третье очень нравится, кроме выражения "и спичку на бензобак".

в остальных слишком много косяков.

Стихи прекрасные, как всегда.

Но вот эта строчка...

Цитата:


Китаец в моей душе потрясен до глубины этой самой души.

========================
"О реке говорил Се Тяо -
"Прозрачней белого шелка".
И этой строки довольно,
Чтоб запомнить его навек" (с) Ли Бо

Критика критики - занятие довольно тухлое, конечно, но очень уж хочется с двумя тезисами поспорить.
"Размечтаться" можно в праздности, а можно за однообразной тяжёлой работой, а можно холодной тёмной ночью, когда очень хочется кушать. Раб все ж не киборг из предыдущего стихотворения, чтоб пахать круглосуточно (раз он хлеб кушает). Тут важнее коннотация слова: "размечтаться" - это же не только "мечтать вдоволь, со смаком и удовольствием", но и мечтать о заведомо невозможном.
- Хлеб есть?
- Размечтался!

Ну... я так думаю.

А теплое неживое - это, на мой близорукий взгляд, и вовсе субстантив. В смысле, скорее слово, характеризующее всего киборга, а не сердце. По типу "двуногое без перьев")).
Или так: у него внутри - теплое и неживое (ср. с каким-нибудь "у него в душе только чистое и светлое").  Потому как к сердцу из янтаря "теплое" не отнесешь.  Янтарь хоть и теплый на вид (ну, колер у него соответствующий), но на ощупь - камушек камушком...

вот, собственно, почему я и прошу (а порой настоятельно требую) развивать, предметно и детально, замечания типа "много косяков". от замечания в его первоначальном виде автор мог бы и огорчиться - наделал ошибок, не увидел.

а при развертывании замечаний иногда становятся  ясны их смысл, уровень и адекватность.

Вот еще один цикл - Рождественский.

К Левконое

* * *
Кажется прошляпили светлый рай,
Левконоя милая, погадай,
Левконоя добрая, карты кинь -
Лезвиями по сердцу, клином - клин.

Клинопись небесная. В глину - глянь.
Вина не цеди, я водою пьян,
Трезвый я, и даром что Новый Год.
По морю Тирренскому рябь идет.

Мой кораблик плавает меж зыбей.
Ладно, Левконоя. Забудь. Забей
Числа пересчитывать, баш на баш,
Нить надежды долгой урежь как марш.

* * *
Моя жизнь не стала молитвою за тебя
Потому что я слишком слаб - мне слабо молиться.
Потому что все, что я клялся любить, любя,
Улетело куда-то вбок, как больная птица.

Потому-то зимой в столице так мало птиц.
Это просто зима. Не способствует птичьм песням.
Человечья любовь темна - в ней не видно лиц,
Лишь биение теплой крови от мозга к чреслам.

Десять лет прошло. Я себе прекращаю лгать -
Все, что мнилось любовью, было лишь чушью вздорной.
Я хотел стать святым, чтоб ввести тебя в рай. Ага.
Вот стою у порога тьмы силуэтом черным.

Бормочу твое имя. Не жду ничего в ответ.
Бархатисто зияю на прочем бесцветном фоне,
Поглощаю без отблеска прошлого тихий свет,
Растворяюсь бесшумным вздохом в стеклянном звоне.

* * *

Смотри, вот вертеп. Младенец, солома, Мать.
Наверное, это не к нам, но - благая весть.
Послушай, мне больше нечего тебе дать,
Ведь ты вообще не знаешь, что я тут есть.

Я больше не голос, я стал наконец-то нем.
Послушай, меня тут нет, но - поют холмам,
Сугробам, и пастухам, и прохожим – всем.
Наверное, это нам. Да, конечно, нам.

•* *
Карты золотом блестят, корчат рожи.
Левконоя, не гадай, не поможет,
Все выходят скорбный дом, да дорога.
Левконоя, обратись лучше к Богу.

Он мосты, я слышал, строить умеет-
От души к душе, от края до края.
Говорят еще - где хочет, там веет.
Я о Нем и сам немногое знаю.

Только слышу, как беснуется море.
Только знаю, что у нас с тобой - горе.
Печь потухшая, и слезы как стрелы
В наших черных душах чертят как мелом.

* * *

Тошно. Страшно. Тень тепла.
Сверху снег слетает слепо.
Кувырком летит планета
Прямо в снежные поля.

Звезды. Заячьи следы.
Свет серебряный и серый.
Пахнет дымом. Пахнет серой.
Потихоньку крепнут льды.

Скоро, скоро Страшный Суд.
Мы за все ответим - оба.
Сквозь высокие сугробы
Три волхва уже бредут.

Труден путь, мороз суров,
Ежегодно. Как и прежде.
Но звездой горит надежда
В рваных клочьях облаков.

* * *
Для чего я все сплетаю слова?
Вероятно, мне уже все равно.
Левконоя тыщу лет как мертва,
И все льет в кувшин тугое вино.

Для чего тяну слова за крючок,
Для чего спешу вывязывать сеть?
Забирайся, трубадур, на шесток,
Чтоб на всю свою каморку запеть,

И послать бы всех гадальщиков нах,
Сотворить всем буратинам уют.
На крутых ассизских дымных холмах
Впрочем, песни и получше поют,

За вином и хлебом в долгом пути
Так поют, как нам, увы, не певать.
Не гадай о том, что там, впереди,
И придет ли, наконец, благодать,

И кому нужны все эти стихи,
Кроме них, что понесешь ты на Суд?
...На холмах уже поют пастухи,
И волхвы уже в пещеру идут.

* * *
Мне нечего писать - ты так давно.
Истерся голос, родинка над бровью.
И все, что я зову своей любовью
Давно излито в оптоволокно,

Разбрызгано в случайных оговорках,
В неловких строфах вовсе не о том.
Послушай - там Звезда стучится в дом,
Там пастухи толпятся на задворках,

Там ангелы сияют сквозь метель.
Мне - нечего писать, и плакать - нечем,
Я в нищете, как в проруби - по плечи,
Но - слушай, как готовят Колыбель.

Мне нечего отдать. Ну нет огня.
Но - ангелы в снегу на перекрестке,
Но свет Звезды отчетливый и хлесткий,
Смотри на них, смотри не на меня.

Морозное дыхание внутри.
Меня не слушай. Ангелы запели.

Мне - нечего отдать. Но ты - смотри:
Сияет нам Любовь из Колыбели.