Пролог.

Дороги имеют обыкновение кончаться.
Рано или поздно, так или иначе, но приходит момент, когда странствию наступает долгожданный или не очень желанный, но конец. Эта дорога еще длилась, но уже то и дело знакомые повороты сумеречной лесной тропы приветливо ложились под копыта усталого коня. Полукровный арханец чуял близость дома, стриг ушами и все чаще фыркал, раздувая ноздри, но шагу не прибавлял. Знал, умница, что до родной конюшни с янтарной соломой на полу и отборным золотым ячменем в кормушке еще не один день пути. Еще впереди был каменный лабиринт Оссэри, еще звонкая Эландэ, такая мелкая в верховье, не бросила под ноги россыпь радужных брызг. И все-таки! - все-таки это был уже родной, до щемящей боли в груди любимый край.
Граница.
Халдар глубоко вдохнул пряную лесную свежесть. Он не был здесь целый год. С того самого дня, когда его пригласил старейшина...

Неопытному человеческому глазу - или получеловеческому, если угодно - не так-то просто определить возраст чистокровного эльфа. С течением лет серебристые от природы волосы Бессмертных не покрывает паутина седины, предательские морщины - неистребимые свидетели старости - не бороздят юношески гладкую кожу лица, и только печали в глубине прозрачных глаз становится тем больше, чем длиннее вереница прожитых десятилетий за плечами эльфа. Но и печаль у Дивного Народа своя, не человеческая, оттого и понимают ее люди по-разному. Одному она кажется надменностью, другому - холодностью... кому-то и вовсе презрением может показаться...
Халдару эльфийская грусть была внятна - все-таки вырос он среди эльфов, и хоть прочувствовать ее до конца он не мог в силу своего происхождения, но оценивать силу ее научился. И с трудом сумел отвести взгляд от зрачков просто одетого эльфа, когда принимал из рук старейшины резную деревянную чашу с прохладным травяным настоем.
- Через год настанет твое время, - сказал старейшина, указывая гостю на широкую скамью у окна. - Тебе придется выбирать между дорогой человека и путем эльфа. Мы вырастили тебя и выучили, чему смогли, но теперь тебе следует узнать жизнь людей.
- Зачем? - удивленно спросил Халдар.
- Прежде чем выбрать что-то одно, нужно знать, между чем и чем собираешься сделать выбор. Тебе известно, что ты полукровка, в тебе кровь эльфа и кровь человека. Они как вода и масло, их нельзя смешать без того, чтобы они разделились через некоторое время. И это время уже близко. Мы и люди очень сходны между собой, мы можем иметь детей друг от друга, но такие дети не могут всю жизнь оставаться смешанной крови. Тебе придется выбирать, какой из двух рас ты будешь принадлежать.
Разумеется, это было известно Халдару, но он продолжал внимательно слушать, поглаживая бок чашки.
- В тебе две природы, - продолжал старейшина. - Об одной из них ты знаешь все, что может быть доступно полуэльфу. Кое-что тебе откроется, только если ты выберешь нас. Это то, о чем ты знаешь, видел, но сам сделать не в состоянии. Это то, что люди зовут эльфийским волшебством. Но ты ничего не знаешь о жизни людей. А выбор должен быть совершенно осознанным. Принимая или отвергая ту или иную природу, ты должен делать это не на основании слухов и домыслов, а на основании твердого понимания, что один путь для тебя совершенно неприемлем, а другой - единственно возможен.
- Но много ли можно узнать за год? - возразил Халдар. - Среди вас я жил всю свою жизнь, а для людей остался только один год. Будет ли мое знание их жизни достаточным для сознательного выбора?
- Хороший вопрос, - кивнул старейшина. - Да, года будет достаточно. Мы и люди очень похожи... и тех различий, которые ты найдешь между нами за год, будет более чем достаточно, чтобы определиться с выбором.
Старейшина помолчал. Халдар ждал, лаская кончиками пальцев замысловатую резьбу чаши. Было в ней нечто неуловимое, но такое притягательное, такое... такое родное...
- Ты почувствовал? - спросил старейшина. - Эту чашу делал твой отец.
Халдар чуть не выронил чашку.
- Отец?! Но... разве это не эльфийская работа?
- Что? - старейшина приподнял бровь, удивленно разглядывая юношу. - Конечно же, это эльфийская работа!
- Если мой отец - эльф, - медленно сказал Халдар, - то почему я оказался полуэльфом? Ведь Гильсерин, моя мать, эльфийка!
- А с чего ты взял, что Гильсерин - твоя настоящая мать? - так же медленно ответил старейшина. - Она - твоя приемная мать. А вот кем была родная, спроси у Гильсерин. Думаю, тебе пора обо всем узнать. Но утром ты должен быть уже в пути к Границе. Встретимся через год.
Растерянность и смятение Халдара были так велики, что мать уловила их. Когда Халдар подошел к дверям своего дома, она выбежала навстречу, встревоженная до крайности.
- Что случилось, сынок?!
Халдар взял ее за руки, приложил узкие прохладные ладони к пылающим щекам.
- Все в порядке, мама. Старейшина сказал, что через год меня ждет Выбор.
- Так скоро... - вздохнула Гильсерин, отнимая руки. - Так скоро... Еще вчера ты умещался на моих ладонях, и вот уже время выбирать...
- Мне нужно поговорить с тобой, - сказал Халдар, пристально глядя в лицо матери. - Это касается моего происхождения.
- Пойдем, - просто ответила Гильсерин и вошла в дом. Они поднялись наверх, в ее рабочую комнату. Удобно устроившись за пяльцами, Гильсерин указала сыну на кресло у самого окна.
- Старейшина угощал меня травяным настоем, - заговорил Халдар, разглядывая законченную вышивку. Маленькая камышовка на стебле тростника выглядела совсем живой, вот-вот вспорхнет и улетит с полотна по своим птичьим делам. - Я ощутил нечто необычное... и старейшина сказал, что это работа отца.
- Наверняка в настое был лабазник, - задумчиво произнесла Гильсерин, выбирая между двумя едва уловимо различающимися оттенками ниток. - Садись, садись. Я люблю, когда ты там сидишь. Если еще не прошло действие настоя, ты почувствуешь то же самое, что и с чашей.
Халдар тут же уселся в кресло, с любопытством прислушиваясь к себе. Да, едва ощутимое, но это чувство родства возникло снова. И значительно быстрее, чем в доме старейшины.
- Лабазник расширяет восприятие, - пояснила Гильсерин в ответ на полный любопытства взгляд сына. - Твой отец не только сделал это кресло сам, он еще и часто сидел в нем.
- Так это правда? Он был эльфом?
- Да, - кивнула Гильсерин, раскладывая на столе чашечки с мельчайшим бисером. - Твой отец был эльфом и моим мужем... передай мне, пожалуйста, с подоконника шкатулку. Нет, не эту. Овальную с черным рисунком... да-да, эту. За работой мне будет легче рассказывать, а тебе слушать. Полагаю, ты хочешь узнать о своей родной матери?
- Не уверен, что хочу, я же ее никогда не видел. Но старейшина считает, что это необходимо. Я... она меня подкинула, верно?
Гильсерин смотрела с жалостью.
- Нет, сынок. Твоя мать тебя не бросала. Думаю, она никогда бы тебя не бросила. Все было гораздо страшнее...
Она на миг смолкла, ее руки, проворно сновавшие над вышивкой, застыли в воздухе.
- Это случилось после того, как умер наш сын...

Эльфийские дети необыкновенно живучи. Природа, обделившая эльфиек по части деторождения - и совершенно правильно сделавшая, иначе что бы сталось с миром, перенаселенным бессмертными жителями? - куда снисходительней отнеслась к их детям. Два-три ребенка - предел для эльфийки, но зато уморить этих двух-трех малышей не так-то просто. Самый скудный рацион, самый тяжелый климат с этой задачей не справятся. И болезни их не берут, и звери, как правило, не трогают... Но от несчастного случая никто не застрахован.
Случай...
Гильсерин вновь испытала всю боль, весь ужас того дня, когда ей на руки положили маленькое, почти невесомое, безжизненное тельце ребенка. Ее единственного ребенка.
Случай...
Гильсерин ухаживала за деревьями в саду, когда эта боль захлестнула ее с головой - ребенок! Ее ребенок умирает!!! Она бежала, как не бежала бы и от лесного пожара, как не бегала никогда в жизни, как не могло бежать ни одно живое существо, захлебываясь болью и криком, всю себя вкладывая в неистовое стремление - удержать! не дать ускользнуть в небытие! не отдавать смерти!!!
Она не успела...

Гильсерин взглянула на Халдара и прочла в его глазах сострадание. Наверное, старейшина положил в настой слишком много лабазника, потому что сейчас юноша разделял ее муку. Гильсерин была благодарна ему за это.
- Когда случается такое несчастье, мы, бывает, теряем связь с реальностью, - тихо заговорила Гильсерин, поддевая бисеринку тонкой, как волосок, иглой. - Это большая беда, потому что обычно такое потрясение ведет к смерти. К безвозвратной смерти. Так было и со мной. Я ходила, делала что-то, говорила - но все это была не я. Одна пустая оболочка, в которой меня уже почти не оставалось. Я понимала, что со мной происходит, но меня это не пугало. Я не то чтобы не боялась - я просто утратила всякую способность испытывать какие-либо чувства, и даже не пыталась бороться. Будь мой муж потрясен хоть немного менее чем я, он увидел бы угрозу и, наверное, попытался бы что-нибудь предпринять, чтобы вывести меня из этого состояния. Но он тоже тонул в своем горе. Впрочем, он хотя бы боролся...

Халдар остановил коня, спешился, походил немного, разминая усталые ноги. Место для ночлега было удобным, прежде он не раз останавливался здесь. Старая ель, склонившая до самой земли мохнатые нижние ветви, образовала некое подобие шатра. В самый сильный дождь здесь всегда было тепло и сухо. Неподалеку журчал говорливый ручеек с удивительно вкусной водой, а поодаль склон лесного оврага сплошь зарос малиной и ежевикой. Для малины было уже не время, для ежевики - еще не время, но листья той и другой отправились в булькающий котелок вместе с веточкой дикой мяты, подвернувшейся под руку.
Расседланный конь похрустывал овсом из торбы, Халдар грыз вяленое мясо, прихлебывал душистый отвар и с тихим удовольствием представлял себе тот миг, когда вновь ступит на порог материнского дома. Он всегда скучал по Гильсерин, даже когда уезжал из дому всего на неделю, а год разлуки, целый год, проведенный среди людей, сделал его тоску еще острее.
Гильсерин тогда рассказала ему все - все, что знала сама. И рассказ этот отнюдь не прибавил ему любви к людям. Но Халдару тогда хватило ума, чтобы оценить мудрость старейшины - прежде чем судить, надо выслушать обе стороны. И если уж все равно придется прожить год вдали от дома, почему бы не потратить это время с пользой? Как знать, может, кто-то из родных его матери еще жив и сможет поведать ему свою версию событий? Возможность такой встречи волновала Халдара, привыкшего, подобно эльфам, более всего на свете дорожить узами родства.
Ему повезло.
В изложении людей все выглядело совсем иначе. Сначала Халдар решил, что ему попросту лгут, потом тихо негодовал, дивясь человеческому лицемерию. И только к концу года стал понимать, что ему не лгали и не лицемерили. У каждого народа была своя правда. Единственно возможная для него. И выбирать Халдару придется не между двумя расами - между двумя правдами, которые невозможно совместить.
Совсем скоро...

I
Халдару редко приходилось видеть людей. Со времен Сокрытия Арханы в пределах Потаенного Королевства представители человеческого рода появлялись не часто. И все они были либо посланниками к эльфийскому Королю, либо мастерами, желавшими учиться у эльфийских мастеров. Этих последних впускали охотно, но далеко не всех - только если в руках такого человека глина, камень, металл обретали подлинную, исполненную жизни и светлого величия красоту. Чаще всего такие мастера навсегда оставались в Архане, настолько жадной была их тяга к совершенству. Человеческой жизни не хватало для достижения желаемого...
Гильсерин была мастерицей, каких немного, она вышивала бисером, нитями и самоцветами дивные узоры. Под ее волшебными руками оживали лесные дебри, лунные озера, ночные поляны, речные струи, звери с горящими глазами и герои древности... Мастерство Гильсерин было непревзойденным, и попасть к ней в ученики было редкой честью. Но среди людей учеников у нее не было. Мужчины считали такое ремесло ниже своего достоинства, чем немало веселили мужчин-эльфов, а женщины... женщин люди в Архану не пускали.
Теперь, год спустя, Халдар готов был признать, что у людей были на то все основания. Тогда же, в самом начале своего пути, он ехал к людям, как на казнь, смятенный и напуганный. Ведь это люди убили его отца и родную мать. И не вмешайся тогда эльфы, самого Халдара тоже не было бы на свете...

Гильсерин сидела у окна. Руки безвольно лежали на подлокотниках кресла, в прикрытых глазах не было ничего, кроме безграничной тоски и усталости. Она уже давно не бралась за вышивку, забытые пяльцы с начатым узором сиротливо поблескивали бисеринками из дальнего угла. Гильсерин не могла продолжить эту работу - узор был предназначен для рубашки ее сына. Начать новую работу она тоже не могла - для этого нужно было спороть с пялец прежнюю. Сделать это она тем более не могла - по той же причине. А новые пяльцы некому было сделать...
Если бы муж был рядом, она, может быть, заставила себя встать и что-то делать - ради него. Может, это позволило бы ей сделать первый шаг к спасению из той бездны отчаяния, в которую она медленно, но неотвратимо погружалась.
Но мужа не было. После смерти их маленького сына и безжалостного приговора лекарей, сказавших, что больше у Гильсерин детей не будет, он целиком отдался охоте, неделями пропадая в приграничных лесах. Он привозил шкуры лисиц-огневок и пушистых рысей, изжелта-белых волков Границы и серо-седых - Аркании, сверкающих антрацитом и золотом соболей, голубых куниц... Привозил - и уезжал снова.
Подруги Гильсерин подбивали огневками и соболями плащи из тяжелого турийского шелка, волками и рысями - одеяла из стального и черного атласа северной выделки, куницами украшали наряды из серебряной парчи, сотканной руками эльфийских мастериц. Эти вещи охотно раскупались торговцами на ярмарках Границы.
Но сама Гильсерин так ничего и не сшила. Ей приносили соболей и огневок, клали на колени драгоценных куниц, но тонкие пальцы рассеянно гладили благородный мех и вновь застывали в равнодушной неподвижности.
Сколько дней назад уехал муж? Она не помнила. Она почти перестала вставать, перестала готовить еду и ухаживать за своим любимым садом. Ей приносили пищу, она едва прикасалась к тарелкам и бокалам или не прикасалась вовсе, не замечая сострадания в глазах женщин...
Легкие шаги на лестнице, ведущей в ее комнату, достигли слуха Гильсерин, но оставили ее безучастной. Она даже не повернула головы, чтобы приветствовать гостя - настолько ей было уже безразлично все происходящее. И только когда теплая, родная ладонь легла ей на плечо, Гильсерин подняла наконец веки.
Это был ее брат. В его глазах было столько любви, столько участия, что сердце несчастной матери невольно застучало быстрее.
- Родная моя, что ты с собой сделала... - Лони легко поднял ее на руки, прижал к себе, как ребенка. - Я приехал так быстро, как только мог. Я так боялся опоздать...
Со дня смерти сына Гильсерин прошли месяцы. Сколько же миль пришлось проехать ее брату?
- Лони, где ты был?.. - прошелестела Гильсерин.
- У северных горцев, сестричка. Твоя боль нашла меня... не говори ничего, не вспоминай - я и так все знаю. Где твой муж, родная?
- На охоте... Он всегда на охоте.
Взгляд брата стал похожим на отточенный клинок.
- Ты уходишь, а он гоняется за лисицами?! Хорош муж, нечего сказать!
- Нет. Лони, нет... - слабо запротестовала Гильсерин. - Ему так же больно, как мне... охота помогает ему отвлечься.
- Да? - странным голосом произнес брат. - А смертная любовница тоже помогает ему отвлечься?
Несколько минут Гильсерин молчала, пытаясь понять смысл услышанного. Она уже так далеко ушла, что этим словам понадобилось время на осознание.
- Любовница? - переспросила она наконец. - Лони, ты сошел с ума?
- Уверяю, я в здравом рассудке. Но если хочешь, могу позвать целителя, он подтвердит.
- Лони, этого просто не может быть. Мы потеряли ребенка... мы так любим друг друга, в конце концов! О какой любовнице ты говоришь? Мы же не люди!
- Я говорю о дочери мельника из деревеньки близ верхних болот, сестренка. У нее большие зеленые глаза, ее зовут Ирвен, и это к ней уже скоро год мотается твой драгоценный супруг. Гильсерин, опомнись. Об этом знает уже каждый дворовый пес по обе стороны от Границы, одна ты не знаешь ничего!
Гильсерин еще помолчала.
- Этого не может быть, Лони, - сказала она наконец. - Мало ли что могло понадобиться Наргалу в этой деревне? Это только слухи...
- Слухи?! - взвился эльф. - Хорошо, я покажу тебе, какие это слухи!!!
И с Гильсерин на руках он побежал к выходу.
- Куда ты меня тащишь, Лони?! - пыталась протестовать Гильсерин. - Отпусти меня немедленно!
- Куда? В гости к Ирвен, милая, - отозвался Лони, сбегая по ступенькам. - Сейчас мы сядем на моего коня и поедем в эту деревню. И ты наконец увидишь все своими глазами, которым давно пора прозреть!
Он говорил так убежденно, что Гильсерин поверила. А поверив, обнаружила, что такие известия возвращают к жизни куда быстрее, чем самая нежная забота.
- Подожди! - потребовала она так решительно, что Лони застыл как вкопанный. - Отпусти меня! Ты у горцев набрался таких варварских манер?!
Брат тут же отпустил ее и сел прямо на пороге.
- Хвала Дане, ты вернулась... Я боялся, что у меня не получится.
- Так ты все выдумал?! - с возмущением и надеждой спросила Гильсерин.
Лони поднялся на ноги, обнял сестру.
- Мне жаль, сестренка... Мне очень жаль. Но это правда.

II
Деревенька у верхних болот, где два десятка лет назад убили эльфа и его возлюбленную из людей - не тот адрес, по которому полукровке следует спрашивать дорогу. Тем более, что названия деревни Гильсерин не помнила. Поэтому в первой же придорожной корчме Халдар просто спросил, как добраться до верхних болот.
- На север поезжай, там еще спросишь. А на что тебе такая глухомань? - поинтересовался досужий хозяин, расставляя на столе миски.
- Родня у меня там, - пожав плечами, ответил Халдар. - Вот, повидать захотелось.
Некоторое время человек озадаченно смотрел на полуэльфа.
- Ах, вот какая родня, - сообразил он наконец. - Мать, что ли, оттуда?
Юноша кивнул.
- Оттуда. Вот думаю деда с бабкой повидать. Если живы еще.
- А давно дело было? - тут же спросил любопытный хозяин корчмы.
- Какое дело? - удивился Халдар, принимаясь за еду.
- Ну, родился-то ты давно? - пояснил хозяин, смахивая крошки с соседнего стола. - По вам ведь не разберешь, сколько вам лет, бессмертным.
- Да никакие мы не бессмертные, - отмахнулся Халдар. - И эльфы не бессмертные, и уж тем более полуэльфы.
- Почему не бессмертные?! - оживился хозяин.
- Ну, какое же это бессмертие? От ран и болезней эльфы умирают, от тоски могут умереть... опять же если с высоты грохнется - костей не соберешь. А если и нет, так всего лет триста живут, редко кто дольше выдерживает.
- Всего?! - протянул человек. - Мне бы так - "всего" три сотни лет пожить на свете!
Полуэльф задумчиво посмотрел на него и аккуратно подчистил миску хлебной корочкой.
- А зачем? - спросил он, запив корочку остатками пива. - Все равно ведь придется умирать.
- Как зачем?! - взвился хозяин. - Пожил бы, столько всего узнал, увидел!
- Например, как старятся и умирают твои дети? А за ними и внуки, и правнуки, и так до седьмого колена? Остаться в одиночестве, знать, что все - от младенцев до дряхлых стариков - завидуют тебе, потому что не им досталось это проклятие?
- Как - проклятие? - ошарашенный хозяин рухнул на табурет.
- А так. У эльфов я слышал повесть об одном человеке-отшельнике. Он был искусным лекарем, даже эльфы не могли с ним сравняться в этом. Но когда подошла его старость, он захотел пожить еще - чтобы больше пользы принести тем, кого мог бы вылечить. И он стал молиться о бессмертии.
- И что?!
- Он получил бессмертие. Настоящее - не эльфийское. Если бы ему пришла в голову дурная идея выпить самого страшного яда, с ним ничего бы не случилось. Его нельзя было убить. Он не мог заболеть. И даже от тоски умереть он не мог.
Халдар немного помолчал. Хозяин затаил дыхание.
- Этот человек был счастлив две сотни лет. Потом отчаялся. От помешательства его спасло только то, что он по-прежнему мог делать то, что считал главным для себя - он лечил людей. Эльфов лечил. Диких зверей. Но радоваться жизни он уже не мог. Говорят, остаток вечности он посвятил вымаливанию смерти...
Халдар положил на стол монетку, поклонился ошеломленному хозяину и вышел за дверь.

До верхних болот он добирался около месяца. Собственно, доехать можно было куда быстрее, но Халдар не торопился. Впереди был целый год непонятной, чужой человеческой жизни, и он самому себе не хотел признаваться в том, что просто боится нырнуть в нее с головой.
Он останавливался в каждой корчме, слушал разговоры людей, иногда присоединялся к торговым караванам, если было по пути - привычные ко всему торговцы меньше косились на него, разговаривали охотнее, порой платили за помощь, если приходилось вместе с охранниками отбивать нападения бродяг... Впрочем, такое случалось всего пару раз: любой нормальный крестьянин норовил, как только в кармане загремело немного денег, оформить купчую на участок земли, и ковырялся там до полного самозабвения. Бродяжья романтика привлекала только тех, кто был патологически ленив, но и бродяги, хоть немного умеющие работать клинком, охотнее шли в наемники, чем в лес. В армии кормили, поили, платили жалованье, и спать можно было в казарме или в шатре, а не на земле у костра. Так что на караваны нападать оставались те, кто и мечом орудовал как оглоблей, и серьезной опасности такие вылазки не представляли, так что Халдар только раз дал пинка неосторожному бродяге.
Гораздо существеннее была помощь другого рода. Как любой полуэльф, Халдар обладал более острым слухом и обонянием, чем люди, и несколько раз предупреждал купцов о том, что впереди ждет засада. На ощетинившихся стрелами и мечами охранников бродяги даже не пытались нападать. Трижды Халдар просил ускорить или замедлить передвижение, в итоге караван благополучно избежал опасности сгореть в лесном пожаре, захлебнуться в неожиданно разлившейся реке и попасть под оползень. И если первый торговец ворчал, когда остроухий паренек вдруг начал торопить его с переправой через реку, то два последующих, уже наслышанных о его подвигах, слушались беспрекословно. И оценивали труд проводника куда как щедро.
Луна почти сменилась, когда очередной караван ушел к Северным Воротам, а Халдар свернул с тракта налево, по плохой дороге - ездили там нечасто. Если торговец не солгал, дорога вела к верхним болотам.
Еще через несколько дней юноша выбрался к деревне. За месяц блужданий с караванами он научился с первого взгляда определять, под какой из двускатных крыш находится таверна или корчма, и теперь, оглядев улицу, уверенно направил коня к длинному строению в центре села.
Это действительно была таверна. Привязав жеребца к вбитому в столб кольцу, Халдар вошел и поискал взглядом хозяина. Тот приклеился к окну, разглядывая Халдарова коня.
- Добрый человек, - окликнул его юноша, - могу ли я получить обед и комнату?
Хозяин нехотя оторвался от своего занятия.
- Хорош у тебя конь, - сказал он вместо приветствия. - Давно таких не видел. Что тебе подать?
- А что есть? - спросил Халдар, присаживаясь за тесаный стол, выскобленный до белизны.
- Да не так много, - честно сознался хозяин. - Постояльцы здесь редкость, в основном поселяне заходят пропустить стаканчик-другой, да свадьбы тут у меня справляют, зал большой. Что ж тебе предложить-то? - он поскреб в затылке. - Могу поджарить окорок, хлеб свежий есть, мед последней качки... ну, пива нового пока не варили, ячмень на той неделе жать будем. Если дожди не пойдут...
- Тогда давай, что есть, - вздохнул Халдар. - А как насчет комнаты?
- Комнаты есть, - хозяин присел напротив. - Только в толк не возьму, зачем она тебе нужна. Хочешь комнату - значит, останавливаешься не на день и не на два. Но ты не торговец. И не друид - с такими-то ушами. Может, лекарь? Я ведь не из любопытства спрашиваю. Не любят у нас твою породу, боюсь, как бы худа не вышло...
Халдар задумался. С одной стороны, предупреждение хозяина таверны звучало более чем серьезно. С другой, он внушал невольное доверие - хотя бы тем же предупреждением. Сказать?
- Верно, я полукровка, - решился он. - И вырастили меня эльфы. Но недавно я узнал, что моя мать была родом из этих мест. Я подумал - как знать, не осталось ли у меня здесь родных? Я не собираюсь никому вредить, я просто хочу повидать своих родных. Вот, подарки привез, - он кивнул на переметную суму, которую скинул у стола.
Хозяин странно посмотрел на него, помолчал.
- Боюсь, тебя обманули, почтенный, - сказал он наконец. - Ни одну женщину из наших мест эльфы не увозили. И я не слышал, чтобы где-то поблизости девушка понесла, а ребенка ее никто не видел. За мою жизнь такого не было.
- А не было ли такого, добрый человек, - негромко заговорил Халдар, внимательно глядя на хозяина, - что девушка понесла... а потом ее убили односельчане? А вместе с ней - и того эльфа, от которого она понесла? Девушку звали Ирвен. Она была дочерью мельника...
Смертельная бледность залила лицо хозяина. Вцепившись дрожащими руками в столешницу, он пристально вглядывался в лицо Халдара.
- Не может быть! - прохрипел он наконец. - Не может быть...

- Гильсерин, ты загонишь коня! - Лони нагнал сестру и поймал за поводья ее лошадь. - Куда ты так спешишь?
- На сердце неспокойно, - отозвалась Гильсерин. - Как будто что-то должно случиться... что-то плохое...
Лони с беспокойством посмотрел на нее. Правильно ли он поступил, открыв ей правду? С одной стороны, Гильсерин вернулась к жизни. С другой - она еще не оправилась от потери ребенка, не добьет ли ее окончательно доказательство неверности мужа? После ухода в себя у эльфов всегда бывает обостренная чувствительность, граничащая с ясновидением - не собственную ли гибель предчувствует сестра?
Но поворачивать назад было уже поздно - до деревни оставалось всего ничего. И тут Гильсерин вновь пришпорила коня.
Лони рванулся за ней: он ощутил, что сестре уже не просто беспокойно - ее гонит боль потери, столь же острая, как боль потери ребенка. Правда, совсем другая...
- Стой! Стой, Гильсерин!!!
- Наргал! - обернувшись, закричала она. - Наргал умирает!
Этого хватило, чтобы остальные эльфы выхватили мечи и ринулись вдогонку. Своей смертью в этих местах эльфы не умирают. Муж Гильсерин явно попал в засаду - не хватало еще и ее положить с ним рядом!
Кони друзей Лони были куда как хороши - чистокровные арханцы лучших кровей, горячие, быстрые, выносливые... И все-таки Гильсерин прискакала первой.
За поворотом, прямо на дороге, лежали два истерзанных тела - эльфа и беременной женщины. Рядом бился в агонии утыканный стрелами арханец со вспоротым брюхом. И шелестели в лесу, удаляясь, шаги убийц, вспугнутых стуком копыт.
Гильсерин скатилась с коня, кинулась к мужу. Он был еще жив и открыл глаза, ощутив прикосновение.
- Гильсерин...
Она застонала от бессильной ярости, от невозможности удержать его жизнь, с каждой каплей крови утекающую в дорожную пыль.
- Прости, Гильсерин... ребенок...
- Что, Наргал?!
- Ребенок... Ирвен... мой ребенок...
Он торопился, на губах пузырилась кровавая пена, сбивая неровный шепот, но Гильсерин сумела разобрать:
- Я хотел... тебе... Халдар... его зовут... Халдар...
Она поняла все. Наргал хотел получить ребенка-полукровку от смертной женщины, чтобы вернуть жене радость жизни. Он даже имя ему уже придумал. Халдар...
- Прости...
Внутри стало холодно и пусто. Наргал умер...
Гильсерин бережно опустила на землю голову мужа. Эльфы уже прекратили мучения коня Наргала и теперь споро рубили мечами молодые деревца по обочинам дороги, сооружая носилки из стволиков и плащей. Гильсерин не стала мешать им собирать мужа в последний путь. Она отошла в сторону, туда, где лежала несостоявшаяся мать их ребенка.
- Я не сержусь, - шепнула Гильсерин, опускаясь рядом с ней на колени. - Я не сержусь... Он хотел как лучше... Я бы поняла и простила. Даже если бы он привез тебя в Архану, даже если бы ты подарила ему еще сыновей и дочерей - я бы поняла и простила. А теперь... тебя нет. И его нет. И малыша...
Гильсерин положила ладонь на вздутый живот женщины, прощаясь с ней и с ее ребенком.
И она вздрогнула, как от удара грома, когда оттуда, из глубины, ее ладонь яростно толкнули. Раз. Другой...
И она схватилась за горло, ощутив уже переходящее в агонию удушье ребенка, который все оставшиеся силы вложил в эти толчки, инстинктивно требуя спасения...
- Нож!!! - не своим голосом закричала Гильсерин, бросаясь к своим спутникам. - Дайте нож!!!
К ней метнулись, бросая недоделанные носилки.
- Что случилось?!
- Ребенок!
Гильсерин не глядя схватила протянутый нож, распорола платье Ирвен и нацелилась. Тонкие пальцы мастерицы, приученные к ювелирной работе, замерли на миг - и одним точным движением вскрыли чрево.

Продолжение следует?

V
Пряности Гайрат начал распродавать еще по дороге, даже не доехав до Южных Ворот. На Севере они имелись в каждой корчме, и все-таки почти каждый хозяин, унюхав, что несет от каравана ветер, спешил узнать, почем собирается продавать свой товар свежеиспеченный торговец. А узнав, тут же лез в мошну и изъявлял желание прикупить тючок-другой пряных трав и кореньев. Припас - он лишним не бывает.
За Южными Воротами торг пошел еще лучше. Здесь пряности были уже редкостью, поскольку купцы, водившие караваны на Юг, предпочитали не размениваться по мелочам, придерживали товар до ярмарок в глубине Юга, и Гайрат поднял цену до двух золотых за пуд. И все равно брали - почти не торгуясь. Гайрат поначалу обижался на такое неуважение, потом вспомнил, как сам поначалу дивился на торговцев, готовых удавиться за медяк, посмеялся над собой и дальше просто называл свою цену. Покупал он пряности за сорок с небольшим серебряных монет за пуд, теперь продавал за двести, получая почти тройную прибыль, и кожаный мешочек за пазухой становился все тяжелее.
Когда мельник придержал коня у поворота к своему селу, Гайрат окликнул его:
- Дядя Керлан! Лови! - и бросил мельнику кошель.
- Что это? - удивился тот, подхватывая на лету мешочек.
- Твоя сотня золотых! Полсотни пудов - и мы в расчете!
- Сотня золотых? - хмыкнул мельник. - Не похоже. Мой мешочек был полегче.
- Ну, положим, полторы сотни, - пожал плечами Гайрат. - Мне все равно много останется! Это за доброту, дядя Керлан. И за бусы...
- Кто ж за доброту платит? - покачал головой мельник. - Но за уважение - спасибо. Ловкий ты парень, есть у тебя хватка. Далеко пойдешь.
В село они въезжали с триумфом. Лошадей Гайрат дорогой берег, не гнал без нужды, по мере продажи груза на каждом постоялом дворе велел перевьючивать, чтобы все несли примерно одинаковую ношу, следил за копытами, не скупился на отборный овес и ячмень. Лошади не отощали, ни одна не захромала, не сбила холку, все шли бодро, смотрели весело, на зависть селянам.
Первым делом путешественники направились к таверне. За полгода отсутствия Гайрат истосковался по матери, мельник - по дочери. Пока они привязывали коней и рассчитывались с охраной, занавеска на окне шевельнулась, и тут же распахнулась дверь. Хозяйка, всплеснув руками, кинулась обнимать своего возмужавшего сына.
Гайрат сделал шаг навстречу и вдруг замялся. Он скучал по матери, очень скучал, и теперь готов был, как раньше, при возвращении с ярмарки, повиснуть у нее на шее, дрыгая ногами от радости... но обнаружил, что за эти полгода стал выше матери. И если кому виснуть на шее, так разве только ей. И Гайрат только обнял мать за плечи и прижал к своей еще не очень широкой, но уже слишком очевидно мужской груди. Как равный. Как взрослый.
- Здравствуй, мама.
Ахнув, мать взяла его лицо в натруженные ладони.
- Мальчик мой... как ты вырос!
Мальчики всегда становятся мужчинами как-то вдруг. И если бы Гайрат не уехал так надолго, может, мать и не заметила бы его возмужания, пока однажды не увидела бы, как сын в сумерках обнимает у плетня свою суженую. И наверняка бы потом погоняла его мокрым полотенцем - рано, мол, нос не дорос! А теперь очевидно было, что сын уже не ребенок...
- Я тебе подарок привез, мама, - неловко высвободившись, Гайрат полез за пазуху и достал красиво перевязанный пакет из хорошей желтой бумаги - среди всех торгов нашел время на упаковку своих первых покупок. Мельник одобрительно крякнул. Удивленная и обрадованная, мать потянула концы ленточки и развернула бумагу. Голубой шелк заструился в огрубевших пальцах, полыхая диковинными цветами, и женщина едва не выронила драгоценный подарок.
- Гайрат...
Юноша бережно накинул платок ей на плечи.
- Вот так.
- Гайрат, да ты что... куда мне такое?!
- Носить будешь, - пожал он плечами.
- Но он такой красивый!
- Ты у меня тоже красивая.
- Весь в отца! - простонала она, смеясь и плача одновременно. И вдруг заторопилась: - Гайрат, что же мы тут стоим? Господа есть хотят, наверное? А у меня ничего не готово!
- Какие господа? - не понял Гайрат.
- Да вот же, караван, с которым вы приехали! Купцы...
Охранники прыснули в кулаки и повели лошадей в конюшню - развьючивать. Мельник не выдержал и расхохотался.
- Ох, Вальма, ты бы знала! Купцы! Охрана это наша! И караван - наш! То есть ваш. Гайрата это караван! Что платок - пустяки! В серебре ходить скоро будешь с таким сыном!
Бедная женщина так и села бы в пыль, если бы Гайрат вовремя не подхватил ее.
- Мам, ну что ты? Радоваться надо, а ты плачешь...
- От радости и плачу, негодник! - сердито возразила мать.
- Вальма, смех смехом, а людей и впрямь покормить бы надо, - напомнил мельник. - Как с тракта свернули, так горячего не ели, торопились. Погода вон не сегодня-завтра испортится, дороги развезет, боялись - не успеем проскочить до распутицы...
- Да-да, конечно! - мать поспешила к дверям. - Сейчас мы с Ирвен...
- Ирвен? - подхватился мельник. - А она здесь?!
- Здесь, Керлан. Не оставлять же ее одну в доме! Со мной живет. Вдвоем-то сподручней управляться по хозяйству. С домом у тебя все в порядке, вместе туда ходим...
- А что ж не показывается?! - возмутился мельник. - Ирвен!
Словно только и ждала этого, девушка вышла на крыльцо. И если мать была поражена, увидев в одночасье повзрослевшего сына, то отец задохнулся от изумления. А Гайрат и вовсе дара речи лишился.
Куда подевалась тощая пигалица с конопушками и тугими косицами? Гайрат смотрел и не мог отвести взгляда от огненной волны длинных медных прядей, от ярко-зеленых, как молодая листва, глаз, от прозрачной белой кожи, от округлых рук, сложенных на высокой груди... Юная лесная богиня стояла перед ними, статная и высокая.
- Дядя Керлан, - шепотом сказал Гайрат, - кажется, я знаю, кто будет гномьи бусы носить...
- Что?! - подпрыгнул тот. - Да ты...
И осекся, по-новому глянув на парня. Нет, не мальчишка, как собирался обругать его мельник. Вот уже и усы пробились над верхней губой, и цыплячий пушок на подбородке потемнел и превратился в бородку, и голос с хрипотцой... Не мальчишка - жених...
- Ну, если она согласится... А как же мы с Вальмой?
- Пока - никак, - свирепо прошептал Гайрат. Если вы раньше нас поженитесь, мы станем братом и сестрой, кто же нас тогда поженит? А если мы раньше, то вам препятствий нет... так что погоди, дядя Керлан, еще немного!
Мельник только головой покрутил. Вот чего уж никак не ждал, так это того, что присмотренный наследник захочет в семью не сыном, а зятем войти...
- Вальма, ты кого мне тут показываешь?! - загремел он на полсела. - Я тебе цыпленка оставлял, а ты мне птицу сказочную возвращаешь! Чудеса, да и только! Ирвен, дочка, да тебя и не узнать!
Каким-то внутренним чутьем Гайрат знал, что ей, как и ему только что, тоже хочется завизжать и броситься к отцу... но ведь не ребенок уже! Чинно подошла, позволила себя обнять, поцеловала отца в обветренную щеку, тихо спросила о здоровье, о поездке.
- Ты теперь самая богатая невеста на все болота! - весело ответил мельник. - Что, жениха уже приглядела?
Чуть зарумянившись, Ирвен покачала головой.
- Фу-ты ну-ты, тихоня какая стала! - возмутился мельник. - Подменили тебя, что ли?!
И, сграбастав дочь в охапку, он закружился с ней по двору. С визгом и смехом Ирвен пыталась вырваться, но не тут-то было. Мельник кружил ее, пока не запыхался, и только тогда поставил на землю. Подхватив юбки, Ирвен бегом припустилась на кухню - помогать готовить на семерых голодных мужиков. Мельник повел своего жеребца домой, по дороге сообщая сельчанам, что Гайрат собирается торговать пряностями и разводить коней на продажу. Гайрат проводил девушку взглядом и подался на конюшню - проверять своих драгоценных лошадей. Вместе с охранниками он быстро перетаскал оставшиеся тюки в кладовую и поблагодарил за службу.
- И тебе спасибо, - отозвался командир. - Заплатил честно, и по дороге работы не боялся. Редко с такими ходить приходилось. Еще возьмешься караван вести - рады будем. Найти нас можно через хозяина того постоялого двора, где вы стояли. Он мой родич. Даже если уже будет уговор, откажем любому, с тобой пойдем.
Еще раз поблагодарив, Гайрат пригласил охрану в дом. Пока женщины хлопотали на кухне, он прошелся по дому, оглядывая хозяйство. Не то чтобы плохо, но слегка запущено. Дров мало - надо будет заготовить. Торфа почти не осталось, а осень уже началась, еще неделя - и на болото не сунешься. Придется кого-то просить, одному уже не успеть...
- Ребята, а помимо охраны нанять вас для работы можно?
- Смотря для какой, - пошутил командир. - Лошадей чистить не пойду!
- С лошадьми я как-нибудь управлюсь сам, а вот леса бы привезти, да торфа накопать надо. Зима скоро, без топлива нам никак. У матери, видно, денег не было нанять кого-нибудь из сельчан, а сама не успела. Да и много ли женщина накопает? Пойдете?
Охранники переглянулись.
- Сколько времени займет?
- За неделю, думаю, управимся. Заплачу хорошо.
- Да в этом я не сомневаюсь. Через полторы недели должен караван с Юга пройти, думали к нему пристать. Успеваем, значит.
- По рукам?
- По рукам!

На следующий день сельчане увидели в деле лошадей Гайрата. Невысокие, но ладные горские лошадки спорой рысью протрусили в сторону вывалов, где издавна заготавливали дрова, и через некоторое время вернулись, волоча за собой сухостоины. Деревья, которые казались непомерно большими по сравнению с конями, они тянули без особого напряга, уверенно ступая крепкими круглыми копытами и выгибая крутые шеи, вроде бы даже красуясь перед людьми. За день, с перерывами на отдых и еду, успели сделать пять возок и завалили задний двор настолько, что Гайрат вытер пот со лба, огляделся и выдохнул:
- Ну, мужики, еще день такой работы, и дровами мы обеспечены!
Мать заглянула к ним, увидела на дворе лесоповал, всплеснула руками и бросилась отдавать распоряжения: очищенные от сучьев стволы в штабель у забора, толстые ветки - в отдельную кучу, а хворост, который не обтрусился при перевозке, в старый закут, где раньше держали овец. Для растопки сойдет. Мужчины молча покивали, поплевали на ладони и взялись за топоры. К ночи двор был расчищен. Поужинав, охранники повалились на свои кровати, но Гайрат еще спустился в кухню и помог матери помыть котлы и кастрюли, с некоторым стыдом признаваясь себе, что делает это не столько ради нее, сколько ради возможности увидеть Ирвен. Но той не было - она помогла приготовить ужин, а потом ушла к отцу. Расстроенный, Гайрат отскоблил пучком лыка последний котел, промыл его щелоком, ополоснул чистой водой и опрокинул на сушилку.
- Устал? - тихонько спросила мать, погладив его по руке.
- Немного, - сознался Гайрат. - Отвык уже от такой работы. Ничего, втянусь. На ползимы уже дрова есть, завтра привезем еще столько же... потом торфа накопаем. Через неделю поеду с охранниками, надо будет караван с зерном перехватить, купить у них ячменя и овса, мои запасы скоро к концу подойдут. И договориться, чтобы сена привезли на сотню голов...
- Куда столько?
- Так я ж лошадей не для продажи купил, - улыбнулся Гайрат. - Разводить будем. Они в работе вон как хороши, пахотная лошадь и то так не справится. Кстати, надо будет у села попросить дальний выпас, туда все равно никто скот не гоняет, а лошадям там приволье. Изгородь сделать, конюшню новую срубить, не здесь же их держать. Продавать буду двухлетками, так они дороже будут стоить...
Мать задумчиво смотрела на него.
- И в кого ты у меня такой? - вздохнула она. - Отец всю жизнь трактирщиком был, о другом и не мечтал...
- Я бы тоже не мечтал, - отозвался Гайрат. - Случаю да дяде Керлану спасибо. Он мне денег дал на караван.
- Много? - тревожно спросила мать.
- Много. Сто золотых.
- Сколько?! Гайрат, да как же мы расплатимся?!
- Я уже расплатился, мама, не волнуйся. По дороге пряности продавал, вернул долг сполна, и себе осталось, теперь все, что продадим, наше. Одних пряностей у меня в кладовой не меньше, чем на сотню золотых. А еще лошади... Ты теперь богатая, мама.
Женщина тихо заплакала.
- Ну что ты...
- Сама не знаю... Так было трудно без тебя... не знала, как мы зиму переживем, каждый медяк берегла... А теперь ты деньги уже не серебряными монетками - сотнями золотых считаешь! Как все изменилось, даже страшно...
- Все хорошо, мама. Не плачь...
- Не буду, - согласилась мать, вытирая слезы кончиками платка - простого, из тонкого полотна. Подарок Гайрата она приберегла до свадьбы сына. Женского чутья хватило, чтобы понять его взгляд, устремленный при первой встрече на дочь мельника...
- Иди спать, сынок, устал ведь.
- Пойду, - вздохнул Гайрат, вставая из-за стола. - Ты тоже ложись. Завтра рано вставать придется.
Мать кивнула, но после его ухода еще долго сидела на кухне. Слишком быстро менялась ее жизнь, слишком неожиданно. Сын уехал из дома мальчишкой, а вернулся мужчиной. Вот уже и на девушек засматриваться начал. Кладовая пахнет так, что все сельчане носами поводят, проходя мимо таверны. Правду сказать, простая сельская еда с этими привозными корешками и травками стала куда вкуснее. Но ведь он еще и выращивать их собирается, эти корешки! Нынче после обеда вышел на огород, прикидывать начал, где что лучше посадить. А место где взять? Спросила - смеется только, мол, северяне умеют с клочка земли урожай снимать больше, чем мы со всего огорода, так у них научился... А ведь и сделает, и откуда только хватка такая?.. Деньги вон какие делать собирается... Не испортили ли его там, на Севере?
Но ведь как был ласковый и заботливый, так и остался. Платок вон какой привез - у жены старосты и то такого нет! Не забыл порадовать мать. А вчера, когда прибирала его вещи, еще один нашла - тоже в красивую бумагу завернутый. И бусы там же были - таких и на эльфийской ярмарке не сыщешь. Значит, будет скоро в доме молодая хозяйка...
Вальма вздохнула. Хорошо бы Ирвен согласилась. За полгода успела присмотреться к девушке, добрая будет хозяйка, даром что рано без матери осталась. Только вот тихая слишком... и чем старше, тем тише становится. Не таковы сельские девушки - и спеть, и сплясать мастерицы. Перепляшут ведь зеленоглазую тихоню, как пить дать перепляшут... а подсказать - боязно, вдруг обидится?
Что еще остается делать? Только ждать, пока все само собой уладится...
С тем Вальма и отправилась спать.

Как впоследствии ни пыталась Гильсерин припомнить подробности той безумной скачки с чуть живым младенцем, ей это сделать не удалось. Полторы недели почти без отдыха и сна, шагом и вскачь попеременно, смертельная усталость, страх и надежда, боль в груди, истерзанной слабыми, но такими настойчивыми беззубыми деснами ребенка - только это и осталось в памяти. И еще - отстраненное удивление, когда на восьмой день пути в груди возникло знакомое покалывание. Молоко пошло. Только удивление. Для радости уже не оставалось сил. И всякий раз, когда она вспоминала об этом, во рту сам собой возникал привкус меда и ржаного хлеба...
На десятый день они прибыли в Архану. Целители на пограничной заставе сделали, что могли, но даже они не понимали, как мог выжить настолько недоношенный ребенок, как он мог выдержать такую дорогу. Он почти ничего не весил, он едва дышал - но он жил. Он дожил до появления молока в груди Гильсерин. Он дожил до заставы, где его напоили отварами, составленными специально для недоношенных детей. Он дожил до города, где жила Гильсерин, и где за него взялись все городские целители. И только с этого момента Гильсерин могла вспоминать более-менее подробно.
Эльфы встают до восхода, чтобы полюбоваться рассветом. Это так же естественно, как умыться после сна, поесть или поработать. Но в это утро они проснулись немного раньше обычного, и разбудило их не ощущение близости рассвета. Грохот двадцати подков по вымощенной плитами улице заставил бы вздрогнуть и мертвого. Да еще шлейф тревоги, смятения, тянувшийся за стремительно промчавшимся отрядом... Гильсерин помнила это утро отчетливо. Свежий ветер в лицо, невесомый комочек жизни у груди, внимательные глаза и руки эльфийских целителей, склонившихся над ребенком... расспросы - что и как велела делать старая Наора, чтобы малыш выжил, искреннее удивление, расспросы о дороге - и тут же собравшиеся в путь мастера, чьим делом было выхаживать недоношенных детей. Проводником они взяли Лони. Она едва успела собрать для Наоры нехитрые подарки: полотняные мешочки с вышитыми на них травами - знаками того, какие травы в них находятся, отрез тонкого полотна, любовно вышитую теплую накидку, которую закончила незадолго до...
Она тогда была потрясена, осознав, что впервые может думать о гибели своего ребенка без раздирающей боли, с тихой печалью - не более...
Она помнила, как Лони, вернувшись через несколько месяцев, передал ей благодарность мастеров за известие о человеческой ведунье.
- Она одна знала больше, чем мы все, вместе взятые, - сказал он ей. - Невероятно, как может человек столько узнать... за такую короткую жизнь!
- Так ведь и опыта у нее было куда больше, - ответила Гильсерин. - Человеческие женщины могут рожать хоть каждый год, если захотят, и так обычно и бывает. Вы много от нее узнали?
- Очень. И целители жалеют, что до сих пор с пренебрежением относились к слухам о мастерстве человеческих повитух. Если бы мы не были так заносчивы, скольких трагедий можно было бы избежать... Ребенок, которого ты привезла, Гильсерин - они бы не спасли его! Он просто не дожил бы до конца пути, если бы не совет Наоры. И если бы даже они все были рядом с тобой в этой дороге - они бы его не спасли! А она - спасла...
- Хочешь взглянуть на него? - с улыбкой спросила Гильсерин. - Он спит сейчас, но если тихонько, то можно.
- Конечно, сестренка...
Малыш тихо сопел под вышитым пологом, затенявшим его кроватку. Румяный, толстощекий, совсем не похожий на того тщедушного заморыша, которого они тогда передали целителям, он лежал с раскинутыми в стороны ручками, сжав пухлые пальчики в кулачки, причмокивал и улыбался во сне.
Брат и сестра обменялись понимающими улыбками и бесшумно покинули детскую. В рабочей комнате Гильсерин, куда они поднялись, Лони опустился в кресло, из которого не так давно поднял умирающую сестру, и подтянул к себе пяльцы, над которыми работала Гильсерин до его прихода.
Ему хватило одного взгляда, чтобы понять, над чем трудится сестра. Те самые, что пылились тогда в углу, с тем же самым узором - только работа с тех пор сильно продвинулась. Гильсерин вышивала рубашку для своего сына...