО" лондонского производства.

   Как всегда в наши времена, при любом зрелище вокруг толкалось человек двадцать с фотоаппаратами, что было явно нескромно, - но чего можно ожидать от одесских рыбаков в такой ситуации? Чтобы они все закрылись в каюте и читали "Хижину дяди Тома"? Ожидять этого от одесситов было бы по меньшей мере наивным. Поэтому я спокойно занял место, отведенное для нашей делегации, и сказал, что времени у нас в обрез.

   И вдруг Жмурик показал, где зимуют раки. И показал он это место не только Барракуде, но и всем нам.

   Когда картонку поставили внутрь ринга на стальную палубу и когда кот сделал первый шаг из коробки и увидел Барракуду, то не стал выжидать и сразу заорал.

   У одного известного ленинградского романиста я как-то читал про козу, которая "кричала нечеловеческим голосом". Так вот, наш Жмурик тоже заорал нечеловеческим голосом, когда первый раз в жизни увидел одесситку с бельмом на глазу.

   От этого неожиданного и нечеловеческого вопля все мы, старые моряки, вздрогнули, а один здоровенный одессит уронил фотоаппарат, и тот полыхнул жуткой магниевой вспышкой.

   Долго орать Жмурик не стал и, не закончив вопля, подпрыгнул над палубой метра на два строго вверх. У меня даже возникло ощущение, что кот вдруг решил стать естественным спутником Земли, но с первого раза у него это не получилось. И, рухнув вниз, на стальную палубу, он сразу запустил себя вторично, уже на орбиту метра в четыре. Таким образом, неудача первого запуска его как бы совсем и не обескуражила.

   Надо было видеть морду Барракуды, ее восхищенную морду, когда она следила за этими самозапусками нашего лысого, флегматичного Жмурика!

   Я знаю, что мы не используем и десяти процентов физических, нравственных и умственных способностей, когда существуем в обыкновенных условиях. И что совсем не обязательно быть Брумелем, чтобы прыгать выше кенгуру. Достаточно попасть в такие обстоятельства, чтобы вам ничего не оставалось делать, как прыгнуть выше самого себя, - и вы прыгнете, потому что в вашем организме заложены резервы. И Жмурик это демонстрировал с полной наглядностью. Просто чудо, что он не переломал себе всех костей, когда после третьего прыжка рухнул на палубу минимум с десяти метров.

   Я никогда раньше не верил, что кошки спокойно падают из окон, потому что умеют особым образом переворачиваться и группироваться в полете. Теперь я швырну любого кота с Исаакиевского собора. И он останется жив, если при этом на него будет смотреть потаскуха-одесситка Барракуда.

   Труднее всего передать то, что творилось вокруг ринга. Моряки валялись штабелями, дрыгая ногами в воздухе, колотя друг друга и самих себя кулаками, и, подобно Жмурику, орали нечеловеческими голосами. Такого патологического хохота, таких визгов, таких восхищенных ругательств я еще нигде и никогда не слышал.

   Когда Жмурик без всякого отдыха ринулся за облака в четвертый раз, стало ясно, что пора все это свидание прекращать, что траулер перевернется, а матросня лопнет по всем швам. Капитан-одессит говорить тоже не мог, но знаками показывал мне, чтобы мы брали кота и отваливали, что он прикажет сейчас дать воду в пожарные рожки на палубу, чтобы привести толпу в сознание, что необходимо помнить о технике безопасности.

   Ладно. Каким-то чудом мне удалось поймать падающего уже из открытого космоса Жмурика в картонную коробку из-под "Шипки". Потом мы все навалились на крышку коробки и попросили у одесситов кусок троса, потому что Жмурик и в коробке пытался запускать себя на орбиты в разные стороны, продолжал мяукать, и выть, и крыть нас таким кошачьим матом, что сам кошачий бес вздрагивал.

   Боцман-одессит дал нам кусок веревки, взял за эту веревку расписку - так уж устроены эти одесситы, - и мы поехали домой, какие-то оглушенные и даже как бы раздавленные недавним зрелищем.

   Жмурик притих в коробке: очевидно, он пытался восстановить в своей кошачье памяти мимолетное видение Барракуды, которая растаяла как дым, как утренний туман, без всякой реальной для Жмурика пользы.

   Через неделю Жмурик оброс волосами, как павиан. И старая рыжая, и новая черная шерсть били из его фонтаном. И весь его характер тоже разительно изменился. Услышав грохот траловой лебедки, он мчался на корму, садился у слипа и хлестал себя хвостом по бокам - точь-в-точь мусульманин-шиит. И когда трал показывался на палубе, Жмурик бросался в самую гущу трепыхающейся рыбы, и ему было все равно, кто там трепыхается - здоровенный скат или акула.

   И если вам когда-нибудь попадался в рыбных консервах черно-рыжий кошачий хвост, то это был хвост нашего Жмурика, отхваченный ему под самый корешок рыбой-иглой возле тропика Козерога.

   Вскорости после потери хвоста он лишился левого уха, и пришлось закрывать его в специальной будке, чтобы он не портил рыбу и не погиб сам в акульей пасти.

   И тут мы получили странную радиограмму от одесситов: "Сообщите состояние Жмурика зпт степень облысения тчк. Судовой врач Голубенко".

   Мы ответили: "Облысение прекратилось зпт кот оброс зпт как судовое днище водорослями тропическом рейсе тчк Привет Барракуде". И сразу пришла следующая радиограмма: "Факт обрастания Жмурика умоляю занести судовой журнал тчк Работаю кандидатской двтч лечение облысения электрошоком тчк Подавал на Жмурика тридцать три герца сорок вольт при четырех амперах".

   Итак, мы узнали, почему Жмурик чуть было не превратился в естественного спутника Земли. Но сам-то кот не мог об этом узнать. Он, очевидно, считал, что тридцать три герца исходили не от листа железа на палубе, а от Барракуды. И он свирепо возненавидел всех кошек. Однако это уже другая история. Она не имеет прямого отношения к мировой научно-технической революции.

   А ты, Витус, должен зарубить себе на носу, что в основе этой революции лежит радио, но с ним связаны и неожиданности. Гриша по кличке Айсберг, например, исчез с флота в результате одной-единственной радиограммы своей собственной жены: "Купи Лондоне бюстгальтеры размер спроси радиста твоя Муму".

   Тайна переписки, конечно, охраняется конституцией - все это знают. Но если некоторая утечка информации происходит и сквозь конверты, то в эфире дело обстоит еще воздушнее. Такая радиоутечка подвела Гришу Айсберга.

   Гриша приходит в кают-компанию чай пить. Там стармех сидит и тупо, но внимательно смотрит на бюст одного великого человека, в честь которого было названо судно.

   Только Гриша хлеб маслом намазал, стармех начинает сетовать, что бюст великого человека уже изрядно обтрепался, потрескался, износился и надо обязательно заказать другой, новый бюст, и для этого снять со старого бюста размеры, но можно, вообще-то, и не снимать, потому-что радист, наверное, их и так знает.

   Гриша спокойно объяснил стармеху, что его жена в магазине "Альбатрос" познакомилась с женой их радиста, жены подружились, часто встречаются и что у них одинаковый размер бюстов, но он, Гриша Айсберг, страдает тем, что не помнит никаких чужих размеров, даже свои размеры он не помнит, а у радиста все размеры записаны и потому его, Гриши, жена и радировала, чтобы он взял нужный размер у радиста. Все понятно и ничего особенного.

   - А кто тебе сказал, что я чего-нибудь не понимаю? - изумленно спросил стармех.

   Гриша чай попил и пошел на вахту. Поднялся в рубку. Там третий штурман жалуется старпому, что в картохранилище полки не выдвигаются и надо заставить плотника сделать новые полки, а размеры плотник пусть спросит у радиста, потому что радист знает их на память.

   Гриша спокойно объяснил старпому и третьему, что его жена познакомилась в "Альбатросе" с женой радиста, жены подружились, часто встречаются, потому что живут рядом, что у них бюсты адекватные, а он, Гриша, не знает размеры, всегда забывает их, и когда рубашку покупает, то каждый раз шею ему измеряют холодной рулеткой; а у радиста в записной книжке есть все номера его, то есть радиста, жены, а так как эти номера одинаковы с номерами его, Гриши, жены, то жена и прислала такую радиограмму, и здесь он, Гриша, не видит ничего особенного.

   - А кто тебе сказал, что мы видим? - спросили у него старпом и третий.

   В обеденный перерыв электромеханик вместо заболевшего помполита сообщает по трансляции, что судно в настоящий момент проходит берега королевства Бельгия, что это небольшая страна, которая полностью помещается в Бенилюксе, но точные ее размеры он сейчас сообщить, к сожалению, не может, так как они записаны у радиста, а радист в данный момент на вахте и записная книжка находится при нем.

   Вечером на профсоюзном собрании Гриша попросил слова. И сказал, что говорить он будет не по теме собрания, что по судну распространяется зараза, которая мешает ему работать, что ничего особенного нет в том, что его жена познакомилась в "Альбатросе" с женой радиста, что они потом подружились, так как живут близко, что у их жен одинаковые размеры, я он, Гриша, не знает никаких размеров, не может их запомнить, путает часто и привозит жене неподходящие вещи; поэтому она и послала ему радиограмму, в которой просит узнать размер бюстгальтера у радиста, потому что радист знает точные размеры, и что он, второй помощник капитана, пользуется тем, что тут сейчас собрался весь экипаж, и хочет всех разом обо всем этом информировать и на этом поставить точку.

   Предсудкома берет слово и горячо заверяет Гришу, что никто никакой заразы не распространял, ничего не начинал, ничего особенного нет в том, что другой мужчина знает размер бюста твоей жены, такое у всех может случиться, к тому же все понимают, как тяжело переживают жены, когда ты везешь ей хорошую заграничную вепрь, а вещь не лезет или, наоборот, болтается, как на вешалке. И если у радиста записаны размеры, а бюсты их жен адекватны, то это очень хорошо и удачно получилось у них с радистом, такое совпадение экипаж может только от всей души приветствовать, и пусть Гриша работает спокойно.

   Всю следующую неделю к Грише, который выполнял общественную нагрузку, консультируя заочников средней школы по математике, приходили матросы и мотористы с просьбой объяснить вывод формулы "пи-эр-квадрат". Есть Гриша перестал и вздрагивал даже при упоминании мер длины, а, как известно, грузовому помощнику без этих мер обойтись совершенно невозможно.

   Последний штрих, который увел Гришу с флота, заключался в том, что на подходе к Ленинграду он увидел на фока-рея серый бюстгальтер, поднятый туда на сигнальном фаге, причем фал был продернут до конца и обратно.

   Так они и швартовались под этим непонятным серым вымпелом. И только через несколько часов один отчаянный таможенник-верхолаз смог на фока-рей добраться, потому что таможенники не имеют права оставлять без досмотра и бюстгальтер - вдруг в него валюта зашита? Но оказалось, что ничего в бюстгальтере зашито не было и весь он вообще представлял собой сплошную дыру, ибо принадлежал раньше дневальной тете Клаве, которая давным-давно использовала его как керосиновую тряпку... Тетя Клава, как вы понимаете, не имеет никакого отношения к научно-технической революции. А Гриша нынче работает на Богословском кладбище, где сооружает за соответствующую мзду ограды для покойников. И ты, Витус, тоже, как это ни прискорбно, не имеешь к ней отношения. Не ощущается в тебе находчивости, ты уже стар и туповат, хотя, может быть, неплохо образован для среднего судоводителя. Не бывать нам уже технократами, - мрачно закончил Ниточкин. - А ты откуда сейчас прибыл?

   - Петя, ты сегодня не в своей тарелке. Я уже гово-рил. Прилетел из Новороссийска. Сорвался с фумигации. Первый раз в жизни чемодан укладывал с противогазом на морде. И все равно чуть дуба не врезал. И куртку забыл нейлоновую, и справочник капитанский, и кактус.

   - С кактусом в самолет не пускают. Я пробовал, - сказал Ниточкин. - А как идут дела в Новороссийске?

   - Сдуло им почву в море. Иллюминаторы после боры отмыть невозможно.

   - И я в этом Новороссийске как-то попал в плохой сезон. И вот случаем продали нам сердобольные женщины трех кур. Вернее, двух кур и петуха. Жили мы в гостинице для моряков - тоже на фумигации, - кухонного инвентаря нет, жевать хочется ужасно. Двух кур мы лишили жизни, одну разодрали на куски и засунули в электрический чайник. Другую подготовили к этому мероприятию, а петуха посадили в шкаф живым, чтобы он не прокис раньше времени.

   Пока первая курица кипела в чайнике, мы успели надраться в предвкушении курятины. Потом мы ее съели, засунули в чайник следующую и все заснули. Пока мы спали, вода из чайника выкипела и по коридорам понесло запахом жареной курицы, у всей остальной морской братии слюнки потекли... Но дело не в этом, а в том, что по гостинице уже давно был объявлен розыск двух девиц - чьих-то "невест". Ребята из морской дружбы перепрятывали этих девиц по номерам, подвалам и чердакам уже неделю, и администрация с ног сбилась. Даже немецких овчарок приводили. Но ребята не поскупились на трубочный табак и засыпали им все щели. Овчарки чуть было своих собственных руководителей не перекусали. И вот наша судовая администрация и гостиничная администрация делают очередной неожиданный налет.

   Входят они в наш номер. Видят, из чайника дым идет, в шкафу что-то трепыхается, мы все спим, а над нами пух летает и перья. Ну, ясно, что в шкафу девицы спрятались. Собрали свидетелей, понятых - все как положено... Знаешь состояние человека, который совсем уже собрался чихнуть? Уже и глаза закрыл, и нос сморщил, и весь уже находился в предвкушении блаженного, желанного чиха, - ан нет, не чихнулось! Вот такое, вероятно, пережили члены поисковой комиссии, когда из шкафа петух вместо девиц выскочил и закукарекал.

   Мы глаза продрали, но ничего понять не можем: вокруг много начальства, из чайника черный дым валит, и среди всего этого беспорядка петух летает и кукарекает... Смешно, но именно через этот случай я узнал, что такое полная, стопроцентная психическая несовместимоть...

   У меня училище наконец закончено было, диплом в кармане, а меня за этого петуха еще на один рейс - плотником, да еще артельным в придачу выбрали. И загремел я в тропики на казаке "Степане Разине" - питьевую воду мерить и муку развешивать.

   Ладно. Гребем. Жара страшная. Взяли на Занзибаре мясо. Что это было за мясо - я и сейчас не знаю, может быть зебры. Или такое предположение тоже было - бегемота. И вот это старшего помощника, естественно, тревожило. И он старался подобрать к незнакомому мясу подходящую температуру в холодильнике, то есть в холодной артелке. Каждый день в восемь тридцать спускался ко мне в артелку, нюхал бегемотину и смотрел температуру. И так меня к своим посещениям приучил - а пунктуальности он был беспримерной, - что я по нему часы проверял.

   Звали чифа Эдуард Львович, фамилия - Саг-Сагайло.

   Никогда в жизни я не сажал людей в холодильник специально. Грешно сажать человека в холодильник и выключать там свет, даже если человек тебе друг-приятель. А если ты с ним вообще мало знаком и он еще твой начальник, то запирать человека на два часа в холодильнике просто глупо.

   Еще раз подчеркиваю, что произошло все это совершенно случайно, тем более что ни на один продукт в нашем холодильнике Саг-Сагайло не походил. Он был выше среднего роста, белокурый, жилистый, молчаливый, а хладнокровие у него было ледяное. Мне кажется, Эдуард Львович происходил из литовских князей, потому что он каждый день шею мыл и рубашку менял. Вот в одной свежей рубашке я его и закрыл. И он там в темноте два час опускал и поднимал двадцатикилограммовую бочку с комбижиром, чтобы не замерзнуть. И это помогло ему отделаться легким воспалением легких, я не чахоткой, например.

   Конфуз произошел следующим образом. У Сагайлы в каюте лопнула фановая труба, он выяснял на эту тему отношения со старшим механиком и опоздал на обнюхивание бегемотины минут на пять.

   Я в артелке порядок навел, подождал чифа - его нет и нет. Я еще раз стеллажи обошел - а они у нас были в центре артелки, - потом дверью хлопнул и свет выключил. Получилось же как в цирке у клоунов: следом зя мной вокруг стеллажей Эдуард Львович шел. Я за угол - и он за угол, я за угол - и он за угол. И мы друг друга не видели. И не слышали, потому что в холодной артелке специально для бегемотины Эдуард Львович еще вентиляторы установил и они шумели, ясное дело.

   - Ниточкин, - спрашивает Эдуард Львович, когда через два часа я выпустил его в тропическую жару и он стряхивал с рубашки и галстука иней. - Вы читали Шиллера?

   Я думал, он мне сейчас голову мясным топором отхватит, а он только этот вопрос задал.

   - Нет, - говорю, - трудное военное детство, не успел.

   - У него есть неплохая мысль, - говорит Саг-Сагайло хриплым, морозным, новогодним голосом. - Шиллер считал, что против человеческой глупости бессильны даже боги. Это из "Валленштейна". И это касается только меня, товарищ Ниточкин.

   - Вы пробовали кричать, когда я свет погасил? - спросил я.

   - Мы не в лесу, - прохрипел Эдуард Львович.

   Несколько дней он болел, следить за бегемотиной стало некому - я в этом деле плохо соображал. Короче говоря, мясо протухло. Команда, как положено, хай подняла, что кормят плохо, обсчитывают и так далее. И все это на старпома, конечно, валится.

   Тут как раз акулу поймали. Ну, обычно наши моряки акуле в плавнике дыру сделают и бочку принайтовят, или пару акул хвостами свяжут и спорят, какая у какой первая хвост вырвет с корнем. А здесь я вспомнил, что в столице, в ресторане "Пекин", пробовал жевать второе пз акульих плавников - самое дорогое было блюдо в меню. Уговорил кока, и он акулу зажарил. И получилось удачно-сожрали ее вместе с плавниками. Два дня жрали. И Эдуард Львович со мной даже пошучивать начал.

   А четвертый штурман, сопливый мальчишка, вычитал в лоции, что акулу мы поймали возле острова, на котором колония прокаженных. И трупы прокаженных выкидывают на съедение местным акулам. Получалось, что бациллы проказы прямым путем попали в наши желудки. Кое-кого тошнить стало, кое у кого температура поднялась самым серьезным образом, кое-кто сачкует и на вахту не выходит под этим соусом.

   Капитан запрашивает пароходство, пароходство - Москву, Москва - главных проказных специалистов мира. Скандал на всю Африку и Евразию. И Саг-Сагайле строгача влепили за эту проклятую акулу.

   Вечером прихожу к нему в каюту, чтобы объяснить, что акул любых можно есть, что у них невосприимчивость к микробам, они раком не болеют. Я все это сам читал под заголовком: "На помощь, акула!" Чтобы акулы помогли нам побороть рак. И что надо обо всем этом сообщить в пароходство и снять несправедливый строгач.

   Эдуард Львович все спокойно выслушал и говорит вежливо:

   - Ничего, товарищ Ниточкин. Не беспокойтесь за меня, не расстраивайтесь. Переживем и выговор - первый он, что ли?

   Но в глаза мне смотреть не может, потому что не испытывает желания мои глаза видеть.

   Везли мы в том рейсе куда-то ящики со спортинвентарем, в том числе со штангами. Качнуло крепко, несколько ящиков побилось, пришлось нам ловить штанги и крепить в трюмах. А я когда-то тяжелой атлетикой занимался, дай, думаю, организую секцию тяжелой атлетики, я перед приходом в порт заколотим эти ящики и все дело. Капитан разрешил. Записались в мою секцию пять человек: два моториста, электрик, камбузник. И... Саг-Сагайло записался.

   Пришел ко мне в каюту и говорит:

   - Главное в нашей морской жизни - не таить чего-нибудь в себе. Я, должен признаться, испытываю к вам некоторое особенное чувство. Это меня гнетет. Если мы вместе позанимаемся спортом, все разрядится.

   Ну, выбрали мы хорошую погоду, вывел я атлетов на палубу, посадил всех в ряд на корточки и каждому положил на шею по шестидесятикилограммовой штанге - для начала. Объяснил, что так производится на первом занятии проверка потенциальных возможностей каждого. И командую:

   - Встать!

   Ну, мотористы кое-как встали. Камбузник просто упал. Электрик скинул штангу и покрыл меня матом. А Саг-Сагайло продолжает сидеть, хотя я вижу, что сидеть со штангой на шее ему уже надоело и он хотел бы встать, но это у него не получается, и глаза у него начинают вылезать на лоб.

   - Мотористы! - командую ребятам. - Снимай штангу с чифа! Живо!

   Он скрипнул зубами и говорит:

   - Не подходить!

   А дисциплину, надо сказать, этот вежливый старпом держал у нас правильную. Ослушаться его было непросто.

   Он сидит. Мы стоим вокруг.

   Прошло минут десять. Я послал камбузника за капитаном. Капитан пришел и говорит:

   - Эдуард Львович, прошу вас, бросьте эти штучки, вылезайте из-под железа: обедать пора.

   Саг-Сагайло отвечает:

   - Благодарю вас, я еще не хочу обедать. Я хочу встать. Сам.

   Тут помполит явился, набросился, ясное дело, на меня, что я чужие штанги вытащил.

   Капитан, не будь дурак, бегом в рубку и играет водяную тревогу. Он думал, чиф штангу скинет и побежит на мостик. А тот, как строевой конь, услышавший сигнал горниста, встрепенулся весь - и встал! Со штангой встал! Потом она рухнулся с него на кап машинного отделения, и получилась здоровенная вмятина. За эту вмятину механик пилил старпома до самого конца рейса...

   Ты не хуже меня знаешь, что старпом может матроса в порошок стереть, жизнь ему испортить. Эдуарда Львовича при взгляде на меня тошнило, как матросов от прокаженной акулы, я он так ни разу голоса на меня и не повысил. Правда, когда я уходил с судна, он мне прямо сказал:

   - Надеюсь, Петр Иванович, судьба нас больше никогда не сведет. Уж вы извините меня за эти слова, но так для нас было бы лучше. Всего вам доброго.

   Прошло несколько лет, я уже до второго помощника вырос, потом до третьего успел свалиться, а известно, что за одного битого двух небитых дают, то есть стал я уже более-менее неплохим специалистом.

   Вызывают меня из отпуска в кадры, суют билет на самолет: вылетай в Тикси немедленно на подмену - там третий штурман заболел, а судно на отходе. Дело привычное - дома слезы, истерика, телеграммы вдогонку. Добрался до судна, представляюсь старпому, спрашиваю:

   - Мастер как? Спокойный или дергает зря? - Ну, сам знаешь эти вопросы. Чиф говорит, что мастер - удивительного спокойствия и вежливости человек. У нас, говорит, буфетчица - отвратительная злющая старуха, въедливая, говорит, карга, но капитан каждое утро ровно в восемь интересуется ее здоровьем.

   Стало мне тревожно.

   - Фамилия мастера?

   - Саг-Сагайло.

   Свела судьба. И почувствовал я себя в некотором роде самолетом: заднего хода ни при каких обстоятельствах дать нельзя. В воздухе мы уже, летим.

   Не могу сказать, что Эдуард Львович расцвел в улыбке, когда меня увидел. Не могу сказать, что он, например, просиял. Но все положенные слова взаимного приветствия сказал. У него тоже заднего хода не было: подмена есть подмена. Ладно, думаю. Все ерунда, все давно быльем поросло. Надо работать хорошо - остальное наладится.

   Осмотрел свое хозяйство. Оказалось, только один целый бинокль есть, и тот без ремешка. Обыскал все ящики - нет ремешков. Ладно, думаю, собственный для начала не пожалею, отменный был ремешок, в Сирии покупал. Я его разрезал вдоль и прикрепил к биноклю. Нельзя, если на судне всего один нормальный бинокль - и без ремешка, без страховки. Намотал этот проклятый ремешок на переносицу этому проклятому биноклю по всем правилам и бинокль в пенал засунул.

   Стали сниматься. Саг-Сагайло поднялся на мостик.

   Я жду: заметит он, что я ремешок привязал, или нет? Похвалит или нет? Ну, сам штурман, знаешь, как все это на новом судне бывает. Саг-Сагайло не глядя, привычным капитанским движением протягивает руку к пеналу, ухватывает кончик ремешка и выдергивает бинокль на свет божий. Ремешок, конечно, раскручивается, и бинокль - шмяк об палубу. И так ловко шмякнулся, что один окуляр вообще отскочил куда-то в сторону.

   Саг-Сагайло закрыл глаза и медленно отсчитал до десяти в мертвой тишине, потом вежливо спрашивает:

   - Кто здесь эту самостоятельность проявил? Кто эту сыромятную веревку привязал и меня не предупредил?

   Я догнал окуляр где-то уже в ватервейсе, вернулся и доложил, что хотел сделать лучше, что единственный целый бинокль использовать без ремешка было опасно...

   Саг-Сагайло еще до десяти отсчитал и говорит:

   - Ничего, Петр Иванович, всяко бывает. Не расстраивайтесь. Доберемся домой и без бинокля. Или, может, на ледоколах раздобудем за картошку.

   И хотя он сказал это вежливым и даже, может быть, мягким голосом, но на душе у меня выпал какой-то осадок.

   Дали ход, легли на Землю Унге.

   Эдуард Львович у правого окна стоит, я - у левого.

   Морозец уже над Восточно-Сибирским морем. Стемнело. Погода маловетренная. И в рубке тихо, но тишина для меня какая-то зловещая.

   Все мы знаем, что если на судне происходит одна неприятность, то же еще две - до ровного счета. Чувствую: вот-вот опять что-нибудь случится. Но стараюсь волевым усилием отвлекать себя от этих мыслей.

   Через час Саг-Сагайло похлопал себя по карманам и ушел с мостика вниз.

   - Плывите, - говорит, - тут без меня.

   Остался я на мостике один с рулевым и думаю: что бы сделать полезного? А делать ровным счетом нечего: берегов уже нет, радиомаяков нет, небес нет, льдов пока еще тоже нет. В окна, думаю, дует сильно, Надо, думаю, окно капитанское закрыть. И закрыл.

   Ведь какая мелочь: окно там закрыл человек или, наоборот, открыл, но когда образуется между людьми эта психическая несовместимость, то мелочь вовсе не мелочь.

   Так через полчасика появляется Эдуард Львович и, попыхивая трубкой, шагает своими широкими, решительными шагами к правому окну, к тому, что я закрыл, чтобы не дуло.

   Я еще успел отметить, что когда Саг-Сагайло старпомом был, то курил сигареты, а стал капитаном - трубку завел. Только я успел это отметить, как Саг-Сагайло с полного хода высовывается в закрытое окно. То есть высунуться-то ему, естественно, не удалось. Он только втыкается в стекло-сталинит лбом и трубкой. Из трубки ударил столб искр, как из паровоза дореволюционной постройки. А я - тут уж нечистая сила водила моей рукой - перевожу машинный телеграф на "полный назад". Звонки, крик в рубке, и попахивает паленым волосом.

   Потом затихло все, и только слышно, как Саг-Сагайло считает: "...восемь, и девять, и десять". Потом негромко спрашивает:

   - Петр Иванович, это вы окно закрыли? Разве я вас об этом просил?

   А я вижу, что у него вокруг головы во мраке рубки возникает как бы сияние, такое, как на древних иконах. Короче говоря, вижу я, что Эдуард Львович Саг-Сагайло вроде бы горит. И находится он в таком вообще наэлектризованном состоянии, что пенным огнетушителем тушить его нельзя, я можно только углекислотным.

   Я ему обо всем этом говорю. И мы с рулевым накидываем ему на голову сигнальный флаг: других тряпок в рулевой рубке, конечно, и днем с огнем не найдешь.

   Потом я поднял трубку, открыл капитанское окно и тихо забился в угол за радиолокатор. А Саг-Сагайло осматривается вокруг и время от времени хватается за обгоревшую голову. Наконец спрашивает каким-то не своим голосом:

   - Скажите, товарищ Ниточкин, мы назад плывем или вперед?

   И тут только я понимаю, что телеграф продолжает стоять на "полный назад".

   Минут через пятнадцать после того, как мы дали нормальный ход, Эдуард Львович говорит:

   - Петр Иванович, вам один час остался, море пустое; я думаю, вы без меня обойдетесь. Я чувствую себя несколько нездоровым. Передайте по вахте, чтобы меня до утра не трогали: я снотворное приму.

   И ушел, потому что, очевидно, уже физически не мог рядом со мной находиться.

   И такая меня тоска взяла - хоть за борт прыгай. И он человек отличный, и я только хорошего хочу, а получается у нас черт знает что. Ведь не докажешь, что я все из добрых побуждений делал; что в холодильнике его случайно закрыл; что штангу действительно на шеи кладут, когда в атлеты принимают; что в окно дуло и ветер рулевому мешал вперед смотреть; и что я свой собственный, за два кровных фунта купленный ремешок загубил, чтобы бинокль застраховать... Не объяснишь, не докажешь этого никому на свете.

   На следующий день все у меня валилось из рук в полном смысле этих слов. Чумичка, например, за обедом - шлепнулась обратно в миску с супом, и брызги рыжего томатного жира долетели до ослепительной рубашки Эдуарда Львовича. Он встал и молча ушел из кают-компании.

   Спустился я в каюту и попробовал с ходу протиснуться в иллюминатор, но Мартин Иден из меня не получился, потому что иллюминатор, к счастью, оказался маловат в диаметре. Был бы спирт, напился бы я. И пароход чужой, пойти не к кому, поплакаться в жилетку, излить душу. Хотя бы Сагайло на меня ногами топал, орал, в цепной ящик посадил, как злостного хулигана и вредителя, - и то мне бы легче стало...

   А он на глазах тощает, седеет, веко у него дергается, когда я в поле зрения попадаю, но все так же говорит: "Доброе утро, Петр Иванович! Сегодня в лед войдем, вы повнимательнее, пожалуйста. Здесь на картах пустых мест полно, промеров еще никогда не было, за съемной навигационной обстановкой следите, ее для себя сезонные экспедиционники ставят, и каждый огонь, прошу вас, секундомером проверяйте".

   И знаешь, как сказал Шиллер, с дураками бессильны даже боги. Ведь я уже опытным штурманом был, черт побери, а как упомянул Эдуард Львович про секундомер, так я за него каждую секунду хвататься стал - от сверхстарательности. Звезда мелькнет в тучах на горизонте, а у меня уже в руках секундомер тикает, и я замеряю проблески Альфы Кассиопеи. Пока я Кассиопею измеряю, мы в льдину втыкаемся и белых медведей распугиваем, как воробьев.

   Штурмана, знаешь, народ ехидный. Вид делают сочувствующий, сопонимающий, а сами, подлецы, радуются: еще бы! - каждую вахту третьего штурмана на мостике можно вроде как цирк бесплатно смотреть, оперетту, я бы даже сказал - кордебалет! Тюлени и те из полыньи выглядывали, когда я на крыло мостика выходил.

   Ну-с, пробиваемся мы к северному мысу Земли Унге сквозь льды и туманы. Вернее, пробивается капитан Саг-Сагайло, а мы только свои вахты стоим. Вышли на видимость мыса Малый Унге, там огонь мигает. Я, конечно, хвать секундомер. Эдуард Львович говорит:

   - Петр Иванович, здесь два съемных огня может быть. У одного пять секунд, у другого - восемь.

   А я только один огонь вижу. Руки трясутся, как с перепоя. Замерил период - получается пять секунд. Дай, думаю, еще раз проверю. Замерил - двенадцать получается. Я еще раз - получается восемь. Я еще раз - двадцать два.

   Эдуард Львович молчит, меня не торопит, не ругается. Только видно по его затылку, как весь он напряжен и как ему совершенно необходимо услышать от меня характеристику этого огня. Справа нас ледяное поле поджимает, слева - стамуха под берегом сидит, и "стоп" давать нельзя: судно руля не слушает.

   - Эдуард Львович, - говорю я. - Очевидно, секундомер испортился, или огни в створе. Все разные получаются характеристики.

   - Дайте, - говорит, - секундомер мне, побыстрее, пожалуйста!

   Дал я ему секундомер. Он вынимает изо рта сигарету (после случая с закрытым окном Эдуард Львович опять на сигареты перешел) и той же рукой, которой держит сигарету, выхватывает у меня секундомер. И - знаешь, как отсчитывают секунды опытные люди - каждую секунду вместе с секундомером рукой сверху вниз: "Раз! Два! Три! Четыре! Пять!"

   - Пять! - и широким жестом выкидывает за борт секундомер.

   Это, как я уже потом догадался, он хотел выкинуть окурок сигаретный, а от напряжения и лютой ненависти ко мне выкинул с окурком и секундомер. Выплеснул, как говорится, ребенка вместе с водой. Выплеснул - и уставился себе в руку: что, мол, такое - только что в руке секундомер тикал, и вдруг ничего больше не тикает. Честно говоря, здесь его ледяное хладнокровие лопнуло. Мне даже показалось, что оно дало широкую трещину.

   И я от кошмара происходящего машинально говорю:

   - Зачем вы, товарищ капитан, секундомер за борт выкинули? Он восемьдесят рублей стоит и за мной числится.

   - Знаете, - говорит Эдуард Львович как-то задумчиво, - я сам не знаю, зачем его выкинул. - И как заорет: - Вон отсюда, олух набитый! Вон с мостика, акула! Вон!!

   Пока все это происходило, мы продолжаем машинами работать, И вдруг - трах! - летим все вместе куда-то вперед по курсу. Кто спиной летит, кто боком, а кому повезло, тот задом вперед летит.

   Самое интересное, что Эдуард Львович в этот момент влетел в историю человечества и обрел бессмертие. Потому что банка, на которую мы тогда сели, теперь официально на всех картах называется его именем: банка Саг-Сагайло.

   Ну-с, дальше все происходит так, как на каждом порядочном судне происходить должно, когда оно село на мель. Экипаж продолжает спать, а капитан принимает решение спустить катер и сделать промеры, чтобы выбрать направление отхода на глубину.

   Мороз сильный, и мотор катера, конечно, замерз - не заводится. Нужна горячая вода. Чтобы принести воду, нужно ведро. Ведро у боцмана в кладовке, а ключи он со сна найти не может; буфетчица свое ведро не дает, и так далее, и тому подобное.

   Я эти мелкие, незначительные подробности запомнил, потому что мастер с мостика меня выгнал, а спать мне как-то не хотелось.

   С мели нас спихнуло шедшее навстречу ледяное поле: как жахнуло по скуле, так мы и вздохнули опять легко и спокойно. Все вздохнули, кроме меня, конечно.

   Подходит срок на очередную вахту идти, а я не могу, и все! Сижу, валерьянку пью. Курю. Элениума тогда еще не было. Стук в дверь.

   - Кого еще несет?! - ору я. - Пошли вы к такой-то и такой-то матери!

   Входит Эдуард Львович.

   Я только рукой махнул, и со стула не встал, и не извинился.

   - Мне доктор сказал, - говорит Эдуард Львович, - у вас бутыль с валерьянкой. Накапайте и мне сколько там положено и еще немного сверх нормы.

   Накапал я ему с четверть стакана. Он тяпнул, говорит:

   - Я безобразно вел себя на мостике, простите. И вам на вахту пора.

   Еще немного - и зарыдал бы я в голос.

   И представляешь выдержку этого человека, если до самого Мурманска он ни разу не заглянул мне через плечо в карту.

   Капитаны бывают двух видов. Один вид беспрерывно орет: "Штурман, точку!" И все время дышит тебе в затылок, смотрит, как ты транспортир вверх ногами к линейке прикладываешь. А другой специально глаза в сторону отводит, когда ты над картой склонился, чтобы не мешать даже взглядом. И вот Эдуард Львович был, конечно, второго вида. И в благодарность за всю его деликатность, когда мы уже швартовались в Мурманске, я защемил ему большой палец правой руки в машинном телеграфе. А судно "полным назад" отрабатывало, и высвободить палец из рукоятной защелки Эдуард Львович не мог, пока мы полностью инерцию не погасили. И его на санитарной машине сразу же увезли в больницу...

   Вот желают нам, морякам, люди "счастливого плавания", подумал уже я, а не Петя Ниточкин. Из этих "счастливых плаваний" самый захудалый моряк может трехкомнатную квартиру соорудить - такое количество пожеланий за жизнь приходится услышать. Ежели каждое "счастливого плавания" представить в виде кирпича, то пожалуй, и дачу можно построить. Но когда добрые люди желают нам счастья в рейсе, они подразумевают под этим счастьем отсутствие штормов, туманов и айсбергов на курсе и знаменитые три фута чистой воды под килем. А все шторма и айсберги - чепуха и ерунда рядом с психическими барьерами, которые на каждом новом судне снова, и снова, и снова преодолеваешь, как скаковая лошадь на ипподроме...
http://yandex.ru/clck/redir/AiuY0DBWFJ4ePaEse6rgeAjgs2pI3DW99KUdgowt9XsltfjMh8My...

Цитата:
Имхо, "обида" здесь неуместное слово. "Вася меня изнасиловал, и я на него обиделась." Как-то не так звучит.
Чем страшнее ненависть, тем быстрей и больше она выгорает, и способность ненавидеть выгорает вместе с ней. Может, скорей всего, вместе с этим человек лишается чего-то нужного, хорошего. Но тут уж ничего не поделаешь.
Всё вышесказанное - сугубое имхо, история зацепила.
Спасибо, Юкка.

Ничто не могло ускользнуть от бдительного взора Вождя!

Обычно мой утренний путь к кофе не прям, а крив и отягощен. Вот как сегодня. Проснулась в 9 от воплей Кундеры. Выяснилось, что Кундера орал на Германгрефа, просочившегося по подоконнику между сеткой вольера и окном. Нарушение личного вороньего пространства, как не орать. Вытащила кота, хотела дать ему поджопник, промахнулась (после кофе я снайпер, а до кофе - нет). Далее. Спускаюсь по лестнице, путаясь ногами в котиках, частично поднявшихся мне навстречу, частично спускающихся вместе со мной. На крошечной разворотной площадке - буйное кубло бульмастифа, норовящее сбить с ног неустойчивую меня. Кубло скачет как лошадь, смеётся и радуется - безрадостной мне - не давая пройти. Ладно, победили, идём дальше, обходя монументальное сооружение по имени Гжель. Гжель не прыгает, она просто стоит посреди дороги, почти перегородив выход из гостиной. Обошли. Впереди бульмастиф, южнорусская овчарка замыкает шествие, наступая на пятки. В ногах путаются котики, желающие пожрать. Все мы худо-бедно идём, но путь наш лежит не к кофемолке, а во двор, потому что бульмастифу надо пописать. Проходим коридор (преодолевая на каждом шагу: 1). желающего писать бульмастифа; 2). котиков - не знаю сколько человек, но по ощущениям - человек сто; 3). южнорусскую овчарку, решившую обойти меня на вираже) и упираемся в запертую снаружи дверь: Ветеринар, уезжая на работу, отсёк мне ближайший аварийный выход. Разворачиваемся и идём против течения собак и котиков - в спальню, имея в виду использовать тамошнюю дверь в сад. Выходим все одновременно, создав затор и локальную катастрофу с небольшими жертвами в виде Германгрефа, на которого, кажется, кто-то наступил, а может, и не наступил, или наступил, но на кого-то другого, пойди разбери мявк по почерку, не пивши кофе. Обходим дом по садовой дорожке; некоторые из нас останавливаются пописать, а некоторые отходят внезапно покакать, и мы их ждём. Огибаем дом. Навстречу выходит длинный как поезд Марик. Все со всеми обнюхиваются и делятся новостями вроде "ты как? а наша-то, гляди, недобрая какая-то, гггг". Наконец последний вагон Марика остается позади, мы приближаемся к крыльцу и открываем дверь на веранду, куда тут же заходит часть народу и каким-то образом локомотив Марика; когда он успел развернуться - загадка, но по утрам я ничего не разгадываю, мне плевать. Просто Марик никогда не заходит полностью - стесняется. Но и не сразу выходит. Оставляем дверь открытой, хер с ней. Открываем дверь с веранды в дом и запускаем херову тучу народу, часть которого тут же разворачивается и выходит обратно, потому что опасается подвоха (типа: наша-то щас снаружи останется и дверь закроет, а мы-то внутри и все смертельно голодные). Рано или поздно заходим все и идём - мимо кофемолки опять - сперва к ведру с собачьим кормом. Ну и так далее. Нет. Потом, минут через 10, я всё-таки завариваю себе кофе, наливаю в кружку и иду с ней наверх: в одной руке кружка с кофе, в другой стакан с котиковым кормом, в третьей руке кусок мяса для Кундеры, а в четвертой зачем-то телефон, а по дороге, уже на лестнице, котик Тацли делает мне особо ловкую подсечку, я почти падаю, но всё-таки остаюсь на ногах, зато рассыпаю корм и кофе выливаю весь - на ступеньки, на бульмастифа, на кого-то из котиков, на себя - и, вы знаете, ни одного слова не вырвалось из моих уст. Ни одного. Клянусь. И именно этот факт - настоящая загадка, единственное аномальное явление из всех явлений сегодняшнего утра, которое в остальном ничем не отличается от других таких же - в длинной и однообразной череде утр моей абсолютно счастливой и безмятежной жизни.

---

Возможно, тут и не будет видно, но все равно отсюда https://www.facebook.com/lora.beloivan/posts/357775157687099 ; Лора Белоиван

Удачно почесался спиной о стенку в турецкой бане. Стенка показалась мне приятно шершавой. Я и почесался спиной. Клочья шкуры летели до раздевалки. Не знаю я удержу, вот что скажу.

Вот был у меня в детстве заводной медведь. В спине дырка, в дыру ключ, повернул пять раз - медведь начинает шевелится, урчать и делать вид, что мёд из бочонка жрёт.

С помощью медведя воспитатели мои, потеющие в три смены в попытках моей социализации и общего одомашнивания, пытались мне внушить систему причинно-следственных связей.

Вот медведь, ключ, уязвимое место на медведе, суй в медвежье уязвимое место ключ, с сопением ключ проворачивай, и медведь тебе выдаст поучительное шоу. Понял? Конечно, понял! Ведь, если за пять поворотов ключа медведь шевелится, то за десять, поди, ещё и заговорит! По-моему, логично. После десяти проворотов со скрипом медведь действительно чуть было не заговорил. Что-то в нём так, знаете, ёкнуло, вот чуть-чуть казалось, немного ещё, потерпи, родимый, давай! А медведя тут парализовало. Кондратий его обнял. Карачун схватил. Я сделал вывод, что излишнее внимание к тому, чей танец ты хочешь увидеть, вредно.

Когда игрушки простые, то калечат внутренний мир одного. А если игрушки сложные, измыслены техническим гением, то покалечить можно очень много людей. Даже годы спустя аукается эхо.

У знакомых моих рос некрупный сын, потом родилась ещё дочь. Родители были отличные, игрушек у детей было море. Особенно таких, знаете, на батарейках. Нажимаешь корове на пузо, корова поёт "Очи чёрные", тряся выменем и широко распахивая рот. Она мне особо нравилась. Я и в гости приходил к знакомым, чтобы с коровой этой поиграть. До семи раз прослушивал и глупо хихикал. Хорошая была корова, весёлая, отзывчивая и такая сообразная во всём.

Дети подросли. Игрушки с подсевшими немного батарейками оттащили в гараж. Засунули все игрушки в мешок, мешок повесили на крюк, поверх мешка со временем навесили брезентовый плащ. Года два прошло. Приехал тесть в гости. За каким-то лихом полез в гараж, старый алкоголик. И при свете фонарика начал в гараже шебуршится гадюкой в камышах. Нашёл бутылку. Усугубил состояние. Пошёл нетвердо к выходу и покачнулся. Всем телом въехал в мешок со старыми игрушками, укрытыми до времени березентовым плащом. Игрушки в мешке очень обрадовались, что за ними детство вернулось. И сразу стали петь, трясти своими пыльными немолодыми телами. В темноте мешка. А батарейки подсевшие. Поэтому вместо пения - низкий вой, вместо весёлого подёргивания лапами, головами и хвостами - старческое артритное шевеление.

Короче, тесть увидел как ожил брезентовый плащ, и колыхаясь, утробно воя, хочет тестя убить, не знаю, поработить, что там плащи из гаража со старыми алкоголиками делают? Игрушки про тестевы переживания не знали - они в мешке, им не видно, кого они там веселят. А тесть про игрушки был не в курсе, но был очень в курсе неврозов на почве регуляной интоксикации. Не совпали тестя и игрушек из мешка колебания души. Игрушки радуются, что за ними пришли, вренулись за ними, скоро мы увидим свет, наддай, Патрикеевна, тряси выменем шибче, свобода! свобода скоро! мы любим и любимы! не подведи, Михееч, рви гармонь, косолапый! ещё немного! немного ещё!.. А тесть видит, что это за ним тоже пришли, что всё, амба, кончилась жизнь, прощайте, скалистые горы! отплавал своё, морячок ( он механиком на сухогрузе работал), суши вёсла, корабли, покинувшие строй эскадры, считаются вышедшими из боя самовольно, бей морзянку, спасённых нет!... ААА!

Тестя из гаража выманивали всем миром. Он пугливо отнекивался и пришлось его выволакивать, всклоченного и неясно улыбающегося. С чуть ли не перекушенным фонариком в обеих руках.

Игрушки освободили, почистили, заменили батарейки, раздали в хорошие руки. Тестю тоже пришлось немного батарейки заменить. Он теперь аквариумист, стал строг, не шутит, на праздники к друзьям не ходит, купил Форд, сажает огурцы, тёща не знает как китайским игрушечникам в церкви молиться.

Отсюда выводы: трясти выменем и петь надо даже если сидишь в мешке дикое количество времени, детство может достать и через годы, искусство исправляет нравы.
http://gilliland.livejournal.com/365777.html

- Ой, а кто эта несчастная собаченька, валяется на полу, никому не нужная? Это бульмастиф? Бульмастифа привезли из Подмосковья и бросили на пол?
- Да!!! Да!!!! я несчастный никому не нужный бульмастиф, меня привезли из Подмосковья и бросили на пол!!!! (скачет до потолка).
- А зачем ты взял чеснок?
- Да!!!! Да!!!!! Я зачем взял чеснок!!! (скачет до потолка).
- Лорин, перестань скакать! Ты мне ноги все отдавил!
- Да!!!! Да!!!! я перестань скакать и отдавил все ноги!!!! (скачет до потолка)
- Лорин!!! дай пройти!
- Да!!!! Да!!!! я Лорин!!!! А ты моя прелесть, мы не виделись две недели!!! (скачет до потолка).
- Ну всё, хватит, хватит, успокойся.
- Да!!! я хватит-хватит-успокойся!!! Зырь, что у меня есть!!!! (скачет до потолка, но уже с чесноком во рту).
- Отдай чеснок.
- Да!!! я отдай чеснок!!! (скачет до потолка с чесноком во рту).
- Лорин!!
- Да!!! Да!!! Ну на. (перестаёт скакать, бросает чеснок на пол).
- Молодец.
- Да!!! Да!!!! Я молодец!!!! (скачет до потолка, дважды сшибает меня с ног и не даёт пройти).
- Ты дурачок, да?
- Да!!!! Да!!!! я дурачок!!!! ты ужасно смешно сказала!!! Хахахаха!!! (скачет до потолка, продолжая сшибать с ног).
- Хватит! всё!!! Сейчас по жопе!!!
- Ахаха!!! По жопе!!!! Отличная игра!!! Обожаю по жопе!!! (пихается жопой).
- На по жопе.
- Ааахахаха!!! По жопе еще!!! скорее по жопе еще!!!! (скачет до потолка, в момент приземления целится, чтобы пихнуть жопой).
- Ну на еще.
- Какая клевая игра по жопе!!!! Давай еще (скачет до потолка).
- Всё, отвали, хватит!
- Да!!! Я всё, я отвали, я хватит!!! Ахахахаха!!! (скачет до потолка).
- Лорин, это невозможно, пошли-ка на улицу. Кто хочет писать?
- Писать. Точно. Писать. (прекращает скакать, делает серьезное лицо и устремляется в коридор, попутно хватая со стола чеснок).

Отсюда: http://tosainu.livejournal.com/1026136.html

Чудесное! Спасибо.

Медвежонка привезли из Тофоларии совсем крошечным. Размером с рукавичку.
Звереныш потерянно ходил по минполосе терся о сапоги и доверчиво сопел и скулил.
Пришлось взять.
Жил себе и жил во дворе, никуда не ходил, наперегонки с собаками дворовыми бегал по территории и рос не по дням, а по часам, на дармовых объедках летной столовой.
Между делом размеров достиг больших, потом огромных, а потом и совсем преогромных. И пришлось пересадить его в клетку. Пока, мол, пусть посидит, а там скоро отдадим в зоопарк или цирк. А в зоопарках или цирках лениво сказали ну, мол, привезите, а мы посмотрим, подходит ли он нам.
А на чем везти? А в чем везти? И на свои деньги что ли?
Билетов для медведей не продают. Жилдорэкспедиция животных не принимает. Товарный вагон заказывать слишком жирно. И такой расходной статьи нет даже у профсоюзного босса. Вот на детей лейтенанта Шмидта статья есть, а на путешествия медвежонка нету.
А если этот мохнатый косолапый не подойдет в артисты, то, что же обратно его? Через всю Россию обратно?
Опять же фондов на клетку никто не дает. Пришлось нарушить закон и провести как строительство складского помещения. Арматура на Севере она, знаете ли, стоит, так как все равно, что золотая. К цементу это тоже относится. Суммы такие хозспособом собрать это надо сильно захотеть. Вот как все не просто вышло. Вот она, доброта человеческая, каким боком то повернулась…
И пристрелить рука уже не поднимается. Привык к людям. А люди к нему. Ласковый такой… Мохнатый… Зубки желтые… В смысле клыки…
Пока суть да дело сварили клетку временную. Из подручных материалов.
Ну а медведь то растет. Временная клетка скоро ему стала мала. А так как жиденькие прутья просто были забиты в землю, он, пробуя силу молодецкую, легко делал подкоп и отправлялся гулять. А куда он шел гулять?
На родное отделение! Это ведь его территория и тут он все и всех знал.
Зато командировочные его не знали. И среагировали соответственно. То есть в страхе защемились кто куда. Преимущественно вверх. Как ракета Першинг-2.
А отделение там построено по типу итальянского дворика. Пространство-то вокруг уже занято жилыми домами. Улица-то считается центральной. Имени товарища Чкалова.
Новые помещения складов и каптерок последовательно нагромождались на старую контору, радиорубку и бильярдную и наверх к ним ведет крутая, колченогая, с множеством поворотов подгнившая лестница.
Вот двадцать здоровых рыл висели гроздьями на этой лестнице, вцепившись влажными ладонями в хлипкие перила, а клацающими зубами хватаясь за воздух. Лестница жалобно скрипела и ходила ходуном, вот-вот войдя в резонанс с дрожащими коленками.
А вид такого крупного и сильного животного, гуляющего на свободе, с головой полной животных мыслей о несправедливости расставленных приоритетов и обозначенных ценностей в этом насквозь лживом мире, я вам скажу, внушает в невооруженных царьков природы, самый настоящий животный ужас.
Взглянешь на эти сабельные когти и нутром чувствуешь, что значит «легко махнул лапой и снес лицо». И не каких тебе угрызений совести. И не какого тебе внутреннего надлома. И не какой жалости.
У какой вы мягкий батенька…
А внутри там у вас что? Кишки? Ща посмотрим…
Кто в конторе баловался картами, дверь держали, изо всех сил. И ногами упирались в порог.
А медведю было скучно. Ему хотелось шалить.
Он, взгромоздившись на бильярд, легко его подломил. С грохотом покатились шары в разные стороны. Жалобно звякнуло стекло.
Разворошил поленницу к чертовой матери.
Погнул насос колонки. И двинулся к конторе.
Радист лихорадочно набирал 2 –12 и все не мог набрать, так как путался в цифрах.
Наконец набрал и зашипел трагическим шепотом.
Твой опять вырвался! Давай жми сюда!
Прилетел на мотоцикле тот самый охотник, что когда-то, повинуясь своей слабости, подобрал бурый комочек с земли, прикормил разведенной сгущенкой и стал как мама. И как папа.
Бесстрашно подошел он к косолапому и схватил его ЗА УШИ!
И ЗАВЕРНУЛ ИХ НАВСТРЕЧУ ДРУГ ДРУГУ!
И за эти уши повел Мишу обратно.
И Миша не сопротивлялся, а покорно поплелся за ним с виноватым видом. Чуть ли не носом шмыгал. Понимал что снова виноват… Хоть и не понятно в чем…

Эх, снег зима вьется завируха
Завернуть бы тебе хер
Как ты мене ухи

Народное творчество…

_____________________________________________________

Когда я учился во втором классе, мы жили (служили), на небольшом острове, что на реке Амур. Китай ближе чем Хабаровск, его в подзорную трубу видно. Морозы стояли дай бог, кругом леса, по крепкому льду, через реку к нам в часть приходили уссурийские тигры. Можно было по ночам с балкона наблюдать, как они роются в мусорных баках в поисках съестного. Отец, тогда еще старший лейтенант, летал в караулы «через день на ремень», и там-то часто случались курьезы. С удаленного поста звонок испуганного часового, казаха, если не изменяет память:
- Тащь ст.лейтенант, тут эта! Тигр стоит..
- Кто? Тигр? Ну если начнет нападать, сразу стреляй! – сказал отец, по фигу что тигр в Красную книгу занесен, жизнь бойца важнее. – Мы сейчас приедем!
- Так это! Он за границей поста сидит уже 20 минут и ничего не делает, просто смотрит и все! Но страшно. – бедный казах таких больших кошек еще в жизни не видел…
Отец позвонил куда надо, сообщил командованию, взял смену и прыгнул в машину – некоторое время и он на месте. И точно! Сидит себе так мирненько тигр, не дергается. Точнее тигрица, и смотрит. Поиграли они в гляделки, и тут отец заметил вдалеке между деревьями мелькает что-то. Блин! Тигрята!!! А зверюга не шевелится…
- Товарищ ст.лейтенант! – подал голос дембель сержант из местных. – Это в лесу есть стало нечего, она тигрят привела, чтоб отдать…
- А на хрена они нам надо? – удивился отец. Связался с командованием снова. За комполка в этот день оставался майор – начпрод, удивительно мудрый и спокойный человек. Выслушал майор это все и призадумался… Тигрят брать – потом проблемы, надо будет связываться с Хабаровским зоопарком, машину снаряжать отправлять, то сё! Не, не катит. Расстрелять тигрицу тоже нельзя – нужда привела, да и жаль животину. А сама не уйдет, так там и подохнет с тигрятами.
- Вот что лейтенант, ты давай ко мне рули, к складу, буду ждать …
На складе майор некоторое время порыскал, подумал и вручил моему бате мороженую половину туши коровы:
- Держи, отвезешь и тигрице кинешь. Только смотри, не дай бог чего, осторожен будь….
Сказано легко, да только сделать как? Туша тяжелая жуть, снег глубокий. Вдвоем с сержантом, закинув автоматы за спину, отец поволок тушу к тигрице, строго наказав казаху на вышке следить в оба и стрелять в случае чего…
Тигрица сидит не шевелится только глазами огромными, желтыми, зыркает (морг, морг ). Подтащили мясо к ней и отошли… Тигрица степенно поднялась, понюхала что принесли, легко зубами Цап! И в лес….
Все передохнули спокойно…
Через день отец опять в карауле. Идет проверять посты, ночь, звезды сияют, хорошо-то как! Поглядел на это великолепие и решил закурить. Чирк спичкой и чуть сознание не потерял – в темноте возле забора сидит тигрица та самая… И смотрит… Отец замер. «Близко слишком, даже пистолет достать не успею» - думает.
… А тигрица встала, бесшумно и быстро подошла к нему, в глаза внимательно заглянула….
- Ну все, вот она смерть… - подумал батя.
… заглянула, потом ткнулась мордой под руку, ну прям как кошка у нас дома, потерлась об ногу. Хвостом обласкала и так же бесшумно исчезла…
Отец до сих пор вспоминает это, хоть и давно было. И до сих пор уверен что звериная благодарность есть, и что она лучше людской

(c) фиг знает откуда - нашлось на винте