Вот уже и январь на прицеле прозрачной зимы.
Фонари в мокрых ветках вьют гнезда. Лишь мы
неприкаянны и бездомны,
и зрачки широки и бездонны
от смертельной инъекции смутной, невнятной вины.
Это просто январь. Так случалось уже не однажды.
Это память и боль, это тихая жалость и жажда
невозможной и нежной
любви. Нет, не так! - неизбежной...
Жаль... Серебряной пулей январь не убьет тебя дважды.
Льдинку сунь под язык. Панацея январского яда.
Все слова ни к чему... Много, мало ли надо
чтоб все выжечь и вышить,
и жить? Просто, - выжить,
Пережить неизбежность любви, принимая январь как награду...

---

А снег все падал, падал, падал... куда-то ввысь,
и я - за ним, и кто-то плакал: остановись...
и было странно, и опрокинут был небосвод
и в небо снег летел, подкинут, наоборот,
и дно божественной ловушки не знало дна,
и кто-то спал на раскладушке в капкане сна,
и я, притянутая небом, не рвала жил...
и кто-то в городе без снега меня забыл.

---

Это джаз декабря. Это джаз
наступившей зимы, чей мотив
обозначил излом моих фраз
и издерганность рифм.

Это ритм декабря. Задержись,
раскуси этих звуков драже.
просто взглядом скользи - эта жизнь
- суета. С высоты этажей

хрип вороны, как будто взаймы
у осипших, надтреснутых труб.
Не умом, всею кожей пойми,
что наградой за труд

увернуться как от ножа
от любви,- будет графика дня,
черно-белый декабрь, и джаз
для меня...

---

...и ангел рваным галочьим крылом
захлещет в миг, когда на бело-черный
снег упадешь, и город прокопченый
взметнет своих оград металлолом!
И в пасмурных, тоскливых небесах
белесый серп так тонок и нестрашен,
и, кажется, он так же ошарашен,
как здания в строительных лесах,
рукав канала, позвонки моста,
парадные подъезды, рельсов ленты
и красного гранита постаменты,
и музыка в общественных местах,
час пик, машины, пробка на кольце,
летящий мокрый снег - все мимо, мимо...
И ты - в снегу, с дурной улыбкой мима
на белом, леденеющем лице...

---

Я делаю карликов, гномов, и прочих уродцев.
Они недвижимы, немы. Их не стоит бояться.
Они некрасивы, и глаз слюдяные колодцы
Прикрыты фольгой у моих самодельных паяцев.
Зато как послушны под пальцами нервные нити.
Слова не нужны деревянным ушам и сердечкам.
Я делаю, делаю целое войско - взгляните! -
Уже не хватает им места в шкафу и за печкой.
Зато как надежны их спины, их руки, запястья...
Во век не предаст деревянное легкое тело.
И если умрет, то, наверное, только от счастья.
Взгляните! - сто лет я все делаю, делаю, дела...
А в печке танцует, гудит за заслонкою, ноет...
Сосновое сердце смолой истекает как кровью.
И вся моя армия сгорбленных голых героев
Исходит любовью - взгляните! - исходит любовью...

---

То январские ранние сумерки.
Теплых труб говорок, шепоток.
Мы с тобою несчастные умники,
Мы опять - не про то, не про то...

Этой тропкой, классически узенькой,
Можно только назад и назад.
Мы с тобой добровольные узники
Допотопных словесных осад.

Старомодные, ветхие, книжные,
Строчки так обаятельно лгут...
Мы с тобой параллельные лыжные
Колеи на лиловом снегу.

Маета. Посиделки диванные.
Двух теней на стене бахрома.
Вот и общего: сумерки рваные,
Да сомнительный старый роман.

За окном сыплет сечкою рисовой.
Мы листаем затрепанный том.
Мы никем до сих пор не написаны.
Не о том - в сотый раз - не о том...

---

Я рассказала б тебе, чем все кончилось... Только вот надо ли?
Ты все проспал, а я видела, как в темный лес звезды падали.
Падали прямо под поры коры, да под корни, да в норы лис,
В лоно болота, под листья легли, затаились, попрятались...
Ты все на свете проспал, а я видела... Мало ли?.. Много ли?..
Видно, достаточно, если я помню и черта и бога лик,
Если молчу, да твой сон полнолунный свиваю, плету в кольцо,
Если опять успеваю к рассвету свое изменить лицо...