Почему-то потянуло меня вынести на суд общественности рассказ, написанный в 15 лет...
Грызите на здоровье! Буду рада объективной оценке моей прозы, чтобы решить для себя, не завязать ли с этим делом...

Автобус

Утро было с самого начала неплохим, как и Ринкино настроение.  Сквозь рваные тучи на небе проглядывало застенчивое осеннее солнце. Особенного скопления народу на автобусной остановке не было.  Когда Ринка влетела в автобус, все места были, разумеется, уже заняты.  Зато возле самой передней двери стоял ящик для арматуры, на который никто так  и не догадался сесть.  Ринка уселась на железной крышке,  и настроение ее стало окончательно хорошим. Сидеть в автобусе всегда приятно,  а сидеть высоко, на ящике, а не на кресле, как все, приятно вдвойне. Можно глазеть в окно, а можно и на пассажиров, или на тех,  кто толпится возле двери на каждой остановки. Кроме того, никакой ревнительнице нравственности  не придет в голову  требовать место на ящике – это только сорви-головы вроде Ринки могут себе позволить на нем сидеть.  Через несколько остановок  толпа в проходе заметно уплотнилась.  Напротив Ринки образовалась пара весьма обыкновенных  дам с сумками, а также девочка,  не совсем обыкновенная.  Девочка была одета очень хорошо и модно. За спиной болтался рюкзак из ткани «под леопарда».  Особый, современный, до глубины души отвратительный Ринке  аристократизм был  везде: на лице, в одежде, в движениях. Ему сопуствовало неизменное высокомерие и презрение к окружающей обстановке.  К автобусам, тем более набитым,  юная леди, очевидно, не привыкла и привыкать не хотела. ( «Небось, на «Мерсе» всегда возили, а сегодня, видите ли, не подвезли.»)  Было видно, как она мнется с брезгливой гримаской,  не зная, куда девать  руки и ноги, а тем более рюкзак, и презирая окружающий плебс, который нашел-таки, как с этим всем управиться, нервно сдергивает черные бархатные перчатки, которые скользят по пластмассе и мешают взяться  за поручень. (Перчатки вызвали у Ринки не столько зависть: «Подумаешь, графиня...», сколько усмешку: «Тринадцать градусов на улице, а она как на Полюс собралась.»)    В общем,  новоиспеченная пассажирка вела себя так, как вела бы себя жительница Букингемского дворца, попавшая в Ист Энд.    Аристократический ореол был нарушен только одной деталью – здоровенным синяком под глазом у юной леди.  «Важничает много, вот и дали!» -- подумала про себя Ринка и тут же пожалела несчастную.  Ей самой нередко доставалось за то, что она много важничает, но важность ее была другого рода и доставалось ей главным образом  как раз от таких  юных аристократов.  Поэтому  синяк  на  миловидном личике не слишком  улучшил Ринкино отношение к пассажирке.  Однако через одну или две остановки (бывших для Ринки основной единицей измерения пространства и времени путешествий) брезгливо-презрительное выражение  лица юной леди сделалось страдальческим.  Тут Ринке стало ее по-настоящему жалко.  «Вот бедняга! Я ж сама такая была, привыкнуть-то трудно...», --  подумала Ринка и решила облегчить участь страждущей.

-- Слышь,  девочка, -- окликнула ее Ринка,  переставив свой объемистый портфель к себе на колени и освободив часть площади. – Девочка!

Юная леди молча подняла голову.

-- Ты рюкзак свой вот сюда положи, легче будет. – С этими словами Ринка указала на ящик.

Девочка так же молча положила свой рюкзак на указанное место. «Во дает! – подумала Ринка. – Ну хоть «спасибо» сказала бы... Я, когда такая была, всегда говорила.»  Под словами «такая была» подразумевались ее первые самостоятельные поездки в школу.  Конечно, скользких бархатных перчаток у нее не было, опыта езды на «Мерсе»  тоже не было, а рюкзак был не «под леопарда» и при этом куда тверже и объёмистей. Однако воспоминания о бесконечных  остановках и поворотах, проведенных, точнее, проеханных в борьбе с шальным вестибулярным аппаратом и дистонией, пробудили в Ринке ещебольшую волну жалости. «А может, у нее тоже дистония? Вон, бледная она... И «улитка», поди, шалит...», -- вообразила Ринка и, очистив еще какую-то площадь поверхности ящика, предложила юной леди сесть. Та в таком же гордом молчании приняля предложение и несколько неловко с помощью Ринки уселась на ящик.  «Нет, ну тут-то можно поблагодарить! -- возмутилась Ринка. – Что, язык отвалится, два слова мне сказать?»   Вообще, Ринка заметила, что за всю поездку юная леди не произнесла ни одного слова, и приписала это необыкновенной ее гордости, тем более, что некоторое высокомерие проступало даже сквозь страдальческую гримасу.  Тем более захотелось  Ринке выудить из нее хоть пару слов. Следует заметить, что общительностью Ринка не отличалась, но бывали у нее странные приступы, когда ей хотелось поговорить  о том и о сем с совершенно незнакомыми людьми.  Впрочем, желание поговорить с этой маленькой аристократкой, представительницей враждебного Ринке лагеря, было вызвано не «приступом общительности», а обыкновенным любопытством: «Да что же она, черт возьми, такое?!»  Однако на вопросы, где ей выходить и не лучше ли им поменяться местами,  Ринкина спутница ответила в стиле  «ноль внимания  и фунт презрения»: даже головы не повернула, точнее, повернула, но не в Ринкину сторону, а совсем наоборот.  После этого Ринка решила с ней не связываться, дождалась своей остановки и выскочила, как всегда, «зайцем».  Юная леди осталась в автобусе. Обычно, выскакивая  «зайцем»,  Ринка предпочитала не задерживаться вблизи от автобуса, а скорее исчезать из поля зрения водителя. Однако, в этот раз она нарушила правило – любопытство засело в ней крепко, и, вместо того, чтоб стремглав лететь в подворотню, Ринка задержалась на бульваре, провожая взглядом автобус и заглядывая в то окно, возле которого она усадила «мученицу».  И, заглянув  в окно, сквозь грязное стекло увидела, как маленькая ручка в бархатной перчатке мягкими, кошачьими движениями  машет ей, а другая старательно вытирает оба глаз – здоровый и подбитый.  Догадка мелькнула в Ринкиной голове, как молния: «Так вот как! А я-то...»  И быстрыми лихорадчными движениями – только бы успеть, пусть она увидит – принялась размахивать рукой, как ветряная мельница: «Прости меня, пожалуйста! Я теперь тебя знаю, я поняла, ты не такая, как все, я с тобой...»  

... Мягкий бархат перчатки нежным прикосновением стер последнюю слезу.  Маленькая красная встрепанная фигурка скоро исчезла из виду: автобус ехал быстро. Но она все-таки заметила, отчетливо  увидела красный, неистово машущий рукав. Это была победа над немотой.

Какой ка-айф! "Денискины Ринкины рассказы"

Спасибо! А еще писать? Дальше просто уже не смешно, а серьезно. Даже грустно.