Меня проглючило, что случается не особо часто... То, что ниже - результат проглюка. Жду критики, ибо чувствую, что она нужна.

Хвен’лу. Узкий гриф из светлого (обязательно светлого, золотистого, как весенний рассвет) дерева, четыре насечки, прорезанные острым каменным ножом, три струны – тонкие и чёрные, словно древесные аспиды, которые шипят негромко, но жалят смертельно. 
     Хвен’лу – оружие шаманов и безумцев. Ни одна женщина, взявшая в руки хвен’лу, не примется снова прясть кудель, и ни один мужчина, прикоснувшийся к узкому грифу, не поднимет больше копьё. Будут они бродить, взявшись за руки и улыбаясь чему-то, что слышат только они. Срывать цветы – голубые и жёлтые, перетягивать их прядями своих волос, сплетать и вешать на ветви деревьев пёстрыми гирляндами. Весной и в начале осени все деревья  на побережье в гирляндах – хвен’лу  набирает силу, гудит струнами, как пещера, продуваемая морским ветром.
     Делает хвен’лу один человек на всём Острове – старый Аддик Сармаан. Он живёт в шалаше, который построили для него жители Острова – давно построили, так давно, что когда малышка Арви Тарнаас спросила у своей матери, кто это сделал, мать наморщила лоб и сказала: «не знаю». Шалаш не развалился – его стены поддерживают вплетённые в них гирлянды цветов. Голубых и жёлтых. Аддик сидит в шалаше – борода его так длинна, что свивается кольцами у его ног и выбивается за стены шалаша. Сквозь неё прорастают цветы и низкие бархатистые кустики моха.
     В кольцах бороды Аддик прячет готовые хвен’лу. А в руках у него узкий кусок золотистого дерева и связка чёрных струн. Он бережно держит струны на весу – так держат змею за кончик хвоста. Струны извиваются, шевелясь под его тяжёлым старческим дыханием и порывами свежего лесного ветра, шатающего шалаш. Старый Аддик смеётся и что-то хрипло бормочет.
     Готовые хвен’лу Аддик Сармаан не продаёт. Он приходит в город – все жители Острова знают его неровную походку и перестук его старых деревянных башмаков – и идёт к древнему храму. В храме остался только один Гласитель, да и тот охрип и уже не так громко славословит богов, и вера его не столь истова, какой была, когда он был молод. Аддик хромает к широким ступеням и садится на них – будто нищий. В складках его потёртой одежды спрятано сокровище и проклятье. Аддик ждёт.
     Говорят, однажды к храму пришёл Мэрло Вартаас – городской безумец, тусклого взора которого боялся весь Остров. Мэрло был как животное – разве что ходил не на четвереньках. Он подошёл к храму. И Аддик встал. Он подошёл к Мэрло и что-то протянул ему.
     Все говорят, что потом Мэрло ушёл. Никто не знает куда – да никому и неинтересно… Но говорят, кто-то пришёл в хибару Вартааса и увидел, что стены её рухнули и крыша провалилась. А груда камней, оставшаяся от хибары, украшена гирляндой жёлтых и голубых цветов.
     Играть на хвен’лу нигде не научат. И даже сам старый Аддик Сармаан, если его попросить сыграть, усмехнётся в бороду и промолчит. Мало кто может коснуться аспидных струн, погладить золотистый гриф, вызвать голос хвен’лу – и услышать его. Говорят, он похож на голос лесного ручья. Говорят – на клёкот орла. Говорят – на шипение костра, загашенного ливнем. Много чего говорят те, кто не слышал голоса хвен’лу. Те же кто слышал… Спроси их – и увидишь, как они усмехаются – точь-в-точь старый Сармаан! А потом вновь начинают смотреть куда-то в ту даль, которая видна только им.
     Говорят ещё, что когда-то давно, в море разразилась сильная буря. В море была лишь одна лодка – лодка Найса Тарвиилса. Ветер сорвал парус с мачты и погнал волны на лодку. Тогда Эли Тарвиилс прибежала на площадь, к старому храму – простоволосая, испуганная – и подбежала к Аддику. Он молча протянул ей золотистый гриф.
     Говорят, что Эли пошла к морю. И стала играть, перебирать чёрные струны, жалящие пальцы. Она вызвала голос хвен’лу – и море прислушалось к нему.
     Многие верят, многие не верят… Но весь Остров видел, как успокоилось море, как вынесло лодку на прибрежный песок. Видели, как Найс обнимал Эли – а она стояла и смотрела в морскую даль, будто не муж обнимал её, а призрак.
     Говорят так же, когда Гласитель нового храма венчал свою дочь и её возлюбленного, он пожелал, чтобы на свадьбе был слышен голос хвен’лу. Он послал за Аддиком.      
     Когда стражи пришли к шалашу, они ничего не услышали, кроме бряцанья своих доспехов и ничего не увидели, кроме солнца, блистающего на кончиках их копий. Шалаш был развален, гирлянды цветов засохли. Когда один из стражей шагнул вперёд, чёрный аспид обвился вокруг его ноги и тихо зашипел.
     Стражи вернулись к Гласителю. Свадьба была сыграна – на неё пригласили лучших музыкантов Острова.
     На другойдень Аддик Сармаан приковылял к старому храму, привычно пряча под одеждой золотистый гриф и аспидные струны. Мальчишки,играющие в лесу, говорили, что видели его шалаш – крепкий, словно вчера построенный, и заплетённый свежими цветами.
     Идут годы. Волны вымывают силы из камней Острова. Малышка Арви Тарнаас теперь растит своих детей. И на вопрос, кто же построил шалаш Аддика Сармаана, лишь морщит лоб и говорит: «не знаю».
     Аддик Сармаан так же молчит, сидит по ночам в своём шалаше, а днём – на ступенях старого храма. Он совсем не меняется, даже деревянные башмаки на нём всё те же.
     И всё так же каждую весну и раннюю осень деревья стоят, украшенные гирляндами из голубых и жёлтых цветов.
     На что похож голос хвен’лу? На пение жаворонка? На грай ворона? На шипение аспида? Спросите у безумцев, поющих песни морю. Спросите у моряков, чья кожа пахнет солью и ветром. Спросите у бездомных, которые каждую ночь вместо деревянного потолка видят звёзды.
     Они ответят.
     Только вы не услышите.

Спасибо, Келе.
Согласна со всеми поправками, только насчёт шалаша и хибары - шалаш принадлежит Аддику Сармаану, а каменная хибара принадлежала Мэрло Вартаасу. Крыша и стены - это к ней.