Пролог.

Дороги имеют обыкновение кончаться.
Рано или поздно, так или иначе, но приходит момент, когда странствию наступает долгожданный или не очень желанный, но конец. Эта дорога еще длилась, но уже то и дело знакомые повороты сумеречной лесной тропы приветливо ложились под копыта усталого коня. Полукровный арханец чуял близость дома, стриг ушами и все чаще фыркал, раздувая ноздри, но шагу не прибавлял. Знал, умница, что до родной конюшни с янтарной соломой на полу и отборным золотым ячменем в кормушке еще не один день пути. Еще впереди был каменный лабиринт Оссэри, еще звонкая Эландэ, такая мелкая в верховье, не бросила под ноги россыпь радужных брызг. И все-таки! - все-таки это был уже родной, до щемящей боли в груди любимый край.
Граница.
Халдар глубоко вдохнул пряную лесную свежесть. Он не был здесь целый год. С того самого дня, когда его пригласил старейшина...

Неопытному человеческому глазу - или получеловеческому, если угодно - не так-то просто определить возраст чистокровного эльфа. С течением лет серебристые от природы волосы Бессмертных не покрывает паутина седины, предательские морщины - неистребимые свидетели старости - не бороздят юношески гладкую кожу лица, и только печали в глубине прозрачных глаз становится тем больше, чем длиннее вереница прожитых десятилетий за плечами эльфа. Но и печаль у Дивного Народа своя, не человеческая, оттого и понимают ее люди по-разному. Одному она кажется надменностью, другому - холодностью... кому-то и вовсе презрением может показаться...
Халдару эльфийская грусть была внятна - все-таки вырос он среди эльфов, и хоть прочувствовать ее до конца он не мог в силу своего происхождения, но оценивать силу ее научился. И с трудом сумел отвести взгляд от зрачков просто одетого эльфа, когда принимал из рук старейшины резную деревянную чашу с прохладным травяным настоем.
- Через год настанет твое время, - сказал старейшина, указывая гостю на широкую скамью у окна. - Тебе придется выбирать между дорогой человека и путем эльфа. Мы вырастили тебя и выучили, чему смогли, но теперь тебе следует узнать жизнь людей.
- Зачем? - удивленно спросил Халдар.
- Прежде чем выбрать что-то одно, нужно знать, между чем и чем собираешься сделать выбор. Тебе известно, что ты полукровка, в тебе кровь эльфа и кровь человека. Они как вода и масло, их нельзя смешать без того, чтобы они разделились через некоторое время. И это время уже близко. Мы и люди очень сходны между собой, мы можем иметь детей друг от друга, но такие дети не могут всю жизнь оставаться смешанной крови. Тебе придется выбирать, какой из двух рас ты будешь принадлежать.
Разумеется, это было известно Халдару, но он продолжал внимательно слушать, поглаживая бок чашки.
- В тебе две природы, - продолжал старейшина. - Об одной из них ты знаешь все, что может быть доступно полуэльфу. Кое-что тебе откроется, только если ты выберешь нас. Это то, о чем ты знаешь, видел, но сам сделать не в состоянии. Это то, что люди зовут эльфийским волшебством. Но ты ничего не знаешь о жизни людей. А выбор должен быть совершенно осознанным. Принимая или отвергая ту или иную природу, ты должен делать это не на основании слухов и домыслов, а на основании твердого понимания, что один путь для тебя совершенно неприемлем, а другой - единственно возможен.
- Но много ли можно узнать за год? - возразил Халдар. - Среди вас я жил всю свою жизнь, а для людей остался только один год. Будет ли мое знание их жизни достаточным для сознательного выбора?
- Хороший вопрос, - кивнул старейшина. - Да, года будет достаточно. Мы и люди очень похожи... и тех различий, которые ты найдешь между нами за год, будет более чем достаточно, чтобы определиться с выбором.
Старейшина помолчал. Халдар ждал, лаская кончиками пальцев замысловатую резьбу чаши. Было в ней нечто неуловимое, но такое притягательное, такое... такое родное...
- Ты почувствовал? - спросил старейшина. - Эту чашу делал твой отец.
Халдар чуть не выронил чашку.
- Отец?! Но... разве это не эльфийская работа?
- Что? - старейшина приподнял бровь, удивленно разглядывая юношу. - Конечно же, это эльфийская работа!
- Если мой отец - эльф, - медленно сказал Халдар, - то почему я оказался полуэльфом? Ведь Гильсерин, моя мать, эльфийка!
- А с чего ты взял, что Гильсерин - твоя настоящая мать? - так же медленно ответил старейшина. - Она - твоя приемная мать. А вот кем была родная, спроси у Гильсерин. Думаю, тебе пора обо всем узнать. Но утром ты должен быть уже в пути к Границе. Встретимся через год.
Растерянность и смятение Халдара были так велики, что мать уловила их. Когда Халдар подошел к дверям своего дома, она выбежала навстречу, встревоженная до крайности.
- Что случилось, сынок?!
Халдар взял ее за руки, приложил узкие прохладные ладони к пылающим щекам.
- Все в порядке, мама. Старейшина сказал, что через год меня ждет Выбор.
- Так скоро... - вздохнула Гильсерин, отнимая руки. - Так скоро... Еще вчера ты умещался на моих ладонях, и вот уже время выбирать...
- Мне нужно поговорить с тобой, - сказал Халдар, пристально глядя в лицо матери. - Это касается моего происхождения.
- Пойдем, - просто ответила Гильсерин и вошла в дом. Они поднялись наверх, в ее рабочую комнату. Удобно устроившись за пяльцами, Гильсерин указала сыну на кресло у самого окна.
- Старейшина угощал меня травяным настоем, - заговорил Халдар, разглядывая законченную вышивку. Маленькая камышовка на стебле тростника выглядела совсем живой, вот-вот вспорхнет и улетит с полотна по своим птичьим делам. - Я ощутил нечто необычное... и старейшина сказал, что это работа отца.
- Наверняка в настое был лабазник, - задумчиво произнесла Гильсерин, выбирая между двумя едва уловимо различающимися оттенками ниток. - Садись, садись. Я люблю, когда ты там сидишь. Если еще не прошло действие настоя, ты почувствуешь то же самое, что и с чашей.
Халдар тут же уселся в кресло, с любопытством прислушиваясь к себе. Да, едва ощутимое, но это чувство родства возникло снова. И значительно быстрее, чем в доме старейшины.
- Лабазник расширяет восприятие, - пояснила Гильсерин в ответ на полный любопытства взгляд сына. - Твой отец не только сделал это кресло сам, он еще и часто сидел в нем.
- Так это правда? Он был эльфом?
- Да, - кивнула Гильсерин, раскладывая на столе чашечки с мельчайшим бисером. - Твой отец был эльфом и моим мужем... передай мне, пожалуйста, с подоконника шкатулку. Нет, не эту. Овальную с черным рисунком... да-да, эту. За работой мне будет легче рассказывать, а тебе слушать. Полагаю, ты хочешь узнать о своей родной матери?
- Не уверен, что хочу, я же ее никогда не видел. Но старейшина считает, что это необходимо. Я... она меня подкинула, верно?
Гильсерин смотрела с жалостью.
- Нет, сынок. Твоя мать тебя не бросала. Думаю, она никогда бы тебя не бросила. Все было гораздо страшнее...
Она на миг смолкла, ее руки, проворно сновавшие над вышивкой, застыли в воздухе.
- Это случилось после того, как умер наш сын...

Эльфийские дети необыкновенно живучи. Природа, обделившая эльфиек по части деторождения - и совершенно правильно сделавшая, иначе что бы сталось с миром, перенаселенным бессмертными жителями? - куда снисходительней отнеслась к их детям. Два-три ребенка - предел для эльфийки, но зато уморить этих двух-трех малышей не так-то просто. Самый скудный рацион, самый тяжелый климат с этой задачей не справятся. И болезни их не берут, и звери, как правило, не трогают... Но от несчастного случая никто не застрахован.
Случай...
Гильсерин вновь испытала всю боль, весь ужас того дня, когда ей на руки положили маленькое, почти невесомое, безжизненное тельце ребенка. Ее единственного ребенка.
Случай...
Гильсерин ухаживала за деревьями в саду, когда эта боль захлестнула ее с головой - ребенок! Ее ребенок умирает!!! Она бежала, как не бежала бы и от лесного пожара, как не бегала никогда в жизни, как не могло бежать ни одно живое существо, захлебываясь болью и криком, всю себя вкладывая в неистовое стремление - удержать! не дать ускользнуть в небытие! не отдавать смерти!!!
Она не успела...

Гильсерин взглянула на Халдара и прочла в его глазах сострадание. Наверное, старейшина положил в настой слишком много лабазника, потому что сейчас юноша разделял ее муку. Гильсерин была благодарна ему за это.
- Когда случается такое несчастье, мы, бывает, теряем связь с реальностью, - тихо заговорила Гильсерин, поддевая бисеринку тонкой, как волосок, иглой. - Это большая беда, потому что обычно такое потрясение ведет к смерти. К безвозвратной смерти. Так было и со мной. Я ходила, делала что-то, говорила - но все это была не я. Одна пустая оболочка, в которой меня уже почти не оставалось. Я понимала, что со мной происходит, но меня это не пугало. Я не то чтобы не боялась - я просто утратила всякую способность испытывать какие-либо чувства, и даже не пыталась бороться. Будь мой муж потрясен хоть немного менее чем я, он увидел бы угрозу и, наверное, попытался бы что-нибудь предпринять, чтобы вывести меня из этого состояния. Но он тоже тонул в своем горе. Впрочем, он хотя бы боролся...

Халдар остановил коня, спешился, походил немного, разминая усталые ноги. Место для ночлега было удобным, прежде он не раз останавливался здесь. Старая ель, склонившая до самой земли мохнатые нижние ветви, образовала некое подобие шатра. В самый сильный дождь здесь всегда было тепло и сухо. Неподалеку журчал говорливый ручеек с удивительно вкусной водой, а поодаль склон лесного оврага сплошь зарос малиной и ежевикой. Для малины было уже не время, для ежевики - еще не время, но листья той и другой отправились в булькающий котелок вместе с веточкой дикой мяты, подвернувшейся под руку.
Расседланный конь похрустывал овсом из торбы, Халдар грыз вяленое мясо, прихлебывал душистый отвар и с тихим удовольствием представлял себе тот миг, когда вновь ступит на порог материнского дома. Он всегда скучал по Гильсерин, даже когда уезжал из дому всего на неделю, а год разлуки, целый год, проведенный среди людей, сделал его тоску еще острее.
Гильсерин тогда рассказала ему все - все, что знала сама. И рассказ этот отнюдь не прибавил ему любви к людям. Но Халдару тогда хватило ума, чтобы оценить мудрость старейшины - прежде чем судить, надо выслушать обе стороны. И если уж все равно придется прожить год вдали от дома, почему бы не потратить это время с пользой? Как знать, может, кто-то из родных его матери еще жив и сможет поведать ему свою версию событий? Возможность такой встречи волновала Халдара, привыкшего, подобно эльфам, более всего на свете дорожить узами родства.
Ему повезло.
В изложении людей все выглядело совсем иначе. Сначала Халдар решил, что ему попросту лгут, потом тихо негодовал, дивясь человеческому лицемерию. И только к концу года стал понимать, что ему не лгали и не лицемерили. У каждого народа была своя правда. Единственно возможная для него. И выбирать Халдару придется не между двумя расами - между двумя правдами, которые невозможно совместить.
Совсем скоро...

I
Халдару редко приходилось видеть людей. Со времен Сокрытия Арханы в пределах Потаенного Королевства представители человеческого рода появлялись не часто. И все они были либо посланниками к эльфийскому Королю, либо мастерами, желавшими учиться у эльфийских мастеров. Этих последних впускали охотно, но далеко не всех - только если в руках такого человека глина, камень, металл обретали подлинную, исполненную жизни и светлого величия красоту. Чаще всего такие мастера навсегда оставались в Архане, настолько жадной была их тяга к совершенству. Человеческой жизни не хватало для достижения желаемого...
Гильсерин была мастерицей, каких немного, она вышивала бисером, нитями и самоцветами дивные узоры. Под ее волшебными руками оживали лесные дебри, лунные озера, ночные поляны, речные струи, звери с горящими глазами и герои древности... Мастерство Гильсерин было непревзойденным, и попасть к ней в ученики было редкой честью. Но среди людей учеников у нее не было. Мужчины считали такое ремесло ниже своего достоинства, чем немало веселили мужчин-эльфов, а женщины... женщин люди в Архану не пускали.
Теперь, год спустя, Халдар готов был признать, что у людей были на то все основания. Тогда же, в самом начале своего пути, он ехал к людям, как на казнь, смятенный и напуганный. Ведь это люди убили его отца и родную мать. И не вмешайся тогда эльфы, самого Халдара тоже не было бы на свете...

Гильсерин сидела у окна. Руки безвольно лежали на подлокотниках кресла, в прикрытых глазах не было ничего, кроме безграничной тоски и усталости. Она уже давно не бралась за вышивку, забытые пяльцы с начатым узором сиротливо поблескивали бисеринками из дальнего угла. Гильсерин не могла продолжить эту работу - узор был предназначен для рубашки ее сына. Начать новую работу она тоже не могла - для этого нужно было спороть с пялец прежнюю. Сделать это она тем более не могла - по той же причине. А новые пяльцы некому было сделать...
Если бы муж был рядом, она, может быть, заставила себя встать и что-то делать - ради него. Может, это позволило бы ей сделать первый шаг к спасению из той бездны отчаяния, в которую она медленно, но неотвратимо погружалась.
Но мужа не было. После смерти их маленького сына и безжалостного приговора лекарей, сказавших, что больше у Гильсерин детей не будет, он целиком отдался охоте, неделями пропадая в приграничных лесах. Он привозил шкуры лисиц-огневок и пушистых рысей, изжелта-белых волков Границы и серо-седых - Аркании, сверкающих антрацитом и золотом соболей, голубых куниц... Привозил - и уезжал снова.
Подруги Гильсерин подбивали огневками и соболями плащи из тяжелого турийского шелка, волками и рысями - одеяла из стального и черного атласа северной выделки, куницами украшали наряды из серебряной парчи, сотканной руками эльфийских мастериц. Эти вещи охотно раскупались торговцами на ярмарках Границы.
Но сама Гильсерин так ничего и не сшила. Ей приносили соболей и огневок, клали на колени драгоценных куниц, но тонкие пальцы рассеянно гладили благородный мех и вновь застывали в равнодушной неподвижности.
Сколько дней назад уехал муж? Она не помнила. Она почти перестала вставать, перестала готовить еду и ухаживать за своим любимым садом. Ей приносили пищу, она едва прикасалась к тарелкам и бокалам или не прикасалась вовсе, не замечая сострадания в глазах женщин...
Легкие шаги на лестнице, ведущей в ее комнату, достигли слуха Гильсерин, но оставили ее безучастной. Она даже не повернула головы, чтобы приветствовать гостя - настолько ей было уже безразлично все происходящее. И только когда теплая, родная ладонь легла ей на плечо, Гильсерин подняла наконец веки.
Это был ее брат. В его глазах было столько любви, столько участия, что сердце несчастной матери невольно застучало быстрее.
- Родная моя, что ты с собой сделала... - Лони легко поднял ее на руки, прижал к себе, как ребенка. - Я приехал так быстро, как только мог. Я так боялся опоздать...
Со дня смерти сына Гильсерин прошли месяцы. Сколько же миль пришлось проехать ее брату?
- Лони, где ты был?.. - прошелестела Гильсерин.
- У северных горцев, сестричка. Твоя боль нашла меня... не говори ничего, не вспоминай - я и так все знаю. Где твой муж, родная?
- На охоте... Он всегда на охоте.
Взгляд брата стал похожим на отточенный клинок.
- Ты уходишь, а он гоняется за лисицами?! Хорош муж, нечего сказать!
- Нет. Лони, нет... - слабо запротестовала Гильсерин. - Ему так же больно, как мне... охота помогает ему отвлечься.
- Да? - странным голосом произнес брат. - А смертная любовница тоже помогает ему отвлечься?
Несколько минут Гильсерин молчала, пытаясь понять смысл услышанного. Она уже так далеко ушла, что этим словам понадобилось время на осознание.
- Любовница? - переспросила она наконец. - Лони, ты сошел с ума?
- Уверяю, я в здравом рассудке. Но если хочешь, могу позвать целителя, он подтвердит.
- Лони, этого просто не может быть. Мы потеряли ребенка... мы так любим друг друга, в конце концов! О какой любовнице ты говоришь? Мы же не люди!
- Я говорю о дочери мельника из деревеньки близ верхних болот, сестренка. У нее большие зеленые глаза, ее зовут Ирвен, и это к ней уже скоро год мотается твой драгоценный супруг. Гильсерин, опомнись. Об этом знает уже каждый дворовый пес по обе стороны от Границы, одна ты не знаешь ничего!
Гильсерин еще помолчала.
- Этого не может быть, Лони, - сказала она наконец. - Мало ли что могло понадобиться Наргалу в этой деревне? Это только слухи...
- Слухи?! - взвился эльф. - Хорошо, я покажу тебе, какие это слухи!!!
И с Гильсерин на руках он побежал к выходу.
- Куда ты меня тащишь, Лони?! - пыталась протестовать Гильсерин. - Отпусти меня немедленно!
- Куда? В гости к Ирвен, милая, - отозвался Лони, сбегая по ступенькам. - Сейчас мы сядем на моего коня и поедем в эту деревню. И ты наконец увидишь все своими глазами, которым давно пора прозреть!
Он говорил так убежденно, что Гильсерин поверила. А поверив, обнаружила, что такие известия возвращают к жизни куда быстрее, чем самая нежная забота.
- Подожди! - потребовала она так решительно, что Лони застыл как вкопанный. - Отпусти меня! Ты у горцев набрался таких варварских манер?!
Брат тут же отпустил ее и сел прямо на пороге.
- Хвала Дане, ты вернулась... Я боялся, что у меня не получится.
- Так ты все выдумал?! - с возмущением и надеждой спросила Гильсерин.
Лони поднялся на ноги, обнял сестру.
- Мне жаль, сестренка... Мне очень жаль. Но это правда.

II
Деревенька у верхних болот, где два десятка лет назад убили эльфа и его возлюбленную из людей - не тот адрес, по которому полукровке следует спрашивать дорогу. Тем более, что названия деревни Гильсерин не помнила. Поэтому в первой же придорожной корчме Халдар просто спросил, как добраться до верхних болот.
- На север поезжай, там еще спросишь. А на что тебе такая глухомань? - поинтересовался досужий хозяин, расставляя на столе миски.
- Родня у меня там, - пожав плечами, ответил Халдар. - Вот, повидать захотелось.
Некоторое время человек озадаченно смотрел на полуэльфа.
- Ах, вот какая родня, - сообразил он наконец. - Мать, что ли, оттуда?
Юноша кивнул.
- Оттуда. Вот думаю деда с бабкой повидать. Если живы еще.
- А давно дело было? - тут же спросил любопытный хозяин корчмы.
- Какое дело? - удивился Халдар, принимаясь за еду.
- Ну, родился-то ты давно? - пояснил хозяин, смахивая крошки с соседнего стола. - По вам ведь не разберешь, сколько вам лет, бессмертным.
- Да никакие мы не бессмертные, - отмахнулся Халдар. - И эльфы не бессмертные, и уж тем более полуэльфы.
- Почему не бессмертные?! - оживился хозяин.
- Ну, какое же это бессмертие? От ран и болезней эльфы умирают, от тоски могут умереть... опять же если с высоты грохнется - костей не соберешь. А если и нет, так всего лет триста живут, редко кто дольше выдерживает.
- Всего?! - протянул человек. - Мне бы так - "всего" три сотни лет пожить на свете!
Полуэльф задумчиво посмотрел на него и аккуратно подчистил миску хлебной корочкой.
- А зачем? - спросил он, запив корочку остатками пива. - Все равно ведь придется умирать.
- Как зачем?! - взвился хозяин. - Пожил бы, столько всего узнал, увидел!
- Например, как старятся и умирают твои дети? А за ними и внуки, и правнуки, и так до седьмого колена? Остаться в одиночестве, знать, что все - от младенцев до дряхлых стариков - завидуют тебе, потому что не им досталось это проклятие?
- Как - проклятие? - ошарашенный хозяин рухнул на табурет.
- А так. У эльфов я слышал повесть об одном человеке-отшельнике. Он был искусным лекарем, даже эльфы не могли с ним сравняться в этом. Но когда подошла его старость, он захотел пожить еще - чтобы больше пользы принести тем, кого мог бы вылечить. И он стал молиться о бессмертии.
- И что?!
- Он получил бессмертие. Настоящее - не эльфийское. Если бы ему пришла в голову дурная идея выпить самого страшного яда, с ним ничего бы не случилось. Его нельзя было убить. Он не мог заболеть. И даже от тоски умереть он не мог.
Халдар немного помолчал. Хозяин затаил дыхание.
- Этот человек был счастлив две сотни лет. Потом отчаялся. От помешательства его спасло только то, что он по-прежнему мог делать то, что считал главным для себя - он лечил людей. Эльфов лечил. Диких зверей. Но радоваться жизни он уже не мог. Говорят, остаток вечности он посвятил вымаливанию смерти...
Халдар положил на стол монетку, поклонился ошеломленному хозяину и вышел за дверь.

До верхних болот он добирался около месяца. Собственно, доехать можно было куда быстрее, но Халдар не торопился. Впереди был целый год непонятной, чужой человеческой жизни, и он самому себе не хотел признаваться в том, что просто боится нырнуть в нее с головой.
Он останавливался в каждой корчме, слушал разговоры людей, иногда присоединялся к торговым караванам, если было по пути - привычные ко всему торговцы меньше косились на него, разговаривали охотнее, порой платили за помощь, если приходилось вместе с охранниками отбивать нападения бродяг... Впрочем, такое случалось всего пару раз: любой нормальный крестьянин норовил, как только в кармане загремело немного денег, оформить купчую на участок земли, и ковырялся там до полного самозабвения. Бродяжья романтика привлекала только тех, кто был патологически ленив, но и бродяги, хоть немного умеющие работать клинком, охотнее шли в наемники, чем в лес. В армии кормили, поили, платили жалованье, и спать можно было в казарме или в шатре, а не на земле у костра. Так что на караваны нападать оставались те, кто и мечом орудовал как оглоблей, и серьезной опасности такие вылазки не представляли, так что Халдар только раз дал пинка неосторожному бродяге.
Гораздо существеннее была помощь другого рода. Как любой полуэльф, Халдар обладал более острым слухом и обонянием, чем люди, и несколько раз предупреждал купцов о том, что впереди ждет засада. На ощетинившихся стрелами и мечами охранников бродяги даже не пытались нападать. Трижды Халдар просил ускорить или замедлить передвижение, в итоге караван благополучно избежал опасности сгореть в лесном пожаре, захлебнуться в неожиданно разлившейся реке и попасть под оползень. И если первый торговец ворчал, когда остроухий паренек вдруг начал торопить его с переправой через реку, то два последующих, уже наслышанных о его подвигах, слушались беспрекословно. И оценивали труд проводника куда как щедро.
Луна почти сменилась, когда очередной караван ушел к Северным Воротам, а Халдар свернул с тракта налево, по плохой дороге - ездили там нечасто. Если торговец не солгал, дорога вела к верхним болотам.
Еще через несколько дней юноша выбрался к деревне. За месяц блужданий с караванами он научился с первого взгляда определять, под какой из двускатных крыш находится таверна или корчма, и теперь, оглядев улицу, уверенно направил коня к длинному строению в центре села.
Это действительно была таверна. Привязав жеребца к вбитому в столб кольцу, Халдар вошел и поискал взглядом хозяина. Тот приклеился к окну, разглядывая Халдарова коня.
- Добрый человек, - окликнул его юноша, - могу ли я получить обед и комнату?
Хозяин нехотя оторвался от своего занятия.
- Хорош у тебя конь, - сказал он вместо приветствия. - Давно таких не видел. Что тебе подать?
- А что есть? - спросил Халдар, присаживаясь за тесаный стол, выскобленный до белизны.
- Да не так много, - честно сознался хозяин. - Постояльцы здесь редкость, в основном поселяне заходят пропустить стаканчик-другой, да свадьбы тут у меня справляют, зал большой. Что ж тебе предложить-то? - он поскреб в затылке. - Могу поджарить окорок, хлеб свежий есть, мед последней качки... ну, пива нового пока не варили, ячмень на той неделе жать будем. Если дожди не пойдут...
- Тогда давай, что есть, - вздохнул Халдар. - А как насчет комнаты?
- Комнаты есть, - хозяин присел напротив. - Только в толк не возьму, зачем она тебе нужна. Хочешь комнату - значит, останавливаешься не на день и не на два. Но ты не торговец. И не друид - с такими-то ушами. Может, лекарь? Я ведь не из любопытства спрашиваю. Не любят у нас твою породу, боюсь, как бы худа не вышло...
Халдар задумался. С одной стороны, предупреждение хозяина таверны звучало более чем серьезно. С другой, он внушал невольное доверие - хотя бы тем же предупреждением. Сказать?
- Верно, я полукровка, - решился он. - И вырастили меня эльфы. Но недавно я узнал, что моя мать была родом из этих мест. Я подумал - как знать, не осталось ли у меня здесь родных? Я не собираюсь никому вредить, я просто хочу повидать своих родных. Вот, подарки привез, - он кивнул на переметную суму, которую скинул у стола.
Хозяин странно посмотрел на него, помолчал.
- Боюсь, тебя обманули, почтенный, - сказал он наконец. - Ни одну женщину из наших мест эльфы не увозили. И я не слышал, чтобы где-то поблизости девушка понесла, а ребенка ее никто не видел. За мою жизнь такого не было.
- А не было ли такого, добрый человек, - негромко заговорил Халдар, внимательно глядя на хозяина, - что девушка понесла... а потом ее убили односельчане? А вместе с ней - и того эльфа, от которого она понесла? Девушку звали Ирвен. Она была дочерью мельника...
Смертельная бледность залила лицо хозяина. Вцепившись дрожащими руками в столешницу, он пристально вглядывался в лицо Халдара.
- Не может быть! - прохрипел он наконец. - Не может быть...

- Гильсерин, ты загонишь коня! - Лони нагнал сестру и поймал за поводья ее лошадь. - Куда ты так спешишь?
- На сердце неспокойно, - отозвалась Гильсерин. - Как будто что-то должно случиться... что-то плохое...
Лони с беспокойством посмотрел на нее. Правильно ли он поступил, открыв ей правду? С одной стороны, Гильсерин вернулась к жизни. С другой - она еще не оправилась от потери ребенка, не добьет ли ее окончательно доказательство неверности мужа? После ухода в себя у эльфов всегда бывает обостренная чувствительность, граничащая с ясновидением - не собственную ли гибель предчувствует сестра?
Но поворачивать назад было уже поздно - до деревни оставалось всего ничего. И тут Гильсерин вновь пришпорила коня.
Лони рванулся за ней: он ощутил, что сестре уже не просто беспокойно - ее гонит боль потери, столь же острая, как боль потери ребенка. Правда, совсем другая...
- Стой! Стой, Гильсерин!!!
- Наргал! - обернувшись, закричала она. - Наргал умирает!
Этого хватило, чтобы остальные эльфы выхватили мечи и ринулись вдогонку. Своей смертью в этих местах эльфы не умирают. Муж Гильсерин явно попал в засаду - не хватало еще и ее положить с ним рядом!
Кони друзей Лони были куда как хороши - чистокровные арханцы лучших кровей, горячие, быстрые, выносливые... И все-таки Гильсерин прискакала первой.
За поворотом, прямо на дороге, лежали два истерзанных тела - эльфа и беременной женщины. Рядом бился в агонии утыканный стрелами арханец со вспоротым брюхом. И шелестели в лесу, удаляясь, шаги убийц, вспугнутых стуком копыт.
Гильсерин скатилась с коня, кинулась к мужу. Он был еще жив и открыл глаза, ощутив прикосновение.
- Гильсерин...
Она застонала от бессильной ярости, от невозможности удержать его жизнь, с каждой каплей крови утекающую в дорожную пыль.
- Прости, Гильсерин... ребенок...
- Что, Наргал?!
- Ребенок... Ирвен... мой ребенок...
Он торопился, на губах пузырилась кровавая пена, сбивая неровный шепот, но Гильсерин сумела разобрать:
- Я хотел... тебе... Халдар... его зовут... Халдар...
Она поняла все. Наргал хотел получить ребенка-полукровку от смертной женщины, чтобы вернуть жене радость жизни. Он даже имя ему уже придумал. Халдар...
- Прости...
Внутри стало холодно и пусто. Наргал умер...
Гильсерин бережно опустила на землю голову мужа. Эльфы уже прекратили мучения коня Наргала и теперь споро рубили мечами молодые деревца по обочинам дороги, сооружая носилки из стволиков и плащей. Гильсерин не стала мешать им собирать мужа в последний путь. Она отошла в сторону, туда, где лежала несостоявшаяся мать их ребенка.
- Я не сержусь, - шепнула Гильсерин, опускаясь рядом с ней на колени. - Я не сержусь... Он хотел как лучше... Я бы поняла и простила. Даже если бы он привез тебя в Архану, даже если бы ты подарила ему еще сыновей и дочерей - я бы поняла и простила. А теперь... тебя нет. И его нет. И малыша...
Гильсерин положила ладонь на вздутый живот женщины, прощаясь с ней и с ее ребенком.
И она вздрогнула, как от удара грома, когда оттуда, из глубины, ее ладонь яростно толкнули. Раз. Другой...
И она схватилась за горло, ощутив уже переходящее в агонию удушье ребенка, который все оставшиеся силы вложил в эти толчки, инстинктивно требуя спасения...
- Нож!!! - не своим голосом закричала Гильсерин, бросаясь к своим спутникам. - Дайте нож!!!
К ней метнулись, бросая недоделанные носилки.
- Что случилось?!
- Ребенок!
Гильсерин не глядя схватила протянутый нож, распорола платье Ирвен и нацелилась. Тонкие пальцы мастерицы, приученные к ювелирной работе, замерли на миг - и одним точным движением вскрыли чрево.

Продолжение следует?

Собираясь в дорогу, эльфы как-то не предполагали, что им придется принимать роды, да еще таким образом. У них не было ниток, чтобы перевязать пуповину - пришлось выдернуть несколько волосков из конского хвоста. Скрученные в тонкую, но прочную нить, они вполне годились, на возмущенное ржание лошади даже внимания не обратили - не до того. У них не было пеленок - посиневшего от удушья и холода младенца, от которого едва добились чуть слышного писка, завернули в нижнюю рубашку и запасной плащ Гильсерин. У них не было молока, чтобы кормить ребенка - но эту проблему решили пока отложить, несколько часов младенец сможет выдержать, а там, глядишь, по дороге что-нибудь найдется. Деревня, где держат коз, например.
Гильсерин казалось, что они возятся с ребенком целую вечность. Но когда она наконец выпрямилась, прижимая к себе драгоценный сверточек, оказалось, что прошло совсем немного времени. Считанные минуты.
Оставив ее с ребенком возле лошадей, эльфы вернулись к брошенным носилкам. Работы оставалось немного, вскоре их закрепили между двумя жеребцами, принесли тело Наргала. Привязав его к носилкам, чтобы не выпал на ходу, они направились к телу Ирвен, но подобрать не успели.
- Я слышу людей! - Гильсерин торопливо садилась в седло. - Там целая толпа! И оружие звенит!
Действительно, на дороге показались вооруженные люди. Под их крики эльфы вскочили на коней и скорой рысью тронулись в путь. На повороте Гильсерин оглянулась.
Позади бушевала разъяренная толпа. Один человек склонился над мертвой женщиной, выпрямился и погнался за эльфами, выкрикивая проклятия. Несколько раз Гильсерин оборачивалась - он все бежал за ними и кричал, размазывая слезы по лицу, пока наконец не упал, обессилев.
Потом его скрыл поворот.

III
- Так значит, ребенок Ирвен жив...
Только это и смог произнести хозяин таверны, выслушав рассказ Халдара о событиях дня его рождения.
- Тебя это огорчает, добрый человек?
- Что? О, нет конечно же, нет. Но так странно... двадцать лет мы считали ее жертвой эльфийского коварства... Послушай, почтенный, а ты уверен, что все было именно так, а не иначе?
- Эльфы не лгут, добрый человек.
- Все лгут. Вернее, все могут лгать. Почему бы эльфам говорить только правду?
- Потому что эльфы чувствуют ложь, как ты чувствуешь, что мясо протухло. Я не поручусь, что людям они никогда не лгали - я не знаю этого наверняка. Но один эльф никогда не сможет обмануть другого. Я только наполовину эльф, но если бы даже Гильсерин, моя вторая мать, и попыталась зачем-либо обмануть меня, я бы сразу это понял.
- Ложь человека ты тоже чувствуешь? - спросил хозяин.
Халдар кивнул.
- Но сейчас я чувствую только, что я очень голоден. Ты что-то говорил про окорок, добрый человек?
Извинившись, хозяин поспешил на кухню. Пока он гремел горшками и сковородками, Халдар сходил к своему коню, засыпал ему в торбу овса, но ослаблять подпругу не стал и тщательно осмотрел копыта. Не пришлось бы удирать без оглядки...
Когда он вернулся, на столе в глиняной миске дымились поджаренные ломти мяса, щедро сдобренные какими-то кореньями, с мучной подливкой, рядом стоял жбан с пивом, и лежали на гладкой дощечке крупно порезанные ломти ноздреватого, еще теплого хлеба. А вот кружки не было.
- Благодарю, добрый человек, - сказал юноша, садясь за стол. - Принеси мне кружку, да и себе заодно, столько пива мне одному не осилить.
Хозяин не заставил себя упрашивать. Утолив первый голод, Халдар вернулся к прерванному разговору.
- Добрый человек, если ты знаешь об этой истории, наверное, ты знаешь и о моих родных. Остался ли кто в живых из родни Ирвен? Гильсерин рассказывала, когда они уезжали и увозили меня, какой-то человек долго бежал за ними, но она не помнит, молод он был или стар. Я подумал, что это мог быть мой дед или дядя...
Хозяин поперхнулся пивом.
- Это был я, - с усилием выдавил он, кашляя и утираясь рукавом. Одним глотком опустошив кружку, он со стуком поставил ее на стол.
- Так ты мой родич? - оживился Халдар.
- Нет. Но едва не стал твоим приемным отцом. Ирвен была моей невестой...
Уткнувшись лбом в стиснутые кулаки, хозяин исподлобья, мрачно смотрел на Халдара.
- Тебе тяжело вспоминать об этом? - участливо спросил юноша. - Если так, то не надо. Просто скажи, остался ли кто в живых из моей родни, и как их найти.
Хозяин встал, собрал пустую посуду, ушел на кухню и тут же вернулся с полным жбаном.
- За мой счет, - сказал он, поставив пиво на стол. - Насухую я тебе рассказать не смогу. А ты насухую не поймешь.
Халдар усомнился было в своей неспособности понять человека. Зря.
- Ирвен была моей невестой, - повторил хозяин, опрокинув в рот очередную кружку. Халдар только пригубил, ожидая продолжения. - Мы должны были пожениться через полгода...

IV
Они знали друг друга с детства, сиротка Ирвен, рано потерявшая мать, и сын трактирщицы, оставшийся без отца. Близость болот каждый год уносила несколько жизней, и люди в полной мере оценили осторожность эльфов, стороной обходивших эти места, но как оставить дом, нехитрое хозяйство, с таким трудом расчищенные под огороды лесные полянки? Как бросить насиженное поколениями место, куда идти?
Ирвен и Гайрат осиротели в один год. Верно или нет шептались люди, что мельник начал похаживать к красивой вдове, дети не знали, да и не особо прислушивались к досужему шепоту. У них и без того хватало забот. Оставшийся за мужчину в доме Гайрат возил дрова, копал торф на зиму, ездил на ярмарку за продуктами, пахал и сеял огороды, следил за садом. Ирвен же доила коров, готовила, мыла, пряла, ткала, шила, стирала... да мало ли найдется по дому женской работы? Так что виделись они только по праздникам да на зимних посиделках, когда можно отдохнуть от летних забот. Девушки собирались в доме вдовы с женским рукоделием, парни приносили свою работу - кто кроил и шил из сыромятины конскую сбрую, кто резал из мореного дерева нехитрую утварь, кто плел лыковые короба...
На посиделках обыкновенно и складываются счастливые пары. Парни приглядываются к девушкам: ловка ли в работе, чисто ли шьет, верный ли глаз на рисунок и цвет? Усидчива ли, скромна, или только о своей красоте и заботится? Хорошая ли будет жена и хозяйка? А у девушек свой интерес - годится ли в мужья, не тяжко ли с таким век вековать? Тем ли концом руки приделаны, или только петь да сказки рассказывать умеет?
Но Гайрат и Ирвен не заглядывались друг на друга. Она была худенькой и нескладной пигалицей, с густой россыпью веснушек на щеках и выгоревшими почти до белизны рыжими волосами, заплетенными в две тугие косицы. Глаза у нее, правда, были чудо как хороши - огромные, зеленые, - но мало кто видел эти глаза, всегда опущенные на работу. И подпевать своим подругам она стеснялась, и в пляску не шла, потому и оставалась незаметной среди веселых, озорных девушек. Гайрат еще и вовсе женихом не считался, годами не вышел, и девушки с ним если и заигрывали, так только в шутку. Он не обижался - сам знал, что придет и его время, а торопиться в таком деле не стоит, как на лесном пожаре.
Но однажды мельник собрался на Север, в столицу - с купцами дошла весточка о смерти дальнего родственника, оставившего наследство. Других наследников не было, да и мельника едва разыскали, найдя в бумагах покойного давнее письмо. Мельник Керлан едва вспомнил, о каком письме речь. Было дело, спрашивал он как-то, не дорого ли муку в столице покупать, а то, может, прислать сколько-нибудь? Родич тогда вежливо отказался, мол, состояние позволяет, но в ответ спросил, не желает ли мельник свое дело в столице открыть, можно этому поспособствовать... В столицу Керлану перебираться тогда не захотелось, тем дело и закончилось.
Именно вдове доверил мельник приглядывать за своим хозяйством и за дочерью, а сам, прихватив Гайрата, отправился в долгое путешествие. Пока ехали, юноша был рад несказанно. До сих пор ему ему не приходилось выезжать дальше пограничной ярмарки, а тут - столица! Каждый день - новые люди, новые селения, города, замки... Но чем дальше вглубь северных земель продвигались путешественники, тем скорее гасла радость. Северу невозможно было радоваться. Север ошеломлял. После приволья Юга невероятное многолюдье оглушало и ошеломляло, в городах глаза начинали болеть от блеска и яркости красок, голова кружилась от шума и сутолоки. А когда они прибыли в столицу, Гайрат начал жалеть, что выбор мельника не пал на кого-нибудь другого.
Керлану столичная жизнь тоже не пришлась по вкусу. Подтвердив свое родство и вступив во владение наследством, он быстро, но не без выгоды распродал все, что было ему не нужно, а то имущество, которым мог воспользоваться, отправил с торговым караваном, заплатив за доставку больше, чем собирался, но все-таки меньше, чем пытался содрать торговец.
Самую значительную часть наследства - само поместье - мельник оставил напоследок. Сбывать его сразу отсоветовал сосед прежнего владельца - подсказал, что вскоре, через неделю-другую, приедет один его знакомый, который недавно женил второго сына. Своя земля для молодой ненаследной семьи, да еще неподалеку от родительского дома, просто подарок небес. К тому же люди они состоятельные и честные, дадут настоящую цену, без обмана.
Действительно, едва узнав о распродаже, знакомый соседа немедленно разыскал мельника, осмотрел поместье, остался очень доволен и сразу заплатил солидный задаток. Остаток внес его сын, въезжая в свое новое жилище.
Довольный мельник выдал Гайрату сотню серебряных монет и отпустил на рынок, присмотреть подарок для зазнобы. Зазнобы у Гайрата не было, но спорить и отнекиваться он не стал. Еще год-другой, и пора будет присматривать невесту. Вот приглянется ему какая-нибудь девушка, пойдет он свататься, и не абы что, а из самой столицы подарок принесет!
Если бы прежде Гайрату не случалось бывать с мельником на рынке, тут бы ему и пропасть. Но он уже немного ориентировался в пестрой рыночной сутолоке, и решительно двинулся направо, к рядам со всякими женскими забавами.
Ленты в косы, шитые бисером и золотом очелья, полыхающие яркими цветами и птицами платки, узорные пояса, нарядные платья, праздничные сапожки и туфли, кольца и серьги, бусы и браслеты, броши и ожерелья... впору было потеряться в этой радужной круговерти!
Гайрат долго ходил вдоль рядов. Ленты - этим добром никого не удивишь. Очелья можно куда дешевле у эльфов купить на пограничной ярмарке, да и работа у них не в пример тоньше. Вот платки - загляденье... и бусы. Снизки разноцветных бусин, граненых, литых, круглых, овальных, фигурных сверкали в солнечных лучах. Эльфы бус не делают. И платков у них Гайрат тоже не видел.
Он выбрал два больших платка из зеленого и голубого шелка, по которым неведомая мастерица щедро разбросала цветы и звезды. Долго торговался - знал уже, что здесь так принято, что торг возведен в ранг особого искусства, и если сразу заплатить, что запросят, то хозяин смертельно обидится.
Гайрат несколько раз отходил и возвращался, спорил до хрипоты, и сбил цену почти вдвое, чем доставил торговцу немалое удовольствие. Заворачивая платки, хозяин лавочки подмигнул:
- Горянку сватать будешь?
- Что? - не сразу понял Гайрат. - А, нет. У себя присмотрю. У нас всякое дарят: кто платок, кто серьги, кто меха... Мне вот платки глянулись, у нас таких не делают. И бусы у тебя хороши.
Гайрат провел пальцами по связке низок, бусины отозвались шелестом, рассыпая дрожащие радужные искры.
Торговец остро глянул на юношу и выхватил из связки нитку граненых бусин цвета молодой листвы, подсвеченной утренним солнцем. От них невозможно было оторвать взгляд.
- Хрусталь! - воскликнул торговец, кидая бусы на прилавок перед Гайратом. - Настоящий горный хрусталь! Секретом его окраски не владеют даже эльфы! Это работа каменного племени, смотри, какой цвет, какая чистота, какие четкие грани! А ведь их гранили вручную! Лучших тебе не найти. И к платку как раз подойдут. Возьми, не пожалеешь! Женщину надо украшать. На свадьбу платок подари, а родит тебе сына или дочку - бусами порадуй! Женщины это ценят.
Гайрат взял бусы, пропустил нитку между пальцами, любуясь безупречной огранкой. И впрямь как раз к платку...
- Сколько?
Торговец ответил. У Гайрата едва не отвисла челюсть. Прикинув, насколько удастся сбить цену, он покачал головой - денег, оставшихся после покупки платков, все равно не хватит. С сожалением он положил бусы на прилавок.
- Извини, почтенный, бусы хороши, но не по моим деньгам.
Как ни торгуйся, мне их не купить.
- Что так? - расстроился торговец, уже предвкушавший очередной восхитительный торг.
- Денег мало, - развел руками юноша. - У меня была сотня монет, по нашим местам это большие деньги. Очень большие. Сейчас у меня семьдесят. Но ты ведь просишь пятьсот, и за семь десятков не отдашь, даже если я буду торговаться с тобой неделю.
- За семьдесят не отдам, - вздохнул торговец. - За четыре с половиной сотни отдал бы...
Откланявшись, Гайрат забрал платки и пошел к постоялому двору, где они сняли комнату до отъезда. Керлана не было, он пришел только к вечеру, и весь день Гайрат просидел в комнате один, играя сам с собой в кости на те семь десятков монет, которые у него еще оставались. Занятие увлекательное и безопасное, поскольку состояние кошелька не меняется от проигрыша или выигрыша, но в то же время несколько однообразное...
- В чем дело? - спросил мельник, увидев расстроенного Гайрата.
- Бусы понравились, - сознался юноша. - Но денег не хватило.
- Бусы? - удивился мельник. - Они что, такие дорогие?
- Пятьсот запросил. Дешевле чем за две сотни точно не отдаст.
- Пятьсот?! Да он что, с воза рухнул?!
- Крашеный хрусталь, гномья работа, если не врет, - вздохнул Гайрат. - Да ладно, я платки купил. Вот, остались, - он высыпал на стол деньги.
Мельник отмахнулся - оставь, мол, себе, - и пошел спать, приговаривая:
- Пятьсот монет! С ума сойти!
Гайрат слышал, как он ворочается и кряхтит за занавеской, время от времени бормоча что-то под нос, пока не уснул. Разбудил его веселый бас мельника и увесистый тычок в бок.
- Вставай, лежебока! Нашел я твоего торговца! Держи!
Из заскорузлой, мозолистой ладони на подушку Гайрата вытекла веселая зеленая струйка.
- Ишь, заломил! - басил довольный мельник, прохаживаясь по комнате, пока толком не проснувшийся юноша таращил глаза на искрящиеся бусины. - Пять сотен! Пусть он теще своей такие сказки на ночь рассказывает, чтоб той спалось хуже! Я их за полторы сотни сторговал! Полбазара сбежалось!
- За полторы?! - Гайрат мигом проснулся. - Но у нас с мамой нет таких денег, как же я расплачусь?
- Забудь! Я за это наследство столько денег выручил, что эти полторы сотни - тьфу! Мелочь. Тратиться по пустякам я не любитель, ты знаешь, но это не пустяк. Бусы и впрямь хороши, глаз не отведешь. С таким подарком тебе ни одна на дверь не укажет.
- Думаешь? - засомневался Гайрат. - Мы ведь не из богатых. Пока отец жив был, крепко на ногах стояли, а теперь едва держимся.
Керлан постоял, покачался с пятки на носок, глядя на Гайрата, грузно сел на сундук с деньгами.
- А ты думаешь, я тебя просто так с собой сюда потащил? Приглядеться хотел получше.
- Зачем?
- А затем... Ты парень уже взрослый, свою семью вот-вот заведешь, должен понимать... Я один живу, без жены, а человеку одному быть плохо. И матери твоей не сладко. А она еще в самом соку, что ж ей век вдовой вековать? Приедем - жениться на ней хочу. И ты мне вроде сына станешь. Наследник, значит. Так что невесты за тобой в очередь выстраиваться будут. Так-то! А теперь собираться давай, разлегся, а уж полдень на носу.
Когда все было готово к отъезду, Гайрат рискнул предложить:
- Дядя Керлан, а что, если нам свой караван собрать?
Мельник встал как вкопанный.
- Караван?!
- Ну, я подумал - все равно с караваном ехать, да еще платить за охрану... А если своего товара прикупить, да лошадей, и там у нас распродать с выгодой? А лошадей на развод оставить? Я тут походил, посмотрел - лошади у северных горцев неказисты на вид, а в работе им цены нет. Лаксорцы, конечно, хороши, но не для наших болот, а эти в кормах неприхотливы, выносливые, крепкие... Жеребята бы хорошо пошли! Они ведь и в телегу, и под седло.
Мельник смотрел очень большими и очень круглыми глазами.
- Караван, говоришь.
Он плюхнулся на сундук.
- Парень, ты хоть представляешь, что это такое - собрать караван?!
- Представляю - храбро заявил Гайрат. - Купить товар, который у нас точно пойдет, полтора-два десятка кобыл и пяток жеребцов, нанять охрану - и вперед.
- Угу. Проще некуда. Но что ты тут такого видел, чего у нас нет, зато здесь в избытке и дешево? И что уж точно у нас не залежится, и уйдет по хорошей цене? И чем эльфы заинтересуются?
Ответ у Гайрата был готов давно.
- Пряности.
- Что?!
- Приправы, - пояснил Гайрат. - Всякие травы и корешки, которыми приправляют еду. Многие из них у эльфов не растут. И еще семена тех овощей и пряностей, которые у нас не растут, но могут вырасти. Здесь они очень дешевы, я узнавал. Если дело пойдет, можно даже постоянную доставку наладить. Вкусно покушать все любят, тогда и у нас в таверне дела на лад пойдут. Как распробуют, так слухи арханских скакунов обгонят. И матери выгода, и тебе.
- А тебе какая выгода? - спросил Керлан.
- Я себе я бы лошадок придержал. С детства их люблю. Если дело заладится, свой караван можно будет гонять, да еще племенной табун завести.
- Поешь ты красиво, - вздохнул мельник, - но я уже стар в такие дела ввязываться. Сколько тебе денег надо?
- Сейчас, - Гайрат быстро прикинул в уме необходимые траты. - Значит, так: лошади обойдутся примерно по сотне за голову, это две с половиной тысячи, вместе со сбруей. Охране придется по сотне дать, человек пять будет достаточно, это три тысячи вместе с лошадьми. И специй тысяч на пять. Итого восемь.
- Серебром или золотом?
- Серебром, конечно!
- Всего-то?! Я думал, ты тысяч сто запросишь!
- Столько мне не нужно. То есть набрать-то можно и на сто, но зачем? Если дело выгорит, можно продолжить, а если нет - восемь тысяч не так обидно потерять, как сто.
- Так. Теперь о выгодах. Что ты с этого иметь будешь?
- Ну, с лошадей - каждый год по жеребенку, полторы сотни за голову, за год они себя окупят. Специи втрое против цены продавать, сразу прибыль пойдет. Двойная. Плюс ведь еще с караваном попутчики могут пристроиться, за охрану приплатят... В то, что у нас пряности не пойдут, я слабо верю, но даже если так, эльфы все скупят, они по этой части большие мастера.
- Тогда почему специй на пять тысяч, а не на десять?
- Лошади столько не увезут, - пояснил Гайрат. - Вьючный караван идет быстрее, но больше трех-четырех пудов лошади далеко не увезти. А взять больше лошадей - труднее охранять, да и не прокормить у нас большой табун.
Мельник подумал, поднялся и вытащил из сундука увесистый мешочек.
- Здесь сто золотых монет. Должно хватить и на лошадей, и на охрану, и на эти твои корешки. Даю на пять лет без процентов.
- Спасибо, дядя Керлан! И за бусы, и за это... - Гайрат подкинул мешочек с деньгами. - Не подведу!

Сто золотых! Таких денег Гайрату не то что в руках держать - видеть не приходилось. Но нежданное богатство его не ослепило и не сделало расточительным. Он стал прижимист до того, что торговцы начали его боготворить - торговался за каждый медяк так, словно это не мелкая монетка, а полновесный дракон, стоящий полсотни обычных золотых. Сторговавшись с владельцем лавки, где продавались вьючные седла и мешки для вьюков, Гайрат отправился прямиком в конный ряд. В лошадях он разбирался не то чтобы хорошо, но просто нутром чуял, где стоящий конь, а где чуть отдохнувшая и подкормленная кляча. Когда Гайрат покупал коней для каравана, сбежалось полрынка - такой крик стоял в конном ряду. Гайрат торговался полдня, сорвал голос, но когда он уходил, купив три десятка кобыл и семь жеребцов за двадцать четыре золотых вместо запрошенной полусотни, торговец рыдал от восторга и клялся, что такого утешения ему давно никто не доставлял.
Со своим караваном Гайрат наведался в лавку с вьючной справой, расплатился и там, а потом направился прямиком к торговцам специями. По его прикидкам, лошади могли унести сто сорок - сто пятьдесят пудов. Когда торговцы услышали, сколько ему надо, на них напал столбняк. Столько не было ни у кого. Выслушав их вежливые извинения, Гайрат пожал плечами и сказал, что не видит разницы - брать у кого-то одного или у всех сразу, была бы цена подходящая и товар хороший. Купцы переглянулись, и торг начался.
Он не был шумным - голоса у Гайрата оставалось только на хриплый шепот, но менее ожесточенным от этого не стал. Сто сорок пудов отборных специй Гайрат купил за пятьдесят шесть с половиной золотых монет, тут же велел вьючить их на приведенных коней, не поленился проверить укладку каждого вьюка, и только тогда повел свое приобретение к постоялому двору, оставляя за собой потрясенный базар. Таких закупок никто не делал очень давно, потому что караваны с Севера на Юг ходили редко, в основном везли с Юга на Север - изделия эльфийских мастеров, полновесное золото пшеницы, меха и ткани, косяки тонконогих лаксорских скакунов и стада упитанного скота... Северу почти нечего было предложить Югу. Кроме разве что людей...
Пока Гайрат штурмовал базарные ряды, мельник подсуетился насчет охраны, и когда караван подошел к постоялому двору, его встретили пятеро дюжих парней с профессионально мягкими движениями и непрошибаемыми лицами.
- Двадцать монет я сэкономил, - сказал Гайрат, потряхивая мешочком. - На прокорм и нам, и лошадям должно хватить.
Мельник прошелся вдоль каравана. Авантюра чистой воды. Он уже было простился со своей сотней монет, но тут призадумался. Лошади были хороши - крепко сложенные, с широкой костью, с лоснящейся шерстью и блестящими глазами, здоровые, сильные... У парня верный глаз, на одних этих лошадях можно выручить потраченные деньги. А специи... пожуем - увидим, как говорят драконы. Причем в прямом смысле - пожуем...
- Еще полдня осталось, - сказал Гайрат, придерживая своего жеребца. - Может, сейчас и тронемся? А то я весь рынок всполошил, не нашлось бы любителя легкой поживы...
Командир охраны фыркнул в сторону.
- А сундук куда? - возмутился мельник. - Хоть бы одну телегу прикупил! Его же на лошадь не взвалишь!
- Дядя Керлан, а зачем тебе его с собой тащить?
- А куда же еще-то?!
- Сдай на хранение в королевскую казну. Тебе дадут вексель. По нему ты на Юге у любого купца возьмешь деньги, королевская подпись дорогого стоит. А он потом по твоему векселю здесь получит. Это надежней, чем все сразу в такую даль тащить.
- Хм. А это мысль...
Еще через пару часов сундук Керлана нашел надежное пристанище в королевском хранилище казны. Правда, пару мешочков с золотом, все серебро и медь мельник прихватил с собой во вьюке, как самую ходовую монету. Угнездившись в седле самого крепкого жеребца, Керлан осмотрел караван и крякнул удовлетворенно:
- Дуйте за своими лошадьми, молодцы!
Охрану сдуло ветром. Гайрату понравилась их расторопность. За время пути он не раз видел расхлябанных мужиков, которые помыкали торговцами и сами решали, когда ехать, а когда отдыхать - мол, куда ж вы денетесь, без охраны далеко не уедете! Эти же были подтянуты, аккуратны и явно стоили тех денег, которые Гайрат собирался на них потратить. Очень скоро они вернулись на сытых лаксорских скакунах, и караван, за версту благоухающий, как лавка пряностей, двинулся на Юг...

К вечеру резвые арханцы домчали эльфов до постоялого двора. Ребенок согрелся и начал попискивать, но дать ему пока было нечего. Гильсерин поймала за рукав хозяина:
- Добрый человек, нет ли у тебя тут кормящей грудью женщины или хотя бы молочной козы?
- Зачем она тебе?! - вытаращился на эльфийку человек. - Разве вы не кормите своих детей грудью?
- Это человеческий ребенок, - пояснила Гильсерин, не вдаваясь в детали. - Мы нашли его на дороге. Он, похоже, недоношенный, очень слаб, а я его накормить не могу. Я боюсь, что он умрет прежде, чем мы его довезем.
- Хм, - хозяин поскреб в затылке. - Кормилицы нет у меня, а вот старая Наора, может, что и присоветует. Она у нас повитуха... ну, и вроде ведуньи. Сноси к ней мальца, пошепчет - авось довезете.
- Где ее найти? - взволнованно спросила Гильсерин.
- А вон избенка под черемухой, на отшибе, там она и живет.
- Спасибо, добрый человек!
Подхватив подол и поудобнее взяв младенца, Гильсерин бегом припустилась к указанной избе. Хозяин посмотрел ей вслед, покрутил головой - тоже мне эльфийское волшебство, врут все поди, вон даже дитю не знает как помочь, у человека помощи просит! - и поспешил по своим делам. Не каждый день останавливается целый отряд эльфов, надо бы расстараться и подзаработать...
Молясь про себя Дане, чтобы старая Наора оказалась дома, Гильсерин толкнула дощатую дверь. Она была не заперта.
- Можно войти? - крикнула Гильсерин в приоткрывшуюся дверь.
- Подобру пришла, так заходи, - послышалось в ответ. - Что там стряслось?
Гильсерин, пригнувшись, чтобы не стукнуться о притолоку, скользнула через полутемные сенцы и шагнула в комнату.
- Вот, - протянула она сверток сидевшей на лавке у окна старухе. - Чем можно накормить такого маленького ребенка?
- Погоди, - строго сказала Наора. Она быстро поднялась, прошла за печку, помыла там руки, вытерла их чистой тряпицей, и только после этого приняла ребенка. Узловатые, сморщенные пальцы на диво ловко и быстро извлекли малыша из навернутой на него одежды.
- Батюшки, да ты половинчик! - весело сказала старуха. - И уже испачкался! А ну-ка, красавица, возьми вон тот кувшин, да полей мне, не дело дите грязным держать!
Старческие руки ласково оглаживали вымытого ребенка, ощупывали, и он не протестовал, только жмурил мутные глазенки, сжав крохотные кулачки, да пару раз взбрыкнул тоненькими ножками от щекотки.
- А теперь рассказывай, - старуха повернулась к затаившей дыхание Гильсерин, - где ребенка взяла? Он из чрева вынутый - головка круглая, на затылочке родимой красноты нет, значит, мать не сама его рожала. Пуп конским волосом серебряным перевязан - от эльфийского коня. На земле он не лежал - на коже ни царапинки, ни соринки. Говори.
- Это ребенок моего мужа, - тихо ответила Гильсерин. - Он встречался со смертной... ребенка от нее хотел. Я не знаю, что там случилось, но я их обоих нашла на дороге. Она уже мертвая была, а он еще успел попрощаться... и про ребенка сказал. Имя его назвал... Я руку ей на живот положила - а малыш бьется там, задыхается! Не оставлять же его было на погибель! - Гильсерин всхлипнула, сжала руки, заставляя себя успокоиться. Еще не время плакать, еще надо спасти эту кроху, довезти живым до эльфийских целителей. - Своими руками его из живота матери вырезала, мужчинам не доверила - боялась, поранят...
- Вот оно как... - так же тихо произнесла Наора. - И что теперь с ним делать будешь?
- Если смогу живым довезти - выращу как родного. Вот только кормить его мне нечем... Нет у меня молока, а что еще ему дать?
- Совсем вы, дивный народ, бестолковые, - покачала головой старуха. - Сначала дите берут, потом думают, чем кормить будут! Возьми ржаной мякиш, только хорошо пропеченный, с медом размешай, рот хорошо сполосни. пожуй да в чистую тряпицу выплюнь. Завяжи не очень туго, и ему в рот сунь. Одну жамку высосет - другую сделай. Довезешь.
- Хлеб с медом?! - недоверчиво переспросила Гильсерин. - И все?!
- И все, твердо сказала Наора. - Был бы человек - не довезла бы и сюда. Он шестимесячный, такие не выживают. А половинчик - выживет, вы двужильные, знаю я вас... Да грей его получше... погоди-ка.
Старуха порылась в сундуке, достала широкое длинное полотенце и ветхую, до дыр протертую простыню.
- Это на тряпочки тебе, - Наора споро разорвала простыню на лоскуты, - а полотенце вот эдак завяжи, через плечо, и дите туда положи, как в люльку. Ему тепло, и тебе удобно - руки на свободе будут.
Старуха проворно запеленала ребенка, оставив на воздухе только носик и рот, помогла уложить его в полотенечную колыбельку у груди Гильсерин, от платы отказалась наотрез, сунула эльфийке ломоть хлеба и горшочек с медом, наказала каждый раз медовую жамку делать из свежего хлеба, и у самой двери остановила.
- Погоди-ка еще. Не знаю, получится ли у тебя, но если мы с вами не сильно разнимся, выйти должно. Попробуй ему несколько раз на дню грудь давать. Больно будет - потерпи. Через неделю -другую, а то и раньше, должно молоко пойти. Попробуй.
- Спасибо, добрая женщина!
Про себя Гильсерин решила, как только вернется, послать повитухе дары. Но стоило ей об этом подумать, старуха сердито блеснула глазами:
- Выкинь из головы! Дитю помочь - дело святое, тем более что сирота...
- Не сирота! - твердо сказала Гильсерин. - Мать у него есть!

V
Пряности Гайрат начал распродавать еще по дороге, даже не доехав до Южных Ворот. На Севере они имелись в каждой корчме, и все-таки почти каждый хозяин, унюхав, что несет от каравана ветер, спешил узнать, почем собирается продавать свой товар свежеиспеченный торговец. А узнав, тут же лез в мошну и изъявлял желание прикупить тючок-другой пряных трав и кореньев. Припас - он лишним не бывает.
За Южными Воротами торг пошел еще лучше. Здесь пряности были уже редкостью, поскольку купцы, водившие караваны на Юг, предпочитали не размениваться по мелочам, придерживали товар до ярмарок в глубине Юга, и Гайрат поднял цену до двух золотых за пуд. И все равно брали - почти не торгуясь. Гайрат поначалу обижался на такое неуважение, потом вспомнил, как сам поначалу дивился на торговцев, готовых удавиться за медяк, посмеялся над собой и дальше просто называл свою цену. Покупал он пряности за сорок с небольшим серебряных монет за пуд, теперь продавал за двести, получая почти тройную прибыль, и кожаный мешочек за пазухой становился все тяжелее.
Когда мельник придержал коня у поворота к своему селу, Гайрат окликнул его:
- Дядя Керлан! Лови! - и бросил мельнику кошель.
- Что это? - удивился тот, подхватывая на лету мешочек.
- Твоя сотня золотых! Полсотни пудов - и мы в расчете!
- Сотня золотых? - хмыкнул мельник. - Не похоже. Мой мешочек был полегче.
- Ну, положим, полторы сотни, - пожал плечами Гайрат. - Мне все равно много останется! Это за доброту, дядя Керлан. И за бусы...
- Кто ж за доброту платит? - покачал головой мельник. - Но за уважение - спасибо. Ловкий ты парень, есть у тебя хватка. Далеко пойдешь.
В село они въезжали с триумфом. Лошадей Гайрат дорогой берег, не гнал без нужды, по мере продажи груза на каждом постоялом дворе велел перевьючивать, чтобы все несли примерно одинаковую ношу, следил за копытами, не скупился на отборный овес и ячмень. Лошади не отощали, ни одна не захромала, не сбила холку, все шли бодро, смотрели весело, на зависть селянам.
Первым делом путешественники направились к таверне. За полгода отсутствия Гайрат истосковался по матери, мельник - по дочери. Пока они привязывали коней и рассчитывались с охраной, занавеска на окне шевельнулась, и тут же распахнулась дверь. Хозяйка, всплеснув руками, кинулась обнимать своего возмужавшего сына.
Гайрат сделал шаг навстречу и вдруг замялся. Он скучал по матери, очень скучал, и теперь готов был, как раньше, при возвращении с ярмарки, повиснуть у нее на шее, дрыгая ногами от радости... но обнаружил, что за эти полгода стал выше матери. И если кому виснуть на шее, так разве только ей. И Гайрат только обнял мать за плечи и прижал к своей еще не очень широкой, но уже слишком очевидно мужской груди. Как равный. Как взрослый.
- Здравствуй, мама.
Ахнув, мать взяла его лицо в натруженные ладони.
- Мальчик мой... как ты вырос!
Мальчики всегда становятся мужчинами как-то вдруг. И если бы Гайрат не уехал так надолго, может, мать и не заметила бы его возмужания, пока однажды не увидела бы, как сын в сумерках обнимает у плетня свою суженую. И наверняка бы потом погоняла его мокрым полотенцем - рано, мол, нос не дорос! А теперь очевидно было, что сын уже не ребенок...
- Я тебе подарок привез, мама, - неловко высвободившись, Гайрат полез за пазуху и достал красиво перевязанный пакет из хорошей желтой бумаги - среди всех торгов нашел время на упаковку своих первых покупок. Мельник одобрительно крякнул. Удивленная и обрадованная, мать потянула концы ленточки и развернула бумагу. Голубой шелк заструился в огрубевших пальцах, полыхая диковинными цветами, и женщина едва не выронила драгоценный подарок.
- Гайрат...
Юноша бережно накинул платок ей на плечи.
- Вот так.
- Гайрат, да ты что... куда мне такое?!
- Носить будешь, - пожал он плечами.
- Но он такой красивый!
- Ты у меня тоже красивая.
- Весь в отца! - простонала она, смеясь и плача одновременно. И вдруг заторопилась: - Гайрат, что же мы тут стоим? Господа есть хотят, наверное? А у меня ничего не готово!
- Какие господа? - не понял Гайрат.
- Да вот же, караван, с которым вы приехали! Купцы...
Охранники прыснули в кулаки и повели лошадей в конюшню - развьючивать. Мельник не выдержал и расхохотался.
- Ох, Вальма, ты бы знала! Купцы! Охрана это наша! И караван - наш! То есть ваш. Гайрата это караван! Что платок - пустяки! В серебре ходить скоро будешь с таким сыном!
Бедная женщина так и села бы в пыль, если бы Гайрат вовремя не подхватил ее.
- Мам, ну что ты? Радоваться надо, а ты плачешь...
- От радости и плачу, негодник! - сердито возразила мать.
- Вальма, смех смехом, а людей и впрямь покормить бы надо, - напомнил мельник. - Как с тракта свернули, так горячего не ели, торопились. Погода вон не сегодня-завтра испортится, дороги развезет, боялись - не успеем проскочить до распутицы...
- Да-да, конечно! - мать поспешила к дверям. - Сейчас мы с Ирвен...
- Ирвен? - подхватился мельник. - А она здесь?!
- Здесь, Керлан. Не оставлять же ее одну в доме! Со мной живет. Вдвоем-то сподручней управляться по хозяйству. С домом у тебя все в порядке, вместе туда ходим...
- А что ж не показывается?! - возмутился мельник. - Ирвен!
Словно только и ждала этого, девушка вышла на крыльцо. И если мать была поражена, увидев в одночасье повзрослевшего сына, то отец задохнулся от изумления. А Гайрат и вовсе дара речи лишился.
Куда подевалась тощая пигалица с конопушками и тугими косицами? Гайрат смотрел и не мог отвести взгляда от огненной волны длинных медных прядей, от ярко-зеленых, как молодая листва, глаз, от прозрачной белой кожи, от округлых рук, сложенных на высокой груди... Юная лесная богиня стояла перед ними, статная и высокая.
- Дядя Керлан, - шепотом сказал Гайрат, - кажется, я знаю, кто будет гномьи бусы носить...
- Что?! - подпрыгнул тот. - Да ты...
И осекся, по-новому глянув на парня. Нет, не мальчишка, как собирался обругать его мельник. Вот уже и усы пробились над верхней губой, и цыплячий пушок на подбородке потемнел и превратился в бородку, и голос с хрипотцой... Не мальчишка - жених...
- Ну, если она согласится... А как же мы с Вальмой?
- Пока - никак, - свирепо прошептал Гайрат. Если вы раньше нас поженитесь, мы станем братом и сестрой, кто же нас тогда поженит? А если мы раньше, то вам препятствий нет... так что погоди, дядя Керлан, еще немного!
Мельник только головой покрутил. Вот чего уж никак не ждал, так это того, что присмотренный наследник захочет в семью не сыном, а зятем войти...
- Вальма, ты кого мне тут показываешь?! - загремел он на полсела. - Я тебе цыпленка оставлял, а ты мне птицу сказочную возвращаешь! Чудеса, да и только! Ирвен, дочка, да тебя и не узнать!
Каким-то внутренним чутьем Гайрат знал, что ей, как и ему только что, тоже хочется завизжать и броситься к отцу... но ведь не ребенок уже! Чинно подошла, позволила себя обнять, поцеловала отца в обветренную щеку, тихо спросила о здоровье, о поездке.
- Ты теперь самая богатая невеста на все болота! - весело ответил мельник. - Что, жениха уже приглядела?
Чуть зарумянившись, Ирвен покачала головой.
- Фу-ты ну-ты, тихоня какая стала! - возмутился мельник. - Подменили тебя, что ли?!
И, сграбастав дочь в охапку, он закружился с ней по двору. С визгом и смехом Ирвен пыталась вырваться, но не тут-то было. Мельник кружил ее, пока не запыхался, и только тогда поставил на землю. Подхватив юбки, Ирвен бегом припустилась на кухню - помогать готовить на семерых голодных мужиков. Мельник повел своего жеребца домой, по дороге сообщая сельчанам, что Гайрат собирается торговать пряностями и разводить коней на продажу. Гайрат проводил девушку взглядом и подался на конюшню - проверять своих драгоценных лошадей. Вместе с охранниками он быстро перетаскал оставшиеся тюки в кладовую и поблагодарил за службу.
- И тебе спасибо, - отозвался командир. - Заплатил честно, и по дороге работы не боялся. Редко с такими ходить приходилось. Еще возьмешься караван вести - рады будем. Найти нас можно через хозяина того постоялого двора, где вы стояли. Он мой родич. Даже если уже будет уговор, откажем любому, с тобой пойдем.
Еще раз поблагодарив, Гайрат пригласил охрану в дом. Пока женщины хлопотали на кухне, он прошелся по дому, оглядывая хозяйство. Не то чтобы плохо, но слегка запущено. Дров мало - надо будет заготовить. Торфа почти не осталось, а осень уже началась, еще неделя - и на болото не сунешься. Придется кого-то просить, одному уже не успеть...
- Ребята, а помимо охраны нанять вас для работы можно?
- Смотря для какой, - пошутил командир. - Лошадей чистить не пойду!
- С лошадьми я как-нибудь управлюсь сам, а вот леса бы привезти, да торфа накопать надо. Зима скоро, без топлива нам никак. У матери, видно, денег не было нанять кого-нибудь из сельчан, а сама не успела. Да и много ли женщина накопает? Пойдете?
Охранники переглянулись.
- Сколько времени займет?
- За неделю, думаю, управимся. Заплачу хорошо.
- Да в этом я не сомневаюсь. Через полторы недели должен караван с Юга пройти, думали к нему пристать. Успеваем, значит.
- По рукам?
- По рукам!

На следующий день сельчане увидели в деле лошадей Гайрата. Невысокие, но ладные горские лошадки спорой рысью протрусили в сторону вывалов, где издавна заготавливали дрова, и через некоторое время вернулись, волоча за собой сухостоины. Деревья, которые казались непомерно большими по сравнению с конями, они тянули без особого напряга, уверенно ступая крепкими круглыми копытами и выгибая крутые шеи, вроде бы даже красуясь перед людьми. За день, с перерывами на отдых и еду, успели сделать пять возок и завалили задний двор настолько, что Гайрат вытер пот со лба, огляделся и выдохнул:
- Ну, мужики, еще день такой работы, и дровами мы обеспечены!
Мать заглянула к ним, увидела на дворе лесоповал, всплеснула руками и бросилась отдавать распоряжения: очищенные от сучьев стволы в штабель у забора, толстые ветки - в отдельную кучу, а хворост, который не обтрусился при перевозке, в старый закут, где раньше держали овец. Для растопки сойдет. Мужчины молча покивали, поплевали на ладони и взялись за топоры. К ночи двор был расчищен. Поужинав, охранники повалились на свои кровати, но Гайрат еще спустился в кухню и помог матери помыть котлы и кастрюли, с некоторым стыдом признаваясь себе, что делает это не столько ради нее, сколько ради возможности увидеть Ирвен. Но той не было - она помогла приготовить ужин, а потом ушла к отцу. Расстроенный, Гайрат отскоблил пучком лыка последний котел, промыл его щелоком, ополоснул чистой водой и опрокинул на сушилку.
- Устал? - тихонько спросила мать, погладив его по руке.
- Немного, - сознался Гайрат. - Отвык уже от такой работы. Ничего, втянусь. На ползимы уже дрова есть, завтра привезем еще столько же... потом торфа накопаем. Через неделю поеду с охранниками, надо будет караван с зерном перехватить, купить у них ячменя и овса, мои запасы скоро к концу подойдут. И договориться, чтобы сена привезли на сотню голов...
- Куда столько?
- Так я ж лошадей не для продажи купил, - улыбнулся Гайрат. - Разводить будем. Они в работе вон как хороши, пахотная лошадь и то так не справится. Кстати, надо будет у села попросить дальний выпас, туда все равно никто скот не гоняет, а лошадям там приволье. Изгородь сделать, конюшню новую срубить, не здесь же их держать. Продавать буду двухлетками, так они дороже будут стоить...
Мать задумчиво смотрела на него.
- И в кого ты у меня такой? - вздохнула она. - Отец всю жизнь трактирщиком был, о другом и не мечтал...
- Я бы тоже не мечтал, - отозвался Гайрат. - Случаю да дяде Керлану спасибо. Он мне денег дал на караван.
- Много? - тревожно спросила мать.
- Много. Сто золотых.
- Сколько?! Гайрат, да как же мы расплатимся?!
- Я уже расплатился, мама, не волнуйся. По дороге пряности продавал, вернул долг сполна, и себе осталось, теперь все, что продадим, наше. Одних пряностей у меня в кладовой не меньше, чем на сотню золотых. А еще лошади... Ты теперь богатая, мама.
Женщина тихо заплакала.
- Ну что ты...
- Сама не знаю... Так было трудно без тебя... не знала, как мы зиму переживем, каждый медяк берегла... А теперь ты деньги уже не серебряными монетками - сотнями золотых считаешь! Как все изменилось, даже страшно...
- Все хорошо, мама. Не плачь...
- Не буду, - согласилась мать, вытирая слезы кончиками платка - простого, из тонкого полотна. Подарок Гайрата она приберегла до свадьбы сына. Женского чутья хватило, чтобы понять его взгляд, устремленный при первой встрече на дочь мельника...
- Иди спать, сынок, устал ведь.
- Пойду, - вздохнул Гайрат, вставая из-за стола. - Ты тоже ложись. Завтра рано вставать придется.
Мать кивнула, но после его ухода еще долго сидела на кухне. Слишком быстро менялась ее жизнь, слишком неожиданно. Сын уехал из дома мальчишкой, а вернулся мужчиной. Вот уже и на девушек засматриваться начал. Кладовая пахнет так, что все сельчане носами поводят, проходя мимо таверны. Правду сказать, простая сельская еда с этими привозными корешками и травками стала куда вкуснее. Но ведь он еще и выращивать их собирается, эти корешки! Нынче после обеда вышел на огород, прикидывать начал, где что лучше посадить. А место где взять? Спросила - смеется только, мол, северяне умеют с клочка земли урожай снимать больше, чем мы со всего огорода, так у них научился... А ведь и сделает, и откуда только хватка такая?.. Деньги вон какие делать собирается... Не испортили ли его там, на Севере?
Но ведь как был ласковый и заботливый, так и остался. Платок вон какой привез - у жены старосты и то такого нет! Не забыл порадовать мать. А вчера, когда прибирала его вещи, еще один нашла - тоже в красивую бумагу завернутый. И бусы там же были - таких и на эльфийской ярмарке не сыщешь. Значит, будет скоро в доме молодая хозяйка...
Вальма вздохнула. Хорошо бы Ирвен согласилась. За полгода успела присмотреться к девушке, добрая будет хозяйка, даром что рано без матери осталась. Только вот тихая слишком... и чем старше, тем тише становится. Не таковы сельские девушки - и спеть, и сплясать мастерицы. Перепляшут ведь зеленоглазую тихоню, как пить дать перепляшут... а подсказать - боязно, вдруг обидится?
Что еще остается делать? Только ждать, пока все само собой уладится...
С тем Вальма и отправилась спать.

Как впоследствии ни пыталась Гильсерин припомнить подробности той безумной скачки с чуть живым младенцем, ей это сделать не удалось. Полторы недели почти без отдыха и сна, шагом и вскачь попеременно, смертельная усталость, страх и надежда, боль в груди, истерзанной слабыми, но такими настойчивыми беззубыми деснами ребенка - только это и осталось в памяти. И еще - отстраненное удивление, когда на восьмой день пути в груди возникло знакомое покалывание. Молоко пошло. Только удивление. Для радости уже не оставалось сил. И всякий раз, когда она вспоминала об этом, во рту сам собой возникал привкус меда и ржаного хлеба...
На десятый день они прибыли в Архану. Целители на пограничной заставе сделали, что могли, но даже они не понимали, как мог выжить настолько недоношенный ребенок, как он мог выдержать такую дорогу. Он почти ничего не весил, он едва дышал - но он жил. Он дожил до появления молока в груди Гильсерин. Он дожил до заставы, где его напоили отварами, составленными специально для недоношенных детей. Он дожил до города, где жила Гильсерин, и где за него взялись все городские целители. И только с этого момента Гильсерин могла вспоминать более-менее подробно.
Эльфы встают до восхода, чтобы полюбоваться рассветом. Это так же естественно, как умыться после сна, поесть или поработать. Но в это утро они проснулись немного раньше обычного, и разбудило их не ощущение близости рассвета. Грохот двадцати подков по вымощенной плитами улице заставил бы вздрогнуть и мертвого. Да еще шлейф тревоги, смятения, тянувшийся за стремительно промчавшимся отрядом... Гильсерин помнила это утро отчетливо. Свежий ветер в лицо, невесомый комочек жизни у груди, внимательные глаза и руки эльфийских целителей, склонившихся над ребенком... расспросы - что и как велела делать старая Наора, чтобы малыш выжил, искреннее удивление, расспросы о дороге - и тут же собравшиеся в путь мастера, чьим делом было выхаживать недоношенных детей. Проводником они взяли Лони. Она едва успела собрать для Наоры нехитрые подарки: полотняные мешочки с вышитыми на них травами - знаками того, какие травы в них находятся, отрез тонкого полотна, любовно вышитую теплую накидку, которую закончила незадолго до...
Она тогда была потрясена, осознав, что впервые может думать о гибели своего ребенка без раздирающей боли, с тихой печалью - не более...
Она помнила, как Лони, вернувшись через несколько месяцев, передал ей благодарность мастеров за известие о человеческой ведунье.
- Она одна знала больше, чем мы все, вместе взятые, - сказал он ей. - Невероятно, как может человек столько узнать... за такую короткую жизнь!
- Так ведь и опыта у нее было куда больше, - ответила Гильсерин. - Человеческие женщины могут рожать хоть каждый год, если захотят, и так обычно и бывает. Вы много от нее узнали?
- Очень. И целители жалеют, что до сих пор с пренебрежением относились к слухам о мастерстве человеческих повитух. Если бы мы не были так заносчивы, скольких трагедий можно было бы избежать... Ребенок, которого ты привезла, Гильсерин - они бы не спасли его! Он просто не дожил бы до конца пути, если бы не совет Наоры. И если бы даже они все были рядом с тобой в этой дороге - они бы его не спасли! А она - спасла...
- Хочешь взглянуть на него? - с улыбкой спросила Гильсерин. - Он спит сейчас, но если тихонько, то можно.
- Конечно, сестренка...
Малыш тихо сопел под вышитым пологом, затенявшим его кроватку. Румяный, толстощекий, совсем не похожий на того тщедушного заморыша, которого они тогда передали целителям, он лежал с раскинутыми в стороны ручками, сжав пухлые пальчики в кулачки, причмокивал и улыбался во сне.
Брат и сестра обменялись понимающими улыбками и бесшумно покинули детскую. В рабочей комнате Гильсерин, куда они поднялись, Лони опустился в кресло, из которого не так давно поднял умирающую сестру, и подтянул к себе пяльцы, над которыми работала Гильсерин до его прихода.
Ему хватило одного взгляда, чтобы понять, над чем трудится сестра. Те самые, что пылились тогда в углу, с тем же самым узором - только работа с тех пор сильно продвинулась. Гильсерин вышивала рубашку для своего сына...

VI
Заготовка топлива на зиму не заняла и недели. Щедро расплатившись с охранниками, Гайрат проводил их до тракта, договорился на постоялом дворе насчет корма для лошадей и вернулся домой, полный новых забот. До зимы нужно было поставить конюшню, срубить амбар для хранения зерна, огородить выпас, чтобы лошади не разбрелись и не угодили в болото, подготовить место для скирд сена...
Не давал покоя и подсмотренный там, на Севере, способ выращивания пряностей и ягод. Южане, избалованные обилием земли, давно о нем забыли, но верхние болота, скупые на пригодные для земледелия почвы, как раз для него подходили. Северяне снимали кору со срубленных деревьев так, чтобы получались желоба, края закрывали полукружьями из дерева, и полученные корытца сначала укрепляли друг над другом на опорах, а потом заполняли землей и высаживали туда растения.
Такие вертикальные грядки можно было размещать как угодно, передвигать в течение дня, чтобы выставить на солнце, или наоборот - спрятать в тень, если растительность не любила излишнего света. Каждый клочок земли, на котором нельзя было ничего вырастить, занимали стойки с корытцами. Такими же корытцами, подвешенными на цепочках, северяне увешивали заборы, стены домов, а иногда даже крыши. Корытца свисали с веток плодовых деревьев, укреплялись на валунах и скалистых склонах с помощью железных крюков, размещались на переброшенных через ручьи и болотца стволах деревьев... Единственным неудобством была необходимость ежедневного полива. Но с этим Гайрат рассчитывал как-нибудь справиться.
Старейшины не стали возражать против того, чтобы Гайрат занял дальний выпас для своих лошадей. Единственным условием было - продавать жеребят селянам дешевле, чем другим покупателям. Он охотно согласился. Нашлись и желающие помочь с постройкой - все равно работы на земле уже никакой не осталось, топливом давно все запаслись, а несколько серебряных монет лишними не будут. Первым делом поставили бревенчатый настил с навесом - для сена и соломы, чтобы припасы не мокли от дождей и не гнили снизу. Поставили амбар для зерна. Потом огородили выпас высоким забором, и только после этого взялись за конюшню.
Рубили ее быстро, торопились как могли, и все-таки едва успели до снега закончить работу. Гайрат тщательно осмотрел внахлест крытую тесом крышу - не станет ли течь, прошел по всем денникам и кладовкам, примечая - не осталось ли где незамеченных щелей, не будет ли зимой задувать холодный ветер? Лошади не боятся мороза, но сквозняк для них губителен. Но нет, все было сделано на совесть, рубленные в лапу бревна лежали как влитые, стыки, заботливо проконопаченые белым болотным мхом, не позволяли пробраться внутрь сквозняку даже с наветренной стороны.
Прошлись с мужиками по двору, прибрали лишние бревна и тес, сложили под навесом - сгодится на будущее подлатать постройку, собрали и сожгли мусор, а пепел рассыпали на выпасе - чтобы трава лучше росла. Сели прямо на бревна, развернули котомки с нехитрой деревенской снедью, перекусили не торопясь, поглядывая на рыжеватые венцы новой конюшни. И тут пошел снег.
Как-то вдруг, неожиданно, посреди неспешной беседы о том, что вот уже скоро зима, что надо готовить возы для сена, а там и лошадей перегонять пора подойдет, все смолкли. Тишина стояла вокруг, всеобъемлющая, невероятная, торжественная тишина. Словно сам мир замолчал на мгновение... И когда это бесконечно долгое мгновение истекло, с пасмурного, свинцового неба начали неторопливо опускаться крупные белые хлопья. Они оседали на подмерзшую грязь, на черные голые ветки деревьев, белили тесовые крыши конюшни и лабазов, цеплялись за усы и бороды людей - и таяли от горячего дыхания.
- Дождались, - выдохнул кто-то.
Дождались. Для жителей болот снегопад был свидетельством того, что долгий и трудный год подошел к концу. Погреба ломились от припасов, закрома скрывали в своих недрах тусклое золото полновесного зерна, чердаки тесовых крыш густо благоухали снизками сушеных грибов - люди поработали на славу. Теперь наступало время отдыха...

Собственно, бездельничать не получалось и зимой. Скот требует постоянного и неусыпного присмотра, к весенней ярмарке нужно наплести корзин, нашить конской сбруи, наткать полотна, заготовить пушнины... дело найдется, были бы руки тем концом приделаны. И все-таки зимние хлопоты не чета тем, что начнутся весной, когда от зари до зари не придется спины разогнуть. Потому зима - отдых для селянина. И не только отдых... Вот установится санный путь, и начнется веселье. До самой зимы, пока не ударят морозы, молодежь всех окрестных деревень будет собираться шумными ватагами, песням, пляскам и озорству не будет конца, и не одна девушка, возвращаясь домой после такого гулянья, будет украдкой прижимать к сердцу ленту или платок, сережки или эльфийское очелье - знак того, что совсем скоро бравый молодец зашлет сватов, и быть весной шумной и веселой свадьбе... И горят девичьи щеки маковым цветом, а родители, встречая разрумянившуюся дочь, понимающе переглядываются и начинают прикидывать, кого звать на праздник...
Первые гулянья Гайрат пропустил - не до того было, с нанятыми сельчанами он возил на дальний выпас стога душистого лесного разнотравья и золотой ячменной соломы, возы мешков с ячменем и овсом, короба рыжей моркови и мелких яблок, которые обыкновенно идут на легкое вино. Лошади за все будут благодарны, а жеребая кобыла без такого баловства и вовсе здорового жеребенка не принесет, это Гайрат уже знал от горцев.
Перегон он оставил напоследок. Уже все было готово на выпасе, и вот в полдень распахнулись ворота постоялого двора, и из них на дорогу выкатилась живая лавина. Сверкая синеватыми белками глаз, гулко всхрапывая и выгибая крутые шеи, караковые, гнедые и вороные красавцы дробной рысью прошли по улице села и скрылись в лесу. Когда осела снежная пыль, поднятая стремительным табуном, сельчане, прилипшие к заборам и окнам, покрутили головами и лишний раз проверили, насколько тяжелы мошны, и прикинули, насколько они потяжелеют за два года. Ай да сынок у трактирщицы, сумел ведь золотое дно найти! Невелик горский конек, да ладен, вон как быстро справились с работой - куда там деревенским коням! Надо, надо купить жеребчика с кобылкой, тут тебе и подспорье, и жеребята на продажу... Только сыновья сельских старшин фыркали - мол, работа работой, а как насчет резвости? То ли дело лаксорские полукровки - никому не угнаться! Фыркали они, впрочем, недолго. Только до следующего дня, когда Гайрат явился на очередное гульбище на вороной паре, запряженной в легкие санки.

Обыкновенно такие игрища начинаются с плясок, песен, борьбы, иногда парни и девушки дружно строят снежную крепость, а потом первые с упоением штурмуют то, что сами и построили, добираясь до девушек, метко бросающих снежки. И только к концу гулянья соревнуются упряжки. Все имеет значение - и резвость коней, и слаженность бега, и мастерство ездока, заставляющего распаленных коней огибать препятствия. Девушки не прощали ни малейшей оплошности. Чего только не насмотришься тут - то не рассчитавший быстроты бега и крутизны поворота бедолага летит головой в сугроб, а почуявшие волю кони разносят в щепы опустевшие санки, то сцепляются оглоблями и сбруей две запряжки, идущие в ноздрю, и дальше только молись, чтобы кони и люди ничего себе не сломали, то спотыкается на ровном месте разлетевшийся бегунец - и после этого до самого вечера приходится распутывать сбившиеся в кучу упряжки под едкие шутки девушек...
Гайрат везде отметился - и на столб за горластым петухом лазил, и сплясал, и спел, и румяной Ирвен снега за шиворот сунул, тут же получив сдачи от набежавших подруг, и крепость брал штурмом, вопя от восторга - и все время не забывал поглядывать, где веселится зеленоглазая дочь мельника. А Ирвен словно расцвела от внимания парней - то она в хороводе развлекается обидными песенками-дразнилками, то сыну старосты за воротник снег сыплет, то чьего-то лаксорского жеребца с ладони резаной морковкой угощает... Парни глазам не верили - это ли тихоня Ирвен, которая еще той зимой только и знала, что вышивать? Гайрат видел все и мрачнел на глазах, не замечая, с каким интересом поглядывают на него остальные девушки: где недавний мальчишка, с которым разве что пошутить можно было?
Между тем дело дошло и до скачек. Уже начинало смеркаться - зимние дни короткие. Кони застоялись, пока развлекались хозяева, потому вокруг поляны, на которой проходили гульбища, рванули так, что только гужи затрещали. Несколько мгновений ничего нельзя было разобрать, в облаке вздыбленного снега мелькали только тени, но вот из него вырвались четыре упряжки, и девушки запрыгали - третьими в этой четверке шли вороные Гайрата. И как шли! В считанные секунды низкорослые лошадки проскочили нетронутой целиной, почти касаясь брюхом сугробов, мимо двух упряжек, и уже заглядывали в санки переднему ездоку - сыну старосты. Горячие и верткие, они отзывались на малейшее движение вожжами, легко проходя повороты и обегая препятствия, и когда уже невдалеке от стайки девушек сын старосты начал дергать лошадей из стороны в сторону, мешая сопернику обойти себя, Гайрат, недолго думая, свистнул залихватски, и широкие ремни вожжей огладили крутые конские бока. Вороная пара, снова вылетев на целину, молнией промелькнула мимо золотистых лаксорцев, раздувающих черные бархатные ноздри. Только снег завихрился под круглыми маленькими копытами...
- Ах ты, зар-раза! - только и смог выговорить разочарованный сын старосты, провожая взглядом санки Гайрата. Что ж, вторым тоже быть почетно, но не так, как первым. Девушки уже ласкали горских лошадок, угощая их наперебой яблоками и морковкой, припасенными загодя кусочками сахара, когда лаксорская пара добежала до края поляны и лихо развернулась, окутав победителя облаком снежной пыли. Другой бы обиделся - Гайрт только рассмеялся.
- Хороши у тебя кони, Вагир! - кивнул он проигравшему. - На весенней ярмарке первый приз возьмешь!
- После тебя? - хмуро спросил сын старосты.
- А я на бега своих выставлять не буду, - пояснил Гайрат, отирая с лица капельки растаявшего снега. - Это здесь можно лихачить, вокруг поляны. Они на рывок резвые, но далеко так бежать не смогут. Рабочая все-таки лошадь, не бегунец. Еще пару кругов - и ты бы все равно первым был. Не сердись!
Обиженный парень помягчел.
- Ладно уж, - буркнул он и пошел обтирать запотевших коней. Но взгляд его снова стал колючим и холодным, как звезды в зимнюю полночь, когда он увидел, что Ирвен садится в санки Гайрата.
- Ну, погоди... - пробормотал Вагир, поправляя чересседельник. - Я тебе покажу, как с чужими девушками кататься...
Вороная пара с места пошла резвым галопом и скрылась в густых сумерках, оставив за собой только медленно оседающий снег и счастливый смех Ирвен.
- Почему это с чужими? - удивился брат Вагира. - Она тебе, помнится, слова не давала.
- Не давала, так даст!
- Это еще посмотреть надо, даст или не даст. Гайрат молод, а ухватист. Может, они уже давно сговорились?
- Да ладно вам, - хмыкнул кто-то, - гадают как бабы. Даст - не даст, сговорились - не сговорились. Родители у них сговорились! И весь сказ.
- Это как - родители? - Вагир круто повернулся к насмешнику.
- А как родители сговариваются? У Гайрата табун с мельниковых денег завелся. Откуда у него своим деньгам взяться? И с собой его Керлан таскал в столицу - зачем, ты думаешь? К зятю присматривался! Так что, Вагир, зря ты на чужой каравай рот разинул. Поженят молодых, и тебя не спросят, будь ты хоть сам староста! Лучше вон на соседку свою погляди, она с тебя глаз не сводит!
- Ах ты, нахал! - из стайки девушек в парня полетели снежки. С визгом и смехом, перебрасываясь снегом и шутками, молодежь разбилась на пары, и скоро последняя упряжка покинула опустевшую поляну. Это были санки Вагира, и он уехал один.
Лаксорские бегунцы хороших кровей шли как на приз, пластая подковами вечерний воздух. На повороте к селению они догнали неспешно рысившую вороную пару, промчались мимо, комья снега из-под копыт дробно простучали по боковине санок, но Гайрат и Ирвен едва заметили хмурого, как ненастный день, Вагира. Они были очень заняты: Гайрат все допытывался, кто из парней на селе ей больше по душе, а она смеялась и шлепала его по носу мокрой от снега рукавичкой, вышитой снежинками и следами птичьих лапок. И в свою очередь выспрашивала, так ли хороши северянки, как про них говорят, а Гайрат уверял, что ни одной красавицы так и не встретил, зато как вернулся - просто глаза разбежались.
- И что ж ты теперь делать будешь, бедняга?! - смеялась Ирвен. - Ко всем сразу посватаешься?
- Зачем ко всем? Вот покатаюсь, присмотрюсь, какая краше... Ирвен!!! Зачем же сразу снегом-то?! У меня там платок, между прочим! Намочишь ведь!
- Какой платок?
- Показать?
- Покажи!
Завязав на облучке вожжи, Гайрат бережно вытащил из-за пазухи маленький сверточек.
- Темно сейчас, не видно...
- Ничего, я глазастая! - подзадорила Ирвен.
- Да уж... - тихо отзвался Гайрат. - Не глаза - лесные озера...
- Такие большие? - зарумянилась девушка.
- Такие зеленые... от ряски! - пошутил Гайрат.
И тут же взвыл от новой порции снега, ухнувшей за шиворот.
- Ирвен!!! Чуть платок не выронил!!!
- Еще раз такое ляпнешь - сам в сугроб выпадешь! Показывай давай, не томи!
Гайрат наконец справился с хитрым узелком и развернул бумагу.
- Смотри, раз такая любопытная... и не швыряйся больше снегом! А то...
Ирвен даже не сразу ответила - затаила дыхание, разглядывая в лунном свете диковинных птиц, порхавших среди сказочных цветов по зеленому шелку.
- Что - а то?
- А то я его Вагиру подарю. Чтобы не расстраивался. Вон какой печальный и одинокий мимо просвистел!
Ирвен прыснула и на всякий случай зачерпнула снега.
- Хватит, - Гайрат слегка отодвинулся, - а то до весны не оттаю, совсем заморозила!
- Красивый, - вздохнула Ирвен, расправляя платок на коленях.
- Кто, я?
- Ты тоже, - подумав, смилостивилась девушка. - Кому выбирал?
- Я ж говорю - покатаюсь, присмотрюсь... Ирвен!!!
Пока Гайрат вытряхивал снег из-под меховой куртки, девушка с сожалением свернула роскошный платок и вернула его владельцу.
- Нет, правда, о ком-то ты ведь думал, когда его брал? Ну, матери - это понятно, я видела, очень красивый. Но раз ты два взял, значит, о ком-то думал? Гайрат, кому ты его выбирал? Я никому не скажу, честное слово!
Недовольно бурча под нос, юноша развязал вожжи и пустил лошадей легкой рысью. Ну, не говорить же, в самом деле, что наугад брал! Девушки такого не прощают, только ляпни - снегом так закидает, что до весны будешь вздрагивать!
- О ком думал - не скажу. А вот кому подарю, может, и скажу.
- И кому?! - у Ирвен от любопытства глаза разгорелись.
- Да есть одна такая девушка у нас в селе... вот только не знаю, согласится взять или откажет?
- Такой платок - и откажет?! - Ирвен подпрыгнула от возмущения. - Гайрат, ты с ума сошел?!
- Точно не откажет?!
- Говорю тебе, нет!
- Тогда забирай.
Несколько секунд Ирвен молчала.
- Что - забирай?
- Платок забирай, - пояснил Гайрат. - Я его тебе привез.
На этот раз на него обрушился целый сугроб. Ирвен легко спрыгнула с саней и убежала по тропинке к мельнице, весело смеясь. Гайрат посмотрел ей вслед, вытряхнул куртку, поеживаясь от легкого морозца, и поехал к своему дому.
- Интересно, - спросил он самого себя, распрягая коней, - это было "да" или "нет"?