Здравствуйте, уважаемые Хозяева и остальные уважаемые все!
я так давно читаю ДОСК, что желание побывать тут не в качестве гостя, наконец,  одолело в неравном бою даже мою стеснительность. Я очень старалась, придумывая предлог, чтобы появиться, не вмешиваясь ни с того ни с сего в разговор. Поэтому и притащила свою сказку в Литературное Кафе, исключительно ради знакомства, - тем паче, что рассказы я сочиняю даже дольше, чем читаю ДОСК.
Само собой, буду страшно рада любому отзыву (мне, к тому же, очень нравится стиль, в котором тут анализируются всяческие литературные натворения). Если я что-то где-то напортачила с настройками-профилями-шрифтами – заранее прошу прощения, потому что вообще плохо умею обращаться с подобными вещами. Не сердитесь и подскажите, ладно?
Вот.
Собственно,

Сказка

- Бутылку «Советского шампанского», два салата с курицей, два «экспрессо» и сто  грамм шоколадных конфет, пожалуйста.
- Да не трогай ты свой телефон, здесь всё равно связь плохая – давно думаю, нужно в Великий четверг какой-нибудь обряд придумать, чтобы сеть лучше ловилась. Давай я тебе лучше сказку расскажу. Почему – «абстракцию»? Никакую не абстракцию, а хорошую сказку. Смешную. Со счастливым концом. Ну хочешь, я прямо со счастливого конца и начну? Что значит – так не делают? А я возьму и сделаю. Вот только закурю… И где, интересно, моя зажигалка?
А музыка играет так томительно-весело…
***
Большая, тревожная, вся сквозняк, вся лёд и пламень, и ночное ожидание звонка, и тени на снегу, и выстрелы, и погони с выстрелами, любовь закончилась свадьбой. Плакала мама, напился пьяным папа, на белое платье невесты ко всеобщему ужасу опрокинули стакан сока, тамада нервно вскрикивал «Совет да любовь», гости объелись тортом с розовыми кремовыми лебедями – всё как следует. Последняя страница романа-триллера закончилась виньеткой, можно было расслабиться, вытянуть под столом намятые белыми туфельками ноги и задуматься о будущем. Мрачный юноша с глазами египетского мудреца, теперь ты мой навсегда, у меня есть соответствующий документ, я здесь стою и не могу иначе, и наплевать, что мне жмут туфли – завтра начинается счастье.
Смысл жизни был ясен, как гвоздь в мозгу: строить дом – такой, как в любимой детской книжке. Первые два года Мариша предавалась этому даже со страстью – покупала ткань в универмаге, у строгой продавщицы – на занавески, сама прострачивала её на швейной машинке, пришивала тесьму. Ходила на рынок, выбирала помидоры порумянее, экономила три рубля на двух километрах до дешёвого супермаркета, собирала какие-то «карточки покупателя». Гордо поглядывала на ровесниц с запросами в подведенных перламутром очах – я дама семейная, мне не до глупостей. Друзья подарили картину – длинный гнутый кот аспидного цвета летит через ночные крыши, на горизонте виднеется высотка МГУ. Картина понравилась, повесили её в кухне. Ещё одна подруга где-то по случаю нашла и приволокла необыкновенную турку для кофе – медную, пузатую, на боках выгравированы знаки Зодиака.
Буду варить кофе с корицей, думала Мариша, мясо с яблоками запекать. По квартире вьются ароматы, тахта на кухне покрыта весёлой полосатой накидкой, играет ранний Щербаков из магнитофона. Он придёт с работы, я уже на стол накрыла, а сама занимаюсь чем-нибудь уютным – перевод делаю из латыни или грамматическим разбором отрывка из Синайской Псалтыри занимаюсь. А потом сядем ужинать, я буду смотреть, как он красиво ест, слушать, какой подлец начальник на работе, и ласково кивать, кушай, милый, от начальства подальше – к Богу поближе.
Потом выяснилось, что муж – бледное дитя городских джунглей – варёного кофе не переносит, от мяса с яблоками у него изжога, ранней Щербаков его раздражает чрезмерной заумностью, а ужинать он предпочитает в компании с телевизором. Телевизор его не отвлекает от мыслей от мыслей о работе. На работе они собираются в курилке и обсуждают то, что показывали по телевизору – как же без него обойтись?
Муж  терпеливо объяснял – послушай, я же не водку пью, правильно? И не девок привожу? Я работаю, повторяй за мной – Ра-бо-та-ю, я, в конце концов, устаю, дома хочу расслабиться. Когда ты мне мешала? – Да вот прямо сейчас и мешаешь. Ух ты, мой сладенький, как потянулся, лапочка моя (это коту). Что? Да, отойди, пожалуйста, в сторону, не загораживай экран. Тебе что, дома нечем заняться? Иди лучше разбери свои пакеты, ты вечно кидаешь их в прихожей, как из универа придёшь – так и бросаешь. И вообще ты меня кормить собираешься? Или опять, как позавчера, будем сидеть на пельменях? Что значит – давай поговорим? Терпеть не могу твой пустой трёп ни о чём. Как на работе? Нормально. Что значит – расскажи? Тебе показать, как у меня почта по сетке ходит? Вот так ходит, зюзей кривой.
Смеялся своей шутке.
Это в хорошие дни. В плохие – неразборчиво  бурчал «идитызнаешькудасосвоимиразговорами» и садился играть на компьютере.  Мрачно съедал пюре с котлетой, интересовался – оплатила ли Мариша телефон. Курил на балконе.
По воскресеньям в зоопарк тоже не ходили, по утрам не бегали, по вечерам по лесным дорожкам прогуливались другие парочки – наверно, они не работали. Скорее всего, кавалеры целыми днями играли на саксофонах в переходах метро, а девушки брали у родителей деньги, отложенные на машину. Оставались только латинские переводы да Синайская Псалтырь – вот этого добра было в избытке.
Ничего не помогало, пора было начинать жить. Мариша повздыхала и начала. Да как раз и с деньгами стало опять туго.
А жизнь всё равно получалась весёлая.
- Ты зачем кастрюлю поставила?
- Да воду горячую опять отключили.
- Смотри, вон у тебя муравей сварился.
-  Муравьиный бульон получится. Наваристый.
- Напрасно ты так. Муравья мне будет не хватать.
Хохотали с подругами над объявлениями – «предлагаю пролить во всех квартирах «крота» в канализацию, одновременно», «дорого продавайте ваши волосы». Простые слова объявлений приобретали мистический, глубокий смысл. Ходили по весне на сборы щавеля в экологически чистый лес, боялись сантехников - суровых сюрреалистических дядек, приходящих в беззащитные дома с утра пораньше, чтобы застать хозяев врасплох – тогда с них проще стрясти на бутылку. Страшнее всего были выходные дни – телевизор орёт с утра пораньше на всю квартиру, Шварцнеггер на экране кого-то уютно убивает, муж не знает, куда себя девать и придирается с ерундой, но, в общем, мир получался. Не такой, как мечталось, как обещало и звало, как врал сутулый романтик Блок, умерший от голода в революционном Петербурге, чтобы потом крутить своими шальными метелями и загадочными масками перед глазами дурнушек в маминых свитерах, не такой – но всё же весёлый и бешеный, со своими радостями и горестями, хороший такой мир.
Приходили гости – непризнанные поэты, бездомные влюблённые, нервная девочка цвета извёстки со шрамами на голубоватых запястьях и тяжёлой судьбой (позади средняя школа, роковые разочарования, впереди – экзамен по введению в языкознание), захаживал волосатый мужнин коллега – поговорить о своём, о железном. Пили, ели, оставались до вечера, заночевать, некоторые жили месяцами – некуда было уходить. Муж, в общем, не возражал, если они тихо себя вели, Мариша их не выгоняла – наоборот, всячески удерживала. С ними веселее. Спали зажившиеся гости на кухне, укрывшись той самой полосатой накидкой, купленной для семейной идиллии. Можно и самой сходить в гости, посидеть над чашкой, поговорить о высоком.
- Есть два комплекта постельного белья – глаженое и неглаженое. Тебе какое?
- Ну, давай глаженое.
- Слушай, возьми лучше неглаженое, а то Юля в семинаре по Достоевскому, они там нервные – вдруг ещё обидится.
Иногда в дверь звонила старая интеллигентная соседка, мучилась на пороге, поправляла без нужды очки.
- Ну что, Мариночка, как Ваша сессия?
- Ничего, спасибо, сдаём потихоньку.
- Как Васенька? Всё работает?
- Работает.
- Мы тут в выходные за грибами ездили, целое ведро волнушек набрали. А есть некому, дети уехали. Вы не возьмёте?
Соседка окончательно краснела.
- Ой, спасибо Вам, Олимпиада Васильевна, Вася грибы обожает!
Три дня подряд ели кашу по карельскому рецепту – распаренная в котелке картошка, толчёная с тушёными грибами. Было вкусно и весело. Сытый муж дружелюбнее щёлкал клавишами.
Один раз спасали одноглазого котёнка – нашли на улице, возле тёплой трубы, притащили домой. Котёнка, завёрнутого в платок, несла Мариша, матерясь при этом страшным чёрным матом, которому её научили в детском саду, а девочка нелёгкой судьбы шла сзади, запрокинув извёстковое личико, и всячески порицала Маришу за нечуткое отношение к котёнкинской личной трагедии. Назвали его Одином. На следующий день отнесли к ветеринару – ветеринар сказал, что глаз у котёнка нагноился, животное, скорее всего, помрёт без лишних возражений, но за сто долларов можно сделать операцию. Сто долларов составляли семейный бюджет, до зарплаты оставалось почти три недели. Мариша оставила котёнка в ветклинике, забрала рыдающую девочку и отправилась к остановке. В жизни девочки одни разочарованием стало больше.
Как-то ночью, дописывая доклад на тему «Традиция византийского романа в «Житии Андрея Юродивого», Мариша услышала, что муж во сне разговаривает. Точнее, чётким и ясным до серебра тоном произносит одну и ту же фразу – «Пароход не тонет оттого, что не падает самолёт». И снова – «Пароход не тонет оттого, что не падает самолёт». Захотелось подойти, погладить по волосам, поплакать в плечо обо всём, что не сбылось, не получилось, ушло в пыль, и в дым, и в свисток. Может быть, сказать какие-нибудь слова – из тех, что говорят бледные и большеглазые главные героини французской драмы начала века. Но утром ему нужно было вставать на работу, и его нельзя было будить. Не стоит смешивать жанры – этому ещё на первом курсе учили.
Был обычный вечер, часов около восьми.. Когда раздался длинный переливчатый звонок, Мариша пошла открывать.
На пороге стоял подросток лет тринадцати, хмурый, сутулый, пожалуй, слишком высокий для своего возраста. Что-то в нём сразу показалось Марише знакомым, а может, это она сама потом придумала, когда вспоминала эту историю.
- Здрасьте, - сказал мальчишка и побагровел ушами.
- Привет, - ответила Марина. – Ты к кому?
- Да я к Жирафу, - мальчик ещё сильнее засмущался. – Он выйдет?
- Мальчик, - Марина положила руку на ручку двери.- Ты, наверно, не туда попал. У нас никаких жирафов нет.
- Да, нет, - упорный подросток взялся за ручку с другой стороны. – Я к Ваське! Тёть, отпустите его, мы ненадолго. Васька тут живёт.
- Стоп, - сказала Мариша. – Васька тут, конечно, живёт, только он не Васька, а Василий Николаевич. Так вообще-то мужа моего зовут.
- Вот, - обрадовался мальчик. – Он-то мне и нужен. Нефёдов Василий Николаевич.
Жираф то есть.  – Он достал из кармана какую-то мятую школьную тетрадку и помахал у Мариши перед глазами.
- Тёть, я очень долго шёл, я устал, позовите его, пожалуйста.
- А его нету. Он на работе. Сегодня поздно вернётся. Слушай, может, ты завтра зайдёшь?
- Да нет, - испугался мальчик. – Я завтра не могу, я только сегодня могу. Мне очень срочно.
- Ну скажи мне, я ему передам. Что случилось-то?
- А можно я его тут подожду? Ведь он придёт сегодня?
- Э-э-э, - покачалась на каблуках Мариша. – Упёртый ты. Ну заходи, я ему сейчас позвоню. Что про тебя сказать?
- Не надо звонить! Про меня нельзя предупреждать, я ему сюрприз принёс, - мальчик совсем разволновался. – Я тихо посижу, Вам мешать не буду, только дождусь, передам кое-что, и всё, ну что Вам стоит?
- Знаешь, мальчик, ты какой-то ненормальный, честное слово. – Мариша начала терять терпение. – Давай сюда свою вещь, только я сначала посмотрю, что это, и если это что-то нужное, обязательно ему передам. И скажи мне немедленно, как тебя зовут, и кто ты вообще такой.
- Рассыльный я, блин! – закричал мальчик. – Я рассыльным работаю, Вашему мужу ценная посылка! Не могу я Вам её отдать, она не Ваша, Вам ничего не посылали. А зовут меня тоже Васей.
- Ну не вопи ты, ради Бога. Ладно, заходи, посидишь тут. Только недолго. У нас район хулиганский, я тебя поздно вечером не отпущу, до остановки далеко идти. Уже девятый час. В девять пойдёшь домой, посылку оставишь, я тебе обещаю, трогать её даже не буду.
У него были пушистые золотистые волосы, давно не стриженные, и хмурые серо-голубые глаза. На футболке белела странная надпись – «It’s time of total truth», на губе запеклась болячка.
- Как девятый час?
- А вот так. Поздно уже.
- Не успеваю, - сказал мальчик. – Блин. Меня теперь убьют. Я и так уже опоздал. Ну ладно, тогда я пойду. До свиданья.
Он развернулся и пошёл к лифту. Нажал кнопку, в шахте гулко загрохотало.
Мальчик оглянулся и посмотрел на Маришу.
- Зря торопился. Скажите, а я на электричку до Москвы успею?
- Мальчик! – крикнула Мариша. Лифт уже остановился на четвёртом этаже. – Мальчик! Ну скажи, что ты всё-таки ему приносил? От кого посылка?
- Да какая разница, - ответил мальчик. Он поставил ногу поперёк входа в лифт, чтобы тот не уехал. – Всё, поезд ушёл. Я не виноват, передайте ему, я очень торопился. Меня задержали.
Он открыл сумку, которую держал в руках и показал Марише какие-то странные вещи – старый детский грузовик, каких уже не делают, два листочка отрывного календаря, страничку, вырванную из тетрадки и исписанную чьим-то крупным почерком, какие-то книжки.
- Вот, - сказал он. – Это грузовик, который ему обещал папа на День Рождения. Обещал и не подарил, забыл. Он в то время уже к тёте Вере жить ушёл.
Мариша замерла. Верой звали вторую жену её свёкра, элегантную даму, сотрудницу гороно.
- А это записка от мамы. – Мальчик помахал листочком. – Жираф её ждал вечером с работы, а она задержалась, потому что ушла в гости к подружке, потому что там был дядя Витя. А Жираф решил, что её, наверное, украли разбойники, выходил её встречать к лифту, а потом плакал, пока не уснул. Так вот это записка, которую она должна была оставить.
Мариша  краем глаза увидела на смятом листе обрывки слов «Сыночек, не волн… Котлеты на плит… Целую…»
- Вот, ну тут по мелочи. Два хороших дня от летних каникул – Васькин класс в поход ходил, а он не пошёл, потому что вовремя не сдал деньги, ему дома не дали. Жуки в коробке майские, книжек много с картинками…
Мариша узнала дорогие когда-то друзей: бородатого человека в набедренной повязке на «Робинзон Крузо», толстых смешных существ на «Муми-троллях», мага в плаще и с посохом на «Хранителях»… Махал рукой хитрый Тиль Уленшпигель в шляпе с голубым пером, всматривался в даль Мальчик со Шпагой.
- Ну, а это уже попозже – это часы водонепроницаемые, такие родители подарили его однокласснику, который занял второе место на олимпиаде по физике.
- А Вася тут причём?
- Вася занял первое, - сказал мальчик. – Но его никто не поздравил. У него как раз родилась маленькая сестрёнка, было не до него. Только эти часы лучше, чем у Лысого, у этих ещё цифры светятся, и секундомер есть.. Вот, посмотрите, вот его диплом за первое место, – Мальчик  показал выцветшую бумагу с гербами. – У нас всё строго, по документу.
- А это что? – Марина показывала ещё на одну бумажку.
- А это телефон, - мальчик почему-то опять покраснел.
- Чей?
- Ваш телефон. Вы ему должны были его дать, когда Вы встретились на вступительных экзаменах. Пять лет назад.
- Слушай, ну мы же поступали на разные факультеты! – закричала Мариша. – На разные, слышишь, придурок! Он же двух слов связать не может, он же всегда в железках, он же терпеть не может филологию! Филологов! Книги! Мы же всегда ссоримся из-за этого!
- А это потому что я опоздал, - грустно сказал мальчик, совсем не обидевшись на «придурка». – На самом деле вы поступали на один факультет. На отделение теоретической и прикладной лингвистики. Вот так. До свидания, тётя, мне ещё много куда идти, до свидания.
И когда лифт уже закрывался, добавил:
- Не плачьте, тётя.
Мариша стояла на пустой лестничной клетке. Она услышала, как лифт проехал третий этаж, второй, с лязгом открылся на первом, и один из листочков календаря остался у неё в руке.
- Вася, вернись! – позвала она и застучала кулаком по кнопке. – Ва-ась! Ты забыл!
И побежала по лестнице, не дожидаясь лифта.
Так с криком «Вась, подожди!» она влетела в собственного мужа, который как раз возвращался с работы.
- Что случилось? – спросил муж. – Что, что такое?
Мариша сунула ему в руки листочек и спросила:
- Ты тут мальчишку не видел? Лет тринадцати такой? В чёрной футболке.
Страшно подумать было, рассказывать ему про чудесных рассыльных и старые грузовики.
- Н-нет, не видел… - пробормотал муж. – Никаких мальчишек я не видел.
Голос его был странным, непривычным.
- Мариш, - сказал он. – Мариш, забей ты на мальчишек. Пойдём лучше погуляем, а? Давно мы с тобой не гуляли.
Он озабоченно заглянул в её лицо.
- Какая ты бледненькая. Это оттого что ты голодная. И мало бываешь на воздухе. Пойдём, прокатимся до Москвы, а там пойдём в Макдональдс. А потом в кино, на Царя Скорпионов.
Он сунул руку в карман, где обычно у него лежали одни шурупы, и достал оттуда большой жёлтый банан.
- Кушай, - сказал он, - кушай мартышкину еду. Совсем отощала уже, одни кости торчат.
И добавил, помолчав:
- Чучундра.
- Это кто там вопил в подъезде? – спрашивала в это время Олимпиада Васильевна. – Опять Федька из пятой девушку привёл? Вот дают, а… Каждый день гулянка…
- Да нет, - отвечала ей тётка Маша, прихлёбывая чай. – Это стебанутые из двадцать девятой. Вишь, дают. Весело живут.
И они пошли на электричку. Чтобы поехать в Москву, а там пожевать в Макдональдсе и посмотреть кино. Мариша тащила мужа вперёд изо всех сил, а он сначала удивлялся – ну куда ты так бежишь? – а потом побежал тоже. Так они и бежали, взявшись за руки, как двое влюблённых – только Мариша знала, почему так торопится. Ведь у неё был всего один день.
Потом прошло ещё много лет, муж уволился с работы, потом снова куда-то устроился; извёстковая девочка вышла замуж за того самого железного коллегу и стала ещё бледнее. Под Маришиным окном темнокожие люди вырыли яму, обложили её розоватыми камнями и налили туда воды – получился пруд, а пруд – это значит благоустройство территории, это значит элитный район, и квартира стала стоить дороже на тысячу рублей в месяц. Сердобольная соседка умерла  зимой, в середине января, когда все выбрасывали ёлки, и лапник, который по традиции кидали вслед гробу, казался следом ушедшего праздника, только на нём не было серебряного дождика. А Мариша всё ездила по разным делам – то с благотворительной организацией, то преподавателем-добровольцем, то просто куда-нибудь во Владимир или в Суздаль на конференцию «Метафизический континуум фольклора как смысловая травма», пообщаться с коллегами, пожить в гостинице, где по утрам встречаешь в коридоре удивлённых кошек.
***

- Да пей же ты свой кофе, сколько можно рассказывать?  Всё равно ничего не слышно, музыка орёт.
Музыка действительно стала громче.
Женщина в дешёвых чулках вскинула на плечо хриплую скрипку – будто сумку с картошкой или с многотомником «История германской философии» - и скрипка застонала какую-то нелепую мелодию. Певицы нет, поэтому конкретный сюжет романса разобрать нельзя, но и без слов понятно, что речь в нём идёт о чьей-то роковой любви и о южной ночи. За грязноватым оконным стеклом мир уже затопила синяя вечерняя мгла. А здесь музыка, и приглушённые разговоры, и жёлтое кислое вино в узком бокале отбрасывает червонного золота брызги на пахнущую мылом скатерть. Музыка играет так томительно-весело, и кажется, что во всём это есть хоть какая-то надежда.

Сильно. Очень.

Слушайте, Вы молодец. Правда. Хочу еще. Побольше и изданного.
Upd. Надя, Вы прекрасны.
Upd-2. "С утра просыпаюсь - что это со мной, думаю? А-а, это я филолог..." (с)
Upd-3. На самом деле, у Веллера есть рассказ со схожим сюжетом. Но это, во-первых, не портит впечатления, а во-вторых я про него вспомнила только спустя некоторое время. Что показатель.

To Spokelse

записан в 12/11/08 :: 4:26pm:

Сильно. Очень.

Рада, что Вам понравилось.  :D


Элхэ Ниэннах записан в 12/11/08 :: 4:48pm:

Слушайте, Вы молодец. Правда. Хочу еще. Побольше и изданного. Upd. Надя, Вы прекрасны.

Спасибо огромное, мне очень приятно. До того, что даже стеснение почти прошло.
Я поищу обязательно что-нибудь более или менее приличное среди своей нетленки.
Изданного у меня немножко, и это, к сожалению (моему, а не издателей :)), сплошной нон-фикшн - статьи в энциклопедии по детской психологии и разная норвегистика, которая, в основном, про всяких скандинавских фольклорных страшилищ.


Элхэ Ниэннах записан в 12/11/08 :: 4:48pm:

Upd-2. "С утра просыпаюсь - что это со мной, думаю? А-а, это я филолог..." (с)

:)
И второе огромное спасибо за нахождение меня на "береговом" форуме. А то беда была с вопросом "как бы это мне.. э... представиться".


Элхэ Ниэннах записан в 12/11/08 :: 4:48pm:

Upd-3. На самом деле, у Веллера есть рассказ со схожим сюжетом.

А, кстати, может быть. Я в те поры, когда Сказку сочиняла, Веллера не чтобы прямо так уж любила, но читала весьма и весьма много.

Gvendolen записан в 12/11/08 :: 8:44pm:

Изданного у меня немножко, и это, к сожалению (моему, а не издателей :)), сплошной нон-фикшн - статьи в энциклопедии по детской психологии и разная норвегистика, которая, в основном, про всяких скандинавских фольклорных страшилищ.

(с надеждой) А норвегистика про страшилищ будет?

записан в 12/11/08 :: 8:50pm:

Gvendolen записан в 12/11/08 :: 8:44pm: Изданного у меня немножко, и это, к сожалению (моему, а не издателей :)), сплошной нон-фикшн - статьи в энциклопедии по детской психологии и разная норвегистика, которая, в основном, про всяких скандинавских фольклорных страшилищ. (с надеждой) А норвегистика про страшилищ будет?

:) Хотите, приватом пришлю?

Почему приватом? :-? А я, а мне?.. :'(

А нам?! Страшилищ?..

Ох, какой классный рассках. Страшилищ тоже хочется, да...

Красивый рассказ, какой-то светлый, трогательный...

Да, и присоединяюсь к остальным. Очень хочется страшилищ  :)

Элхэ Ниэннах  Я там страшилищ вывесила в "Сказках" - они, как-никак, сказочные. :) Раз уж Вы говорите, что можно...

Юкка - спасибо большущее. *мучительно сдерживается, чтобы не начать безудержно комплиментить прямо здесь и прямо щас - и отнюдь не по принципу "петушка хвалит кукуха"*


Лео Тэамат - я уже... это.. краснею и ковыряю ботинком виртуальный пол. Спасибо! ;)

(оффтопично, страшным шепотом) Юкку можно хвалить вот тут: http://www.elhe.ru/cgi-bin/forum/YaBB.pl?num=1127986118/690#690

Вот, собственно. История о том, как социофобы ходят на концерты искать Человека :)


С большим опозданием – история про концерт БГ. Про БГ тут будет мало – практически одни брюки и ботинки, а будет, в основном про меня, потому что историю рассказываю я – а БГ, если ему так хочется, пусть сам про себя историю придумает и у нас запостит.
Началось это всё летом. Как многие знают, все порядочные школьники средних классов раньше проходили летом практику – не какую-нибудь легкомысленную студенческую практику по записи фольклора или там северных диалектов, с черникой, бабаньками и трактористом Васей, который дарит васильки, а что-нибудь более весомое – вроде сбора металлолома. Но поскольку я выросла в городе мирного атома, весь металлолом там к тому моменту, как я доросла до его сбора, собрали, мне ничего не оставили – видимо, он пошёл на металлические гробы для радиоактивных отходов или – что вероятнее – на стальные коронки для мэнээсов нашего городского НИИ. Поэтому выбор был невелик – либо мыть всё лето парты в родной гимназии, либо копать картошку на дальнем школьном огороде, что за подвесным мостом. До сих пор не знаю, кстати, куда девалась та картошка. За парты хвалили, а за картошку немножко платили – поэтому я решила копать. Всё лето, ранними росистыми утрами (или утрАми) мы вскидывали на натруженные плечи тяпки и с пением «Мамы-анархии» отправлялись на дальний огород, где, покопав с полчаса, усаживались покурить (а кто не курил, тот просто подумать о жизни), а потом снова копали – до обеда, который был в пять. Глупые дети вместо денег брали талончики на обед в столовой НИИ, а умная я брала деньги, потому что у меня была Цель.
Так что деньги на свой первый концерт БГ (и на данный момент последний) я накопила тяжёлым крестьянским трудом. Купила билет и стала собираться.
А надо сказать, тогда у меня было два способа одеваться – либо в тёмно-зелёного цвета брючный костюм, который был мне на два размера велик (вот блин, сейчас небось в пору бы пришёлся) и который перешёл мне по наследству от двоюродной тётушки (до сих пор не знаю, кого я больше в нём напоминала – крокодила или бегемота), либо в  Главный Праздничный Наряд. Главный Праздничный Наряд состоял из блузки белой турецкой «прощай-молодость-навеки» с бантиками вдоль ворота, юбки, соответственно, чёрной и приличной (в смысле – не до полу, как мне идёт, и не на ладонь выше колена, как модно, а той самой, тщательно найденной портным длины «дайте-даме-пистолет») и узорчатых чёрных колготок, лет пять назад подаренных мне мамой на отличное окончание третьего класса. В этом наряде (плюс белый пластмассовый обруч в волосах) я кушала оливье на всех семейных праздниках, в нём же я делала всякие научные сообщения на школьных семинарах и в нём же я и отправилась на концерт БГ, мудро рассудив, что увидеть воочию самого Борис Борисыча – безусловно,  большой национальный праздник.
Добавьте к этой картине мой тогдашний вид (ах, никто меня не видел? Зря. Потому что тогда мне было двенадцать, и мне все давали шестнадцать (а если глаза накрасить Анькиными тенями, то все семнадцать с половиной), а сейчас мне, увы, двадцать один, но больше шестнадцати мне не дают). А почему такая несправедливость? А потому. Рожа у меня бледная, а глаза большие и круглые. Только раньше все думали, что они у меня такие круглые от мыслительного процесса, а она такая бледная от сдерживаемых роковых чувств, а сейчас все думают, что круглые – от удивления, а бледная – от детского малокровия (на самом деле всё не так, потому что дурацкие мысли на форму глаз не влияют, а если кто-то и дальше будет столько курить и пялиться в комп, и не гулять на воздух, а напротив, отдыхать любимым способом «я ушла пить кофе, а кстати, где мои недоперечитанные в пятый раз «Томминокеры», то интересная бледность точно перейдёт в цвет, подходящий к тётушкиному костюму, а его уже выкинули).
И вот я, вооружившись носовым платком, книжкой Шварца (почитать в метро), бутербродом с вареньем (погрызть в антракте) и карточкой на телефон (на всякий противопожарный) медленным шагом подхожу к ЖК Горбунова. И жду, когда Джа даст нам всё. И тот самый лав, который я нид.
А возле ДК собралась местная хиппическая тусовка. То есть они все в бисере, с трубками и бахромой насквозь заросли. Где кончается бахрома – там с одной стороны борода, а с другой, напротив, пятки. Из бороды дым идёт голубой, вкусно пахнущий. И стоят они такие добрые, такие весёлые, улыбаются медитативно и хихикают весело. Один два слова скажет – а остальные же хихикают. Хорошие, короче, люди. Подошла я к ним поближе, посмотрела своими круглыми глазами и совсем уже хотела было предложить дружить, как вдруг наименее весёлый и наиболее бахромчатый на меня зыркнул и говорит:
- Тебе чего?
Как это чего. Интересный вопрос.
- Я, - говорю, - на концерт.
- А-а, - говорит бахромчатый, - так тебе не сюда. Тебе  за угол, потом налево, потом опять налево, до бывшей бани, которая теперь отделение милиции – а может, и парикмахерская, я уже не помню, а там спросишь.
- Ой, - отвечаю я, - а мне сказали, что ДК Горбунова – это тут. А что, наврали?
- ДК Горбунова, - отвечает мне Бахромчатый, - может, и тут, хотя это дело ещё перекурить надо, а консерватория – она там. За баней, которая теперь парикмахерская, а может, и вовсе булочная.
- Так мне и надо в Горбунова, - совсем уже тихо шепчу я. – Гребенщиков же тут выступает?
- Гребе-ень? – тут Бахромчатый чуть из бороды не выпрыгнул. – Так ты чё, пионэрка?
- Нет, какая я Вам пионэрка. Нас уже не принимали.
И тут он как засмеётся. И все хорошие люди как засмеются. Наверное, это должно веселить, когда хорошие люди смеются, но мне отчего-то стало грустно. Отсмеялись они наконец и говорят:
- А зачем ты, пионэрка, Гребня хочешь послушать?
- А затем, - говорю я, начитавшаяся Керуака и всяких прочих Стругацких, - что я хиппи.
Вот тут хорошие люди совсем развеселились. И стали других хороших людей звать, чтобы те тоже посмеялись. И стали у меня на пиво просить. И сигарету просить. А один даже попросил с ним пойти вокруг здания погулять, поговорить о Гребне и о хипповском движении во всём мире. Деньги я, которые на метро, на пиво отдала, сигарет у меня тогда не было, потому что я ещё не курила, а гулять не захотела – может, я, конечно, была не права, но почему-то чем им веселее всем было, тем мне всё грустнее и грустнее. И непонятно, где Джа и почему он не даёт всё, и неясно, разве они не понимают, что мне до дома доехать надо, и у того, который погулять захотел, тоже морда какая-то нехорошая.
Наверное, все эти чувства на моём безукоризненно бледном лице и отразились, так что Бахромчатый на меня посмотрел и говорит:
- Ну всё, гуляй, пионэрка. Слушай Гребня.
- Как, - говорю, - а Вы?
- А мы попозже подгребём, - сопит тот, который погулять звал. – Крути-ка педали, пока не дали.
Я и покрутила. В смысле, зашла я внутрь, тётенька в форме корешок у билетика моего оторвала и куда-то вглубь рукой показала. А в глубине – ещё лучше люди, ещё бахромистее и бородастее. Посмотреть – просто Дженис Джоплин и Боб Марли. Или, на худой конец, вся, как есть,  Джа Дивижн. Офигеть, как круто, налейте супа многа. И все, наверно, погулять хотят.
Но тогда я не знала, кто такой Боб Марли и причём тут Джа Дивижн, а про Дженис Джоплин знала, только то, что она – Роза Рок-н-ролла. Я занала только то, что я очень-очень хочу быть, как все. Такой же бахромчатой и может быть, даже бородатой. Потому что тогда со мной все будут дружить. Я буду стоять, небрежно выпускать голубой дым и мычать в ответ на все вопросы «Э-э-э». И все меня будут понимать. Потому что «э-э-э» - это такой сложный звук, что если его произнести с правильной интонацией, то сразу понятно, что ты свой. И никто локтем не будет пихаться, как вот сейчас, и пионэркой обзываться, а если погулять и позовут – то при этом будут улыбаться нормально, а не так, как будто у меня из левой брови герань выросла. А вот если голова набита кусками из дурацких книжек, то ты этот звук с правильной интонацией ни за что не произнесёшь. Так и будешь стоять возле подоконника, и думать, почему меня на праздник не пускают, я ж хорошая.
И внутри мне стало так, как во втором классе, когда у нас ставили на День Победы сценку по красивой боевой песне про Смуглянку-молдаванку и её бравого жениха-партизана. Меня  в эту сценку взяли на роль Раскудрявого Зелёного Клёна.  
Покрутилась я, покрутилась, встала у подоконника и высматриваю – может, кто-нибудь придёт, на ком бахромы поменьше. Мне же много не надо, я же не прошу, чтоб вот такой, как тот вон, с гитарой и с индейскими перьями, но бывают же и хиппи какие-нибудь неудачные. Мне бы хотя бы самого маленького и серенького, только пусть не веселится. Грустный чтоб какой-нибудь попался, без чувства юмора.
Смотрю – а у противоположного подоконника девушка стоит, как по заказу. Такая толстенькая, в чёрном вечернем платье, с жемчужной ниткой на шее, прямо как у моей мамы, когда она на родительское собрание идёт, очки толстые в золотой оправе, брови сдвинутые, сама мрачная – в общем, самое оно. Наверно, она тоже картошку копала и дружить пришла. И подхожу я к ней потихонечку, снизу вверх на неё смотрю и грустно так говорю:
- Извините… А Вы не знаете, как бы мне пройти в зрительный зал?
Она меня строгим взглядом окинула и целит сквозь зубы:
- Куда-куда?
А я когда пугаюсь, я слова глотаю. Так что «извините» у меня отлично получилось, «А Вы не знаете, как бы мне» примерно на троечку, а «зрительным залом» я вообще подавилась.
- Ну… - шепчу я, - туда… Где смотрят… Пожалуйста.
Она меня ещё раз взглядом обводит, а потом и говорит – недовольно так:
- Ясненько. Привет полный. А раньше подойти не модно? Вовремя.
- Да я ж торопилась, у меня маршрутка…
- Понятно. За кулисы проведу её, - кивает она кому-то невидимому. – Покарауль тут за меня. Теперь вроде все.
И поворачивается ко мне монументальным боком. И прямо в районе бока у неё белый бэйджик приколот – «Личный гость Аквариума».
И идёт эта Чёрная Фея, эта Северная роза мимо всех хороших людей, и меня за руку тащит – как по облаку. Я за ней еле успеваю, а все хорошие люди только сторонятся. Лесенка-коридорчик, лесенка – коридорчик, а потом закоулок, а потом ещё один, и снова лесенка…
И тут я понимаю, что, наверное, у этой феи самое лучшее чувство юмора. Отведёт она меня сейчас тайными путями через милицейскую булочную, которая бывшая баня, прямо на чердак консерватории, куда складывают старые пюпитры и сломанные цитры и домбры, и буду я там сидеть, пока пылью не зарасту. И на блузке у меня расплывается серое такое мокрое пятно.
Но не в какую консерваторию я, конечно, не попала, всё это была чушь, и морок, и нетерпение сердца, а привела она меня в какую-то не то комнату, не-то закуток с матерчатыми стенами, а в ней на полу мешки лежат. И одна стенка как бы ниже других – не до самого потолка, а только до ушей мне доходит.
- Сиди тут, - говорит, - раз опоздала.
А я что? Я ж не спорю. Может, у хиппи такие порядки – кто на концерт опоздал, тот на мешках сидит. Я быстро юбку расправила, Шварца открыла ( там через дырочки сверху какой-то свет странный падал), сижу читаю «Тень». Ладно, думаю, могло и хуже получиться – не фиг было лезть. Бог уж с ним с БГ, пусть его хорошие люди слушают.
Видно, не судьба.
А тут ещё и свет погас. И стены задвигались. Потому что это были вообще не стены, а кулисы. А сидела я, оказывается, с самого края сцены, который зрители не видят и куда старые декорации складывают. Чёрная Фея, наверное, на мой Главный Праздничный Наряд посмотрела и решила, что раз уж человек на концерт Гребенщикова таким пугалом вырядился – значит, точно на это право имеет. А вид у меня был взрослый и бледный – я уже об этом писала.
И тут на тот, кусок пола, который был мне до ушей, ноги вышли. В ботинках. Ботинки были чёрные, а джинсы синие – но, в общем, я цвет не очень разобрала, потому что темно было. Только помню, что джинсы были потрёпанные и как будто тот, кто в них засунут. долго ходил по мокрой дороге, а потом сох в трамвае. Может, БГ и берёг их со времён боевой своей юности, но я сомневаюсь. Так что если кто вам скажет, что он продался – отвечайте, что ни в коем разе, или очень мало дали. А спросят, кто сказал – отвечайте, что компетентный человек, который видел ситуацию из глубины.
Вот. А потом БГ переступил раза два с ноги на ногу и запел. И про фикус спел религиозный, и про трёх сестёр, и про удивительного мастера Лукьянова, который городит мне хоромы с окном на твою сторону. И самую любимую мою песню спел – про самый быстрый самолёт, который не успеет за тобою. А мне некуда деваться, потому что я люблю быть там, где ты – ну, дальше все знают, что.
И я ему подпевала. Не уверена, что меня было хорошо слышно – но, может, оно и к лучшему, потому что голос у меня сильный, но некрасивый, а слуха и вовсе никакого нет, зато есть личное видение, потому что я, во-первых, творческая личность, а во-вторых, музыкальную школу закончила. Хоровое отделение. А Гребенщикову только личного видения посреди концерта не хватало.
А может, наоборот, меня было хорошо слышно и именно этот аккомпанемент и придал голосу Гуру такую глубину и очарование. Не знаю.
А когда первое отделение закончилось,  Чёрная Фея, видимо, во всём разобралась и из-за кулис меня извлекли. И допеть не дали. Но – надо отдать ей должное – из зала меня не выперли, а просто посадили согласно купленным билетам, и я совсем почти не расстроилась, потому что со мной рядом оказался офигительно красивый седой хиппарь лет пятидесяти, и мы тут же с ним познакомились, и ему страшно понравилась история про Гребневы ботинки, и он подарил мне феничку, а я рассказала ему, кто такой на самом деле Джа (а то он считал, что это великий дух Вудстока), и он попросил у меня денег на пиво, но денег у меня уже не было, а был сплющенный бутерброд с вареньем. И мы его тут же и съели напополам, как и полагается настоящим хиппи.
И даже домой я доехала на метро, потому что он меня научил пролезать между стояком от турникета и бортиком от лестницы. В Питере, на станции «Гостиный двор» там довольно большая дырка.
И в общем благодаря такому счастливому стечению обстоятельств я так и не поселилась на чердаке консерватории, а совсем напротив, выросла большая, завела себе мужа и двух котов, и мне уже почти двадцать один, правда, больше шестнадцати мне не дают. И я давно уже совсем не хочу быть как все, и понимаю, что интереснее всего быть девушкой в чёрном платье, которая хмуро смотрит на всех хороших людей, как суровая экономка на пьяных гостей,  и думает, что когда они все наконец уйдут, начнётся самое весёлое. Возможно – и  очень вероятно – что девушкой в чёрном платье работать даже интереснее, чем Гребенщиковым. И ещё я курю и сама у кого хочешь на пиво попрошу.
И всё равно тоскливо.

Красота какая! Gvendolen, я Вас практически люблю! Как творческую личность, поймите меня правильно ;D

А я БГ живьем видела один раз - на концерте памяти Цоя. Все люди как люди: Кинчев слова какие-то хорошие говорил, "Одинокую лодку" пел - я ее тогда первый раз слышала, до сих пор люблю; Шевчук был слегка принявши на грудь, но пел все равно здорово, а "Последнюю осень" спел два раза, сказав, что - ребята, я вуот ее спел, и только сейчас понял, как она к месту и правильно, и - можно, ребята, я ее еще раз спою? И Джоанна Стингрей была, и в конце крикнула - "Витя, я тебя люблю!" с дивным акцентом. Короче, мы были грустны и суровы, зажигалки жгли, курили, и менты нас не гоняли, и всё этому настроению соответствовало. Пока не появился БГ в чем-то жизнерадостно-фиолетовом и индийском и развеселый в никуда. Почему-то. И я даже не помню, что он пел, потому что очень уж как-то он неправильно смотрелся об тот момент. Вот слушать - слушаю, а на концерт не пойду, нет. Такая я злопамятная.

Элхэ Ниэннах записан в 12/29/08 :: 2:30pm:

Красота какая!

:-[ в смысле,  ::) в смысле, я очень рада


Элхэ Ниэннах записан в 12/29/08 :: 2:30pm:

Gvendolen, я Вас практически люблю! Как творческую личность, поймите меня правильно ;D

Во! И пусть кто-нибудь попробует усомниться в творческости моей личности *сидит гордится*


Элхэ Ниэннах записан в 12/29/08 :: 2:30pm:

А я БГ живьем видела один раз - на концерте памяти Цоя. Все люди как люди: Кинчев слова какие-то хорошие говорил, "Одинокую лодку" пел - я ее тогда первый раз слышала, до сих пор люблю; Шевчук был слегка принявши на грудь, но пел все равно здорово, а "Последнюю осень" спел два раза, сказав, что - ребята, я вуот ее спел, и только сейчас понял, как она к месту и правильно, и - можно, ребята, я ее еще раз спою? И Джоанна Стингрей была, и в конце крикнула - "Витя, я тебя люблю!" с дивным акцентом. Короче, мы были грустны и суровы, зажигалки жгли, курили, и менты нас не гоняли, и всё этому настроению соответствовало. Пока не появился БГ в чем-то жизнерадостно-фиолетовом и индийском и развеселый в никуда. Почему-то. И я даже не помню, что он пел, потому что очень уж как-то он неправильно смотрелся об тот момент. Вот слушать - слушаю, а на концерт не пойду, нет. Такая я злопамятная.

Угу, БГ - он может. Он, по-моему, с башни из слоновой кости редко слезает, так вместе с башней и ходит. Ему оттуда и не видно, где он к месту веселый, а где - совсем фиолетово смотрится. И по-индийски. Но я его все равно это самое... три раза ку.

А не вопрос! Песен хороших у него в количестве, сама с удовольствием слушаю. А ежели он вне поэтических высот как-то, с моей точки зрения. странно себя ведет и говорит, так вне высот меня никто ж и не заставляет его наблюдать. И это несомненный плюс. И вообще как-то в тему того треда, откуда мы сюда и пришли :)

Gvendolen, я Вас тоже, кажется, люблю  ;D
Перечитала дважды, улыбка во всю морду, аж клюв трещит во все лицо. Все-таки замечательно Вы пишете *обзавидовалась белой завистью*

записан в 12/29/08 :: 4:05pm:

Gvendolen, я Вас тоже, кажется, люблю  ;D Перечитала дважды, улыбка во всю морду, аж клюв трещит во все лицо. Все-таки замечательно Вы пишете *обзавидовалась белой завистью*

стоило так расписаться, чтобы увидеть улыбку дятла во все лицо)))

"Так и будешь стоять возле подоконника, и думать, почему меня на праздник не пускают, я ж хорошая."

Хорошие сказки с хорошим концом. О хороших людях. И я тоже, я тоже дружить пришла!.. Хоть курить бросила, кофе не умею, и с железками, абстракциями всякими мне уютней, чем с людьми. А вот Синайская Псалтырь роднит. Тоже знаковая система.

:)

записан в 12/31/08 :: 2:36am:

Хорошие сказки с хорошим концом.

Как, однако, странно. Мне казалось, что у Сказки конец довольно-таки паршивый, а история про БГ и вовсе не сказка, а чистый опыт, сын ошибок трудных, но то, что

записан в 12/31/08 :: 2:36am:

И я тоже, я тоже дружить пришла!..

настолько радует, что Бог уж с ними. Хоть венком сонетов называйте. Уж больно мне нравятся ваши эти... абстракции.


записан в 12/31/08 :: 2:36am:

Хоть курить бросила, кофе не умею,

Чаю. Срочно чаю. Или какао. Вы что предпочитаете?


записан в 12/31/08 :: 2:36am:

Синайская Псалтырь роднит. Тоже знаковая система. :)

Дык!! [smiley=happy.gif]

Gvendolen записан в 12/31/08 :: 1:19pm:

Как, однако, странно. Мне казалось, что у Сказки конец довольно-таки паршивый,

Мне тоже так показалось...

записан в 12/31/08 :: 1:26pm:

Gvendolen записан в 12/31/08 :: 1:19pm: Как, однако, странно. Мне казалось, что у Сказки конец довольно-таки паршивый, Мне тоже так показалось...

Знаете, Spokelse, то, что мне кажется, совпадает с тем, что вам кажется (о как завернула, правда?)
Но... как бы это так написать, чтобы слова восхищения никто не принял за насмешку.
Это же сама Pancha Devi. У нее Курумо раз бродил в пьяном виде по Валинору (наверное, все-таки по Вал(и)мару; не по всей же стране, по городу скорее, но это ладно) и просил дать ему в морду как частному лицу, а не как должностному (я когда эту фразу про должностное лицо прочитала, у меня счастливый транс наступил часа на полтора - ну ведь гениально же!). В том мире, где такое бывает, может, и Сказка хорошо заканчивается - Panche виднее. Я целиком доверяю ей в этом вопросе.
На всякий случай ещё один дисклэймер: это_было_восхищение.

Gvendolen! :o (ужас) Вот слов нет. Нет совсем. (с)

За честность огромное спасибо. Всегда предпочитаю в лоб... То есть, не поймите меня неправильно (ох уж эти гуманитарные заморочки!), вы были максимально тактичны. Имею в виду, что я бы и в лоб не поперхнулась. Наше восприятие апокалиптичности событий, видимо, имеет разную, радикально разную интенсивность (моё можно см. в Притчах).
* Сказка = сказка о взрослении (никто ж из главных не умер, ничего необратимого, а разбитые иллюзии имхо изначально прах. Да и младший Вася точно не зря приходил. Мариша, сама по себе очень чувствительная, начала про супруга что-то реальное _понимать_. Весомый плюс любви.).
* Быль, рассказанная _так_ = сказка. Даже Миф. (и тоже - чего плохого-то? На метро нормально доехала, Джа таки дал всё) У меня проблема дневники вести из-за эффекта "мысль изреченная есть...ХХХL". Как преподнесешь, ведь, так в читательском сознании и отложится. Даже если читатель ты сам(а)... И где-то там на краешке брезжит: а вдруг это я такая... неправильная, а остальные, когда реплики/записи/отчеты именно так внутри себя и живут, красиво?

Так что, пожалуй, чай  :)  А если сварите эксклюзивный кофе, буду вдвойне за. В большую кружку, плиз (ох уж эти гуманитарные наперстки!). *чешет в затылке* И позавтракать бы не мешало... Может, я вообще пожить останусь? Может, сходим вместе на концерт кого-нибудь, или на вторых Трансформеров с Принцем Персии. *размечталась* Шучу. Мне и так уже страшно столько личного написать, не по теме, а тут сразу концерт. :o

Самое главное-то, что и форма и содержание. Искренность помноженная на иронию - это бездна позитива. Пусть мир рушится, кругом конец света, а несколько нормальных людей разрядят любой затяжной кризис. В ПКА хватило двоих :)

записан в 01/01/09 :: 7:09am:

Gvendolen! :o (ужас) Вот слов нет. Нет совсем. (с) За честность огромное спасибо. Всегда предпочитаю в лоб... То есть, не поймите меня неправильно (ох уж эти гуманитарные заморочки!), вы были максимально тактичны. Имею в виду, что я бы и в лоб не поперхнулась. Наше восприятие апокалиптичности событий, видимо, имеет разную, радикально разную интенсивность (моё можно см. в Притчах).

Да нет, не такая уж она и разная, на самом деле, честно-слово :)...мое болтается где-то в диапазоне между "все на свете должно происходить медленно и неправильно" и "пусть все кругом горит огнем, а мы с тобой споем". Вкупе с фильмом "Гараж" и книжкой "Бессильные мира сего". Это, по-моему, не так далеко от

записан в 01/01/09 :: 7:09am:

Пусть мир рушится, кругом конец света, а несколько нормальных людей разрядят любой затяжной кризис.

Про ПКА у меня,  конечно, руки чешутся поговорить, и про трагичность восприятия тоже, и про всякое такое... но в офф-топике увязнем по уши. Остается надеяться, что это не последний тред, в котором мы присели попить кофе))

записан в 01/01/09 :: 7:09am:

Так что, пожалуй, чай  :)  А если сварите эксклюзивный кофе, буду вдвойне за. В большую кружку, плиз (ох уж эти гуманитарные наперстки!). *чешет в затылке* И позавтракать бы не мешало... Может, я вообще пожить останусь? Может, сходим вместе на концерт кого-нибудь, или на вторых Трансформеров с Принцем Персии. *размечталась* Шучу. Мне и так уже страшно столько личного написать, не по теме, а тут сразу концерт. :o

Можно кофе - я гуманитарных наперстков тоже не уважаю. Я люблю толстые теплые кружки, желательно глиняные . А можно бедуинский чай - черный, плюс кардамон, плюс шалфей (только сегодня научили -м-м-м...) С пирожками) Сходить лможно ещё на "Обитаемый остров"; правда, я как посмотрела с холодным вниманием на "Гадких лебедей", до сих пор икаю и вздрагиваю)

Хорошо как, Гвендолен! Дистанционно дружу, трусь о колени и оставляю много-много шерсти.

И с Новым Годом!

Gvendolen записан в 01/01/09 :: 11:41pm:

Про ПКА у меня,  конечно, руки чешутся поговорить, и про трагичность восприятия тоже, и про всякое такое... но в офф-топике увязнем по уши. Остается надеяться, что это не последний тред, в котором мы присели попить кофе))

А про ПКА есть соответствующий тред... Там, правда, давно уже тихо, так можно и пошуметь. :)

Хатуль записан в 01/02/09 :: 12:04am:

Хорошо как, Гвендолен! Дистанционно дружу, трусь о колени и оставляю много-много шерсти. И с Новым Годом!

Гвендолен отправилась ставить чайник, но на пороге не выдержала и обернулась, - столь изумительная картина не часто представала ее круглым близоруким глазам, и она хотела запомнить ее как можно подробнее. Роскошный, черно-фиолетовый, дятел, загадочно улыбаясь уголком клюва, внимательно слушал что-то рассказывавшую Хозяйку. В единственном кресле (порядочно потертом, но мягком и сохранившем способность качаться ) возлежал, во всей своей пушистости, Великий Кош, мурлыча что-то ободряющее. Сквозь прозрачную спину уже второй час мерещившегося всем призрака просвечивала настольная лампа – но это, впрочем, только помогало Spokelse читать при ее свете сразу две книжки: «Смерть автора» Ролана Барта и «Поваренную книгу анархиста». Возле лампы двое играли в шахматы – она, со здоровенной глиняной кружкой «filfak rules» в руках, и он, ее всегдашний собеседник, узнать которого (и отличить от всяких прочих, малоподобных и малоприятных, персонажей) можно было по светлым кудрям и тонкой золотой вышивке на черном свитере («Осторожно, физик!»).
На стене куда-то – кажется, в направлении 2 января - удивленно шли часы. Пахло елкой, кардамоном и чем-то вроде покоя.
Гвендолен довольно улыбнулась и подумала, что хватит уже стоять и пялиться, чайник сам на плиту не полезет.

;D
Спасибо!
* раскланивается и снова углубляется в вышеупомянутые книги. :)

Хозяюшкина квартира обладала удивительным свойством вмещать поразительное количество гостей. Своей способностью предоставлять отдельное пространство любой виртуальной компании, словно комнату в студенческом общежитии, всё больше напоминала Панче ГЗ МГУ. Недаром Гвендолен отправилась ставить чайник куда-то в бесконечный коридор. "Коммуналка, наверное. Да нет, зАмок! Разве в коммуналках бывают Хозяйки?"

- Королеву надо ставить на свой цвет, да?

Ледяное молчание.

- Ферзь. Здесь эта фигура называется ферзь, - как у некоторых получается говорить курсивом?

Через полминуты, сочувственно:

- Может, тебе лучше литературу специальную почитать? "Шахматы Гарри Поттера", неплохое издание. Грохочущий слон в подарок... @#$%^!!!

Ненормативная лексика посреди назидания прозвучала настолько вразрез, небо упало на землю как минимум... А. Всего лишь неправильный цвет волос. Блондинистое и сиреневоглазое отражение в зеркале напротив шахматного столика, уже несколько лет существующее в СиЗ отдельно от прототипа, ехидно уступило место проекции авторства Гвендолен. Ясен пень! Она же ответственная съёмщица, ей и приоритет. Тем более, внешняя привлекательность по закону цветового контраста возросла в разы. В мегаразы! Что немедленно было мене, мене, текел (безо всякого упарсин).

- Хм... Харе я, Рама я. Ну, е2-е4? Для разнообразия.

Первая полночь Нового года.

На вторые сутки веки застывшего дятла дрогнули; он медленно обвел взглядом комнату и расслабился, интуитивно почувствовав, что его окружает тепло родных людей - значит, опасности нет.
Из кухни доносилось уютное позвякивание чашек - Gvendolen заваривала чай. Дятел встрепенулся: "Чаю предпочту брют" - отрывисто бросил он, немедленно смягчив категоричность тона смущенной улыбкой.
Хозяюшка отвела заинтересованный взгляд от шахматной партии: "А я бы, пожалуй, выпила светлого пива" - и через мгновение: "С яблочным соком, конечно".
С кухни донеслось мелодичное "без проблем" - словно серебрянные колокольчики пропели в ночной тишине нежную песню, призванную одновременно услаждать слух женщин и кипятить кровь мужчин.
Вздрогнул Spokelse, расправил плечи - достойный муж, ранее охранявший покой этого дома с мечом в руках и ныне еще готовый защищать своих близких до последней капли крови.
Хатуль, менестрель, славный своими виршами, потянулся к новому листу пергамента - ибо Дар его не терпел безделия, и в каждом вздохе ветра, в каждом всполохе свечи и мелодичных словах Женщины черпал он свое вдохновение, торопясь выплеснуть на бумагу бессмертные строки, овеянные дыханием Вечности.
Прекрасная ликом женщина с едва заметной усмешкой выпрямилась в своем кресле, более напоминающим трон - не потому,  что кресло было особенным, а потому, что присутствие Pancha Devi делало его таковым.
В самом лучшем, единственном Доме начинался новый день...

* в умилении сердечном смотрит на народ, но с великим смущением все-таки напоминает, что светлое пиво с яблочным соком пьет либо в Большую жару, либо на концертах. А так предпочитает сухое и полусухое красное вино, коньяк, вермут и небывающий уже несколько лет красный "Букет Молдавии"... :-[

Гвендолен стоит на кухне, прислушиваясь к доносящимся пожеланиям, загибая пальцы, бормоча бессмертное "кажется, они лучше знают, что хранится у меня в кладовой, чем я сама".
Гвендолен добывает
из кладовой - темный сосуд, покрытый благородной пылью столетий (Гвендолен одобряет выбор Хозяйки, она и сама не прочь от сухого-красного) и плотно закупоренную, оплетенную соломой бутыль, на которой рунами запечатлено название неведомого напитка "Брют"
из пристроившегося в глухом уголке старенького, тихо бурчащего, "Минска" - глиняный горшочек сметаны (мышеловки в этом доме не приветствуются, ибо запрещены Женевской конвенцией*, но Гвендолен надеется, что коты любят сметану, даже если они Феанорычи)
с подоконника - пару половников лунного света, а из-за оконной рамы - ломтик самой свежей январской темноты (а чем, интересно, ещё питаются призраки? Хм... на всякий случай добавляет на поднос кусок сыра и коробку шоколадных конфет)
Подумав и взглянув на календарь, Гвендолен поднимает вверх палец, говорит "О!" и вытаскивает из буфета пару-тройку кексов с изюмом.
А потом садится, созерцает все это великолепие и ждет, пока ей помогут оттащить все это дело в гостиную. Ну там, скажут слово - и оно все само подымется и поплывет по воздуху в нужном направлении. Или наскоро придумают хитрый конвеер, доставляющий подносы по маршруту "кухня-комната"...
В ожидании она размышляет о том, что соловьев, может, баснями и не кормят, а гостям-то надо что-нибудь рассказать, а то ведь они заскучают...

*______
Как причем тут Женевская конвенция? Какая же это Гвендолен без нее? Так уж повелось испокон веков: менестрелю - лютня, воину - меч, Гвендолен - Конвеция...

В итоге Гвендолен решается. В последнее время рассказов она не пишет. Не в добрый, по всей видимости, час она почему-то перешла с мелкой прозы на крупную и - когда не пьет чай и не беседует с гостями - сочиняет длиннющую, непонятного жанра историю, крайне неоднозначную идеологически (вот уже четвертый месяц сочиняет, это для нее тот ещё срок).
Поэтому она надеется, что ей позволительно будет предложить вниманию гостей очередные неновые рассказы.
Вот она и вытряхивает из запыленного цикла "Золото на голубом" (в который входит и "Сказка, к слову сказать) ещё три древние зарисовки.

Стекло
Однажды я видела, как  грузчики несли куда-то толстое оконное стекло. Оно было таким прозрачным, что если не подходить совсем близко, казалось, что два здоровенных мужика играют в какую-то странную игру – делают вид, что тащат нечто тяжёлое, скрючивают руки, отдуваются, останавливаются покурить, матерятся, но в руках у них ничего нет. А на самом деле в руках у них было стекло.
Я – профессиональный носильщик стекла.
Усталость
Я ужасно устала от своего детства. Когда ты маленький, тебе надо делать кучу разных, ужасно неприятных вещей – например, рано вставать. Ходить в школу. Слушаться маму и вообще слушаться взрослых. В жизни моей мамы я была главным героем, а главный герой не может не быть положительным – мама любит традиционные сюжеты. Поэтому я лучше всех училась, лучше всех рисовала, лучше всех писала стихи и училась в школе для одарённых детей. Зато во дворе я не гуляла никогда – потому что девочки, которые ложатся спать, когда захотят, едят ядовитые малиновые леденцы грязными руками и говорят плохие слова, могли испортить совершенное мамино произведение. И к нам в гости никто не приходил. И кошки у нас не было. И велосипеда. Ну и что – зато я писала стихи.
Например, когда мне было десять лет, у нас в школе ставили сценку по песенке о смуглянке-молдаванке. Там надо было танцевать, а танцевала я очень плохо, и  в сценку меня брать не хотели. Мама сходила к завучу, немножко там поплакала, и меня всё-таки взяли в сценку – на роль Раскудрявого Клёна Зелёного. Моя задача заключалась в том, чтобы стоять на сцене в праздничном платье, к которому канцелярскими булавками были приколоты кленовые листья, оставшиеся от первого сентября, и ритмично взмахивать зелёным платком, когда учительница музыки восклицала «И-иэхх!» Но и с этим я справлялась плохо, на генеральной репетиции пропустила два иэха, а потом две булавки у меня на платье отцепились, и листья посыпались на некрашеный пол сцены. Все говорили, что клён опадает, и очень смеялись. К тому же, стоя на сцене, я разревелась – мне было страшно обидно, потому что мальчишки-хулиганы из А-класса, изображавшие партизанский молдаванский отряд, обзывали меня деревом, дубом и почему-то баобабом.
После небольшого семейного скандала и порванной книжки про Лолиту, которая, по мнению мамы, мешала моим успехам в хореографии, танцы из домашней программы «Идеальный ребёнок» были исключены.
С пяти лет я слышала, что я не такая как все, и что у меня впереди что-то очень важное, значимое и нужное. Может быть, я уеду за границу. Или стану переводчиком и буду зарабатывать много-много денег. И никогда-никогда не выйду замуж, потому что моя мама будет уже очень старенькой и я её не оставлю. Только предатели, говорила мама, оставляют своих пожилых и беспомощных родителей, только чёрствые души. Лучше пусть я выучусь в университете, заработаю много денег и повезу её смотреть Европу, всякие там кирхи и готические соборы, мама будет смотреть на свою красивую, взрослую и абсолютно самостоятельную дочку и наконец-то станет счастлива. Мама говорила об этом, как правило, за ужином, и где-то между кашей и чаем начинала плакать. Я видела масляные крошки, прилипшие к её подбородку и на мои глаза тоже наворачивались слёзы. Насчёт замужества я была с ней горячо соглашалась – потому что все мальчишки, которых я знала, меня пугали. Со слезами было сложнее – когда я нервничаю, я совершенно перестаю хотеть есть, а доедать полагалось всё, что тебе положили в тарелку. Иначе мама подсаживалась поближе, скорбно качала головой и рассказывала, про то, как в далёкой Африке голодают местные африканские дети, как они ловят и едят африканских летучих мышей, как от цинги у них выпадают зубы, и из десен течёт кровь и как они распухают оттого, что у них безбелковый отёк.
Я очень жалела африканских детей и всегда доедала до конца. Абсолютно всегда – и кашу с вареньем, и картошку, и булку. Иногда мама, гуляя со мной по улице, засматривалась на стройных девочек в миниюбочках, крутящих обручи-хулахупы, и говорила, что в моём возрасте стыдно быть таким бочонком, что я мало двигаюсь и всё время сижу в кресле с книжкой.
Одноклассники не хотели понимать, какая я особенная и замечательная, и вообще относились ко мне нечутко – лупили где только можно, выкидывали книжки и тетрадки из портфеля, а однажды насовали в сумку со сменной обувью такого, что и сказать стыдно. Сменная обувь была импортная, кремовые туфельки из мягкой кожи, стоили они четверть маминой зарплаты, и стоять за ними в очереди нужно было два часа плюс коробка конфет заведующей обувным отделом, так что мама опять ходила в школу и плакала у завуча – завуч потом рассказывала подруге по телефону, что заведёт для моей мамы специальный пузырёк валерианки. В общем, самого активного совальщика вместе с его родителями вызывали к директору и долго объясняли, что он глубоко неправ с применением таких слов, как «на второй год», «колония» и «патологический тип» (школа наша была престижная), а другие совальщики отловили на следующий день меня в раздевалке, опять отлупили, только сильнее и так, чтобы синяков не осталось, и пообещали в следующий раз напихать говна уже не в сумку. Куда именно – они так и не сказали, но от этого было ещё страшнее. Я убежала от них в женский туалет, вытерла сопли, умылась и побыстрее побежала на остановку, потому что опаздывала в музыкальную школу.
Теперь, когда я случайно прохожу мимо мальчишеских компаний, я ускоряю шаг. Я их немножко боюсь. Вдруг они не видят, что у меня в руках большая сумка, из которой торчит длинный батон, что я иду на высоких каблуках, что у меня взрослая причёска? Вдруг они подумают, что я по-прежнему маленькая девочка, и не останутся сидеть на лавочке с ногами, а тихо встанут и подойдут поближе? Совсем близко? Я сжимаю ключи в кармане и опрометью бросаюсь внутрь, в спасительную прохладу подъезда, пахнущую мочой и сигаретным дымом. Фиг вам, я уже не с вами, и моя взрослость окружает меня, как меловой круг – Хому Брута.
Сейчас меня никто не может заставить быть Раскудрявым Зелёным Клёном. Конечно, я никуда не уехала, а живу на самой окраине Москвы, где за домами стоит большой гастроном, в котором продают водку и шоколад, а за гастрономом начинается тихий и печальный лес, а Москва, наоборот, заканчивается. Я и могу делать всё, что мне захочется – например,  курить, если мне хочется. Ложиться хоть в три утра. Покупать себе длинные юбки-макси и читать книжки про кого угодно. Сидеть на зубодробительных, всесокрушающих диетах и пить чай с вареньем по ночам.  Долго говорить по телефону. Сидеть с книжкой хоть круглые сутки.
Собственно говоря, я так и делаю. Потому что ничего другого мне не хочется.
Иногда я звоню по телефону своим друзьям, которые тоже очень взрослые. Мы часами болтаем, обняв телефонные аппараты, или прижимая радиотрубки к уху плечом (это когда, тот, кто говорит, занят чем-то другим – например, чистит картошку, или чинит рессору от детской коляски, или набивает научную статью), и обсуждаем детей, мужей, жён, Люсю Понимаеву, которая развелась, письма Достоевского и политическую ситуацию в современной Сербии, и снова детей, и Теорию Большого взрыва. Говорим о том, как хочется завести третью кошку и какой шоколад самый вкусный.  Но больше всего мы говорим о том, как придёт лето, мы встретимся и поедем кататься на велосипедах. Или на трамвае. Или вообще все уйдём в поход.
Про походы и велосипеды я слушаю с самым большим удовольствием. Там, в походе, можно сидеть у костра, смотреть на серые кусты и чёрную речную воду, и слушать, как кто-нибудь анализирует методологические просчёты в твоей курсовой, и говорит, что если так подходить к анализу текста, то никогда не станешь сложившимся учёным. Ссылаться на Арьеса или Лакоффа. И спрашивает, не холодно ли тебе сидеть, и намазалась ли ты кремом от комаров.
И кажется, что всё по-прежнему впереди.


Огневик
Когда тебе двадцать один, и ты замужем уже четыре года, и снимаешь квартиру в военном городке, и учишься на филфаке, то засыпаешь в страхе, а просыпаешься в тревоге и недоумении. Вдруг отключат газ, или воду, или электричество; вдруг не сдашь экзамен; вдруг не найдёшь работу, потеряешь деньги или паспорт, а продавщицы из продуктового магазина тебя разлюбят и перестанут давать в долг. Вдруг умрёт твой научный руководитель, а ты узнаешь об этом из траурного объявления в чёрной рамке, висящего на первом этаже. Вдруг у мужа будет плохое настроение, и он с каменным лицом соскребёт с тарелки завтрак в унитаз, одним глотом выхлебнет кофе и уйдёт на работу, а ты останешься грызть ногти, ковыряться в остывшей яичнице, а потом пойдёшь под дождём к метро, отчаянно стараясь вспомнить что-нибудь радостное, ожидающее тебя в надвигающемся дне. А в университете киснут в буфетах крабовые салатики, и пропыленные шкафы на кафедрах набиты заполненными заботливой рукой словарными карточками, и прокуренные лестницы, и светлые прямые коридоры, утыканные по обеим сторонам дверями из-за которых несутся таинственные, похожие на заклинания слова. (Это потом понимаешь, что салатных крабов никогда не было, их никто никогда не ловил в море и не солил в дубовых бочках – их породила из пресной плоти минтая химия печали. И на языках, слова из которых написаны в дорогих чьему-то сердцу карточках, никто никогда не говорил, не бормотал, не бубнил и не объяснялся никому в любви, зато в них чинно происходили разнообразные закономерные процессы с именами,  звучащими как названия симптомов тропической болезни – вторая германская передвижка согласных, метатеза плавных, падение редуцированных. А волшебные слова из-за дверей на поверку оказываются малопонятной звукописью, птичьим чириканьем, трелями, которыми разноцветные, зобастые доценты, курлыча, приманивают доверчивых и нежных второкурсниц на свои семинары.) И по коридорам бродят мрачные пророки, а чаще пророчицы – низкорослые, корявые, унылые, в очках и цитатах, с пылающими сборниками «Новое в зарубежной лингвистике»  в руках, с утра до ночи борющиеся: с антинаучными измышлениями, с поклонницами безуглеводных и низкожировых диет, с противниками аористов в древнерусском языке, с учебной частью – да мало ли ещё с чем. Внимаешь их смутным речам, заботливо подливаешь пакетных сливок в казенные чашечки с остывшим кофе и думаешь: бедная ты, бедная, ведь понятно – даже если народные массы в порыве праведного гнева разверзнут и расточат деканат и прилежащий к нему профсоюз, и восьмитомник Виноградова унесут сдавать на макулатуру, и сами знаете кого из истории вынут, а понятно кого в нее вставят, замуж тебя всё равно никто не возьмет. Пошла бы лучше, сделала бы причёску «боб», тебе бы пошло, и заодно сняла бы этот красный шарфик в полосочку – я тебе потом объясню, почему. И мучаешься совестью от таких мыслей, и ещё сильнее любишь бесприютных пророчиц, и вспоминаешь, какой же радостью было всё, когда ты только поступила, каким прекрасным тебе казалось здесь всё. А теперь нужно получать диплом, и устраиваться на работу, а иначе мимикрируешь, сольёшься с пейзажем, с пыльными коридорами и пропахшими потом аудиториями, и никакому прекрасному принцу не будет под силу выделить тебя из этого въедающегося намертво химического состава. Короче, сплошной ужас.
Если по утрам не вскакиваешь, не мечешься по квартире, сшибая на бегу громоздящиеся книжные пирамиды, в поисках ключей, проездного или мобильного телефона, значит, выходной или библиотечный день. И новые страхи, выходные – наш дом вообще к покою не располагает. На лавочке, возле крыльца сидит серенькая бабушка Бардачиха – в кошёлке у неё зелёный лук в любое время года, почему-то всегда зелёный лук. Ещё из имущества у неё есть тромбофлебит, внучка, у которой не складывается личная жизнь и равнодушная к миру жёлтая собака, всегда дремлющая у бардачихиных ног, положив голову на её необъятный мягкий сапог. Когда на крыльцо кто-нибудь заходит, собака приоткрывает левый глаз и несколько раз стучит свалявшимся хвостом по ступеням. То ли приветствует, то ли напоминает – приходящий, не грусти, уходящий не радуйся.
Собака мне нравится. Когда  я воскресным вечером возвращаюсь из магазина с полными сумками еды, мне Иногда хочется прилечь рядом с ней и подремать, спиной ко всем, кто входит и выходит. Собака мне нравится, а Бардачиха – нет. Хотя, казалось бы, - отличная бабка, выживает на свою пенсию, лук вот покупает – заботится о здоровье, витамины семье несёт. Да и социально, как говорится, активна – всех знает, всех помнит, со всеми общается.
Ухватит за полу пальто:
- Куда собралась, молодая?
- Да вот, Валентина Дмитревна, в магазин ходила.
- А муж где? Я его тут с какой-то женщиной видела. Полная такая, накрашенная. В руках кожаная сумочка – дорогая.
- Да это к нам его мама приезжала.
- Свекровь, значит? Не знаю. Молодая больно для свекрови-то.
И дышит в лицо валокордином и конфетами «Барбарис».
А в дождливые дни, когда радикулит, может и что-нибудь интересное рассказать.
- Папа мой был еврей из евреёв, Шмуль его фамилия. Он в войну добровольцем пошёл, его сразу в моторизированную разведку взяли. Это которые на мотоциклах. Поехал он в фашистский окоп, там где ихний главный сидел, врывается туда, мотоцикл грохочет, все фрицы попрятались, один главный сидит, бумаги перебирает. Он моего папу увидел, и кричит – Юден, Юден! И руки вверх. А папа ему отвечает – так точно, младший сержант Шмуль. И хрясь его по голове дулом автомата – у того голова вдребезги.
Бабка делает круглые глаза, смеётся с брызгами.
- Но сама я, милая, не еврейка. Папашу моего в сорок девятом забрали, как врага народа, я и заявление написала – мол, отрекаюсь, то-сё. Фамилию меняю. Тогда с этим просто было. И ничего, поступила в торговый техникум, потом уж Коля, детки…
Понятное дело. Как будто закрыла за собой дверь в темноту, и сидит теперь тут на лавочке, ловит последние бледные лучи октябрьского солнца – как раз и дождь кончился, развиднелось, гладит собаку. Где-то там, за этой тёмной дверью – распавшийся, уничтоженный, исчезнувший младший сержант Шмуль ищет свою дочурку, хочет отдать ей сухарики из солдатского пайка, тычет во все стороны боевым автоматом – кто потерял меня, кто убил меня, кто стёр меня со всех страниц, кто превратил меня в смутную тревогу?
Ёжусь зябко, бегу домой.
Однажды ночью я вышла на балкон. Во дворе было совершенно темно и пусто, тускло блестела вода в искусственном озерце. В доме напротив окна светились оранжевым и жёлтым, и хорошо приглядевшись, можно было разобрать, кто из жильцов чем занят – одна перебирает на завтрак гречу, посреди крупы лежит раскрытая книга; другой, дремлет под радио, прикрыв лицо газетой; маленькая девочка склонилась над письменным столом – русский, наверное, доделывает; молодая пара ссорится, у обоих лица красные, злые, она потрясает чем-то хлопчатобумажным – ну их… Почти в каждом окне – голубое мерцание: телевизор.
Я уже собралась уходить, как вдруг во двор с шумом въехала машина. Оттуда лёгкими шагами вышел стройный человек в белом облегающем костюме. Он вытащил из машины два странных предмета – вроде чашек на длинных цепочках, чиркнул спичкой,  и чашки загорелись. Он встал в позу советского физкультурника – «ноги на ширине плеч», легко изогнулся, взмахнул своими чашками - и они ожили. Летучие огни рисовали узоры в колодезном воздухе двора, а он стоял и улыбался лёгкой светской улыбкой, одновременно чуть снисходительной и слегка извиняющейся за своё дивное искусство. Отблески огня мелькали по его бледному улыбающемуся лицу, и от этого оно казалось прелестным – добрым, умным, понимающим всё-всё. Тонкий и светлый, окружённый огненным орнаментом, в густой чернильной темноте, он был как живое воплощение тревоги.
- Сашка, кто это… - спросила я, и закашлялась. – Кто это?
- Это? – муж оторвал взгляд от монитора и внимательно посмотрел в окно. – Это огневик. У него, наверное, репетиция. Знаешь, фокусы показывает, с огнём – ты подожди, он сейчас, наверное, глотать их будет. Интересно.
Слово «огневик» было таинственным и чуть-чуть пугающим. Захотелось спуститься, поговорить с ним, подарить ему бутылку красного сладкого вина, оставшегося от последних гостей – «скажу, от поклонницы Вашего искусства», подумала я.  Хорошо бы спросить его, кушает ли он что-нибудь, кроме огня, не страшно ли ему ездить по ночам в тёмные дворы и размахивать там факелами, и можно ли выучиться на огневика, или с этим талантом рождаются – как в древних поверьях, которые мы проходили на фольклоре, ребёнок, появившийся на свет в воскресенье, может понимать язык зверей, так, может быть, есть день, в который нужно родиться, и станешь огневиком? Но в машине, в которой он приехал, кто-то явно сидел, оттуда доносились смех и музыка, и сам огневик вскоре перестал крутить свои чаши, и затеял с кем-то невидимым весёлый разговор, о том, хватит ли водки, или можно вот сейчас заехать в круглосуточный магазин и взять ещё, и он знает куда. Из машины ему что-то радостно и бурно возражали, и не было никакого смысла его отвлекать.

Да, ещё не могу не сказать. Pancha и Лео, вы меня обрадовали и растрогали до самого не могу. Такие прелестные миниатюры.
И я, кстати, тоже не знаю, как у некоторых получается разговаривать курсивом)) - но ведь факт, получается.
Впрочем, фэндом наш любимый знает авторов, у которых персонажи разговаривают не просто курсивом, а жирным курсивом. Но так убедительно - что в него веришь - показать этот курсив чисто речевыми средствами удалось лишь уважаемой Panche)

Приятно, когда хвалят. (Так бы сама весь сыр и отдала.) А когда хвалят заслуженно - вдвойне приятней. ("...кричалки и вопилки ... сочиняю я неплохо иногда, да!" (с)) И как бы с вашей подачи, Гвендолен, начался обмен миниатюрами. Спасибо вам, так сказать, за повод к воображению.

Почему-то эту удивительную пластичность виртуального пространства редко используют на форумах. Всего-то пара связных строчек - и готов уют: ... потрескивают дрова в камине, вино искрится в бокалах (всё-таки кем-то доставленных к месту потребления, со всеми закусками. Домовые эльфы, не иначе). Хозяйка вечера шуршит длинной юбкой и пожелтевшими манускриптами, поправляет на носу очки для чтения, и сказка за сказкой складывается История.

Лео греет вечно мерзнущие лапки у огромного камина, из-под прикрытых век любуется игристым шампанским - ее любимым, суше всякого сухого, "брютом", и с наслаждением внимает Гвендолен, рассказывающей очередную свою завораживающую сказку негромким, мелодичным голосом. Тепло и покой окутывают дятла мягким, пушистым пледом...